ПИСЬМА ИЗ ПОДПОЛЬЯ (1924–1925 гг.)

ПИСЬМА ИЗ ПОДПОЛЬЯ (1924–1925 гг.)

25 августа 1924 г.

Товарищу С.

Хороший друг, милый мой С.!

В конце июня первый раз получила возможность написать вам письма. Как я волновалась! Это писание продолжалось с перерывом два дня. Что там я написала, не знаю — не перечитывала, чувствовала только, что в жизни моей таких важных писем, писем, которые заставили бы меня так глубоко пережить каждую строчку, я еще не писала. Еще бы — ведь это были письма к самым дорогим, самым любимым, самым близким друзьям…

А после этого потянулось долгое ожидание. Мне казалось, что прошло два-три года после того, как я послала вам эти письма. Я боялась спрашивать, есть ли уже. Так больно, так страшно было бы услышать «нет»! И вдруг четыре дня тому назад — о счастье, о радость — есть!

Эти четыре дня, пока я получила его уже в руки, были еще тяжелее. А потом это была не только моя радость. Вместе со мною торжествовали еще многие, многие. Это письмо уже перестало быть для нас просто письмом, оно выросло в символ, в целую идею…

В. Хоружая до ухода в западнобелорусское подполье.

…Что же тебе написать обо мне? Живу по-прежнему, широко и жадно хватая жизнь. По-прежнему вокруг меня разлита огромная яркая радость. Но, кроме радости, есть теперь и очень, очень много горя. Обстоятельства, условия жизни так жестоки, так суровы, так не хотят считаться с планами, намерениями и желаниями отдельных людей. Жить стало страшно трудно. «Эмиграция»[6], всегда сильная, теперь приняла необычайные размеры. «Уезжают» близкие и дальние, родные и знакомые. «Уезжают» целыми группами и в одиночку. Больнее всего бывает при «отъезде» целых групп. Тогда становится еще тяжелее жить…

Особенно широко развита «эмиграция» среди молодежи. Молодежи с ее широким размахом, с большим темпераментом особенно трудно сидеть и ждать лучших обстоятельств. Поэтому «уезжают», и часто надолго. Наш общий знакомый Борис З. [7] «уехал» вторично и говорил, что, вероятно, уже не вернется никогда…

Я пока «уезжать» не собираюсь. Со всей моей энергией, с жаждой жизни я хочу побороть скверные обстоятельства, хочу жить именно там, где я хочу, делать то, что я хочу. Ну посмотрим…

30 августа 1924 г.

Ему же.

Сегодня у меня такое светлое настроение! Вчера наперекор всем и всему, назло нашим «попечителям» [8] была у нас веселая вечеринка [9]. Тесный круг моих молодых друзей праздновал начало занятий в следующем, высшем «курсе». Все они окончили «среднюю школу», и вчера мы их провожали в «университет». Было радостно, весело! Говорили, вспоминали трудное прошлое, рассказывали о своих мечтах и надеждах на будущее. А мы, желая им быть сильными и стойкими в настоящей жизни, просили не забывать и того лучшего, что дал им комсомол. Пели наши любимые песни, и я, пожалуй, переживала больше всех. Ты ведь понимаешь, что мне стоят эти песни, сколько будят они во мне…

Сегодня поеду на несколько дней к моим знакомым в деревню[10]. Они уже давно ждут меня, будут мне рады, а я буду рада еще больше. Люблю бывать у них и бываю довольно часто. Круг моих деревенских знакомых все расширяется…

25 июля 1925 г.

Ему же.

…Сердит ты на меня, должно быть, за то, что не писала, во всю ивановскую. Ругаешься, вероятно, как «расейский» извозчик. Ну, не сердись, не ругайся. Я уж не так виновата, как ты себе представляешь из твоей дали. Вблизи моя вина вопреки всем законам физики выглядит значительно меньше. Во-первых, была очень занята («ну, это не оправдание!» — чувствую, что ты сейчас же скажешь), а во-вторых, был целый ряд непреодолимых «объективных условий». То, что это оправдание, вероятно, и ты согласишься. Какие такие «объективные условия», писать тебе не буду, твоя фантазия поможет тебе догадаться.

Живется у нас бурно, как никогда. Дни у нас — это целые месяцы, а месяцы — годы, конечно, не по объему времени, а по объему происходящих событий, по объему их содержания. Представь себе, что уже лето 1925 года. Ты понимаешь, что это значит. И этим самым летом я еще имею возможность писать тебе письмо. Не верю своим ушам и глазам. Как хорошо! Как чудесно и неожиданно, необыкновенно!

……………………………………………………………………………

Опять эти проклятые «объективные условия» задержали твое письмо еще на три дня и перенесли его вместе со мной еще в новый город. Только что окончилось интересное заседание. Недавно только ушел мой последний гость. А я после этого должна была еще с полчаса заниматься финансовыми делами моей «фирмы»[11]. Окончила и, несмотря на то, что уже час ночи, решила все-таки дописать сегодня это письмо…

Два дня тому назад уехал «за границу» [12] еще один наш приятель, много сделавший и очень заслуженный человек [13]. Больно и тяжело было с ним расставаться. Особенно тяжелыми были последние два дня, когда мы все уже наверное знали, что он «едет», и едет навсегда. Провожали мы его с песнями, с цветами, но особенное впечатление делали эти развевающиеся «платки» [14], которыми многие из нас махали еще долго после того, как скрылся уносящий его поезд. Окружающие, смотря на нас, понимали) что мы провожали кого-то не только очень близкого и родного, но и хорошего, заслуживающего уважения человека, что «отъезд» этот необыкновенный, что мы этого отъезда не забудем…

Но не только болью, а и энтузиазмом всех нас наполнил его отъезд. Многие, в особенности молодые наши друзья, с горящими глазами говорили: «Так уехать и я бы хотел! Сделать столько, сколько он сделал, и делать именно так, с беззаветной любовью к делу, самоотверженно и гордо… Я готов так же работать!» Приятно и радостно было видеть этот восторг и энтузиазм, и это сглаживало боль утраты, еще больше укрепляло веру в наши силы, наполняло еще большим желанием работать безудержно, всю себя отдать работе…

29 июля 1925 г.

Ему же.

Дела наши идут хорошо. Работать с каждым днем труднее, но тяжелые обстоятельства еще больше закаляют нас, учат. Настроение у нас великолепное. Энергии, желания работать и бодрости — хоть отбавляй! Перед нами столько прекрасных, всю душу наполняющих примеров!

В общем хорошо!

Я часто получаю большие письма от моих родных и друзей.

С каким удовольствием мы их читаем, сколько воспоминаний, сколько хорошего, теплого чувства они у меня вызывают!

Недавно с письмами прислали фотографии. С какой радостью я долго смотрела в родные знакомые лица! Был там и Т.[15]. Несколько дней тому назад читала его рассказ и там, между прочим, увидела такую строчку:

«Хорошая девушка!.. Какой же подарок ей принести? Вот если бы кусок неба ей на платок голубой!»

Представь себе только, какой радостью на меня повеяло, сколько милого, прекрасного, незабываемого вспомнилось!.. Помнишь, ведь, пожалуй, самая лучшая эпоха нашей жизни была овеяна этим голубым куском неба?

Помнишь, как тогда все самое светлое и лучшее вплоть до самого «скорей» у нас называлось голубым. А я часто говорила: голубое «скорей»!

…Передай всем от меня горячий сердечный привет. Скажи, что я не только живу, но и горю жизнью, работой, восторгом, энергией. Скажи, что мы жизнь берем за жабры, не даем себя съесть с кашей, что пока это блестяще удается, что мы — победители — постараемся побеждать до конца!

…Какая прекрасная штука жизнь, да еще такая жизнь, какой я живу! Любимая, чудная работа, неповторяемые, не поддающиеся описанию условия работы, широчайший размах, несмотря ни на что. Как я счастлива!

Без даты. Незадолго до ареста

Матери.

…Я работаю с прежней радостью, отдаю работе всю душу, люблю ее, может быть, еще больше, еще сознательнее, чем раньше, счастлива успехом моего любимого дела… Разве могут остановить или хотя бы на минуту удержать меня все трудности, все препятствия? А сколько трудностей и препятствий, и каких больших препятствий, есть в моей работе, ты ведь себе, я думаю, представляешь…

Но ведь я, мамочка, не одна, о, совсем не одна! У меня много друзей, и какие они все хорошие, энергичные, преданные, храбрые! Так вот нам, молодым, храбрым и энергичным, разве страшны трудности жизни? Нет, мамочка, нам хорошо, мы счастливы, веселы и радостны…