ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Процесс «133-х». — Семья Хоружих. — Красное знамя. — Вожак молодежи. — В Минск, на учебу. — Учительница Вероника Корчевская. — «Я — коммунистка!»
— Подсудимая, — грозно проговорил председатель суда, — последний раз предупреждаю вас: прекратите агитацию. Говорите только о себе…
— Вы судите меня за принадлежность к Коммунистической партии. Как же я могу оторвать свою деятельность от деятельности родной партии? Это невозможно!
— Невозможно?!.
— Да, невозможно! Я возражаю против ложных показаний свидетеля. Он штатный агент дефензивы и потому объективным быть не может.
В зале Белостокского окружного суда обстановка накалялась. Третью неделю шел процесс 133 членов Коммунистической партии и комсомола Западной Белоруссии. Подсудимые держались стойко, дух их сломить никак не удавалось. И вот снова дерзость! Грозные предупреждения председателя относились к члену ЦК Коммунистической партии Западной Белоруссии, секретарю Брестского окружкома Хае Шерцман (она же Романа Вольф). Девушка стояла гордо, готовая продолжать принципиальный разговор.
— За пререкания подсудимая Щерцман удаляется из зала заседания! — бросил председатель.
Прокурор и оба члена трибунала согласно кивнули. Неожиданно во втором ряду поднялся один из подсудимых. По процессу он проходил как Стефан Малиновский и обвинялся в том, что был секретарем Вильнюсского окружкома партии.
— Это произвол. Мы протестуем!
— За нарушение порядка вывести и его, — судья ткнул карандашом в сторону Малиновского.
В зале поднялся шум, послышались выкрики. Полицейские кинулись к Шерцман и Малиновскому. Заламывая им руки и грубо расталкивая остальных подсудимых, обоих коммунистов вывели из зала. И тут произошло непредвиденное. На скамейку вскочила худенькая, очень живая девушка среднего роста. То была Вера Хоружая. За прямые и гордые ответы в защиту компартии и комсомола ее уже удаляли из зала заседаний, а в этот день за гневные реплики против клеветы агентов охранки и грубости прокурора ее пересадили в задние ряды.
— Товарищи, — обратилась к подсудимым Вера, — в знак протеста против произвола ганского суда предлагаю покинуть зал…
Все подсудимые встали и решительно направились к двери, которая только что захлопнулась за двумя товарищами. Конвой настолько растерялся, что не успел воспрепятствовать демонстрации. Заседание суда в тот день было сорвано.
…Как ни убедительны официальные, архивные материалы, но всегда в них чего-то не хватает, после работы с такими документами возникают всевозможные вопросы.
Сбор материалов о Вере Хоружей привел меня в Белоруссию. В Минске я познакомился с Николаем Семеновичем Орехво, скромным и душевным человеком, как большинство старых большевиков. Он еще полон сил и энергии, работает в Институте истории партии при ЦК КПБ. Представьте себе, как я обрадовался, узнав, что Стефан Малиновский и он — одно и то же лицо. Николай Семенович вспомнил подробности процесса «133-х», который проходил в обстановке страшного террора, царившего в Польше при диктатуре Пилсудского.
— Процесс начался 17 апреля 1928 года, — сказал он, — а закончился только в начале июня. Самое суровое наказание — по восьми лет каторги — получили Романа Вольф и Вера Хоружая. Меня и еще ряд товарищей приговорили к семи годам тюрьмы каждого…
Белостокский процесс — видная веха на жизненном пути Веры Хоружей. А путь этот сложился на редкость ярким, героичным.
Родилась она в 1903 году в Бобруйске. Когда ей исполнилось шесть лет, семья переехала в Мозырь, уездный город на берегу Припяти. Семья Хоружих — дружная, трудовая — жила бедновато. Захар Бонифатьевич, отец Веры, работал мелиоратором. Образования не имел, был практиком. Его жена, Александра Иеронимовна, всегда занятая домашними хлопотами, много внимания уделяла детям. А их было четверо: Василий, Вера, Надежда, Любовь. Родители стремились вывести их «в люди», дать образование.
Время было тяжелое, тревожное: шел 1918 год. Тогда-то Вера, учащаяся предпоследнего класса женской гимназии, впервые увидела чужеземных оккупантов. Она запомнила это на всю жизнь.
В то февральское утро в гимназии, как всегда, шли занятия. Неожиданно с улицы донеслась музыка. Звуки незнакомого марша с высокими всплесками флейты тревожно отозвались в сердцах гимназисток. Они насторожились, прислушались. Когда музыка зазвучала громче, девочки бросились к окнам. На площадь выползала зелено-серая колонна, ощетинившаяся штыками винтовок. Она была похожа на чудовище, передвигавшееся на множестве ног. Колонна приближалась, заполняя площадь, удивительно чистую после выпавшего ночью снега. И словно потемнело вокруг, ниже опустилось небо с тяжелыми, еще не ушедшими тучами.
Голова колонны поравнялась с гимназией. Чем-то страшным повеяло от застывших мрачных лиц солдат. Точно механические куклы, они равномерно взмахивали руками и покачивались в такт шагам. Впереди — надменные офицеры в черных, с серебристыми орлами касках. Ничего живого не было даже во флейтисте, который выдувал высокие, тревожащие душу звуки. И только орластое знамя, полоскавшееся над рядами, казалось одушевленным.
— Это войско кайзера, германского императора, — пояснил учитель.
Со стесненным сердцем смотрела Вера на шествие. Голова колонны миновала гимназию. Музыка, удаляясь, затихала. Вот показался хвост колонны, наконец, скрылись ее последние ряды. А испуганные девочки все еще стояли у окон и смотрели на площадь. Каких-нибудь десять минут назад такая девственно белая, она оказалась теперь грязной, измятой, истерзанной многоногим чудовищем.
«Так вот надругаются они над нашей землей, над всеми нами», — подумала Вера и, не стыдясь — ведь она была председателем ученического комитета, — горько заплакала от обиды и бессильной детской злости. Но это была ее первая и, пожалуй, последняя слабость при виде врагов Родины.
Прошло несколько месяцев.
В начале ноября от тифа умер гимназист Миша Радзевич. Директор гимназии разрешил участвовать в похоронах только классу, в котором учился покойный.
— Никаких демонстраций! — заявил он.
Ребята растерялись, не зная, на что решиться.
В это время в комнату, где собрался ученический комитет мужской гимназии, вошла Вера. Она состояла членом общегородского комитета Союза учащихся, который был создан в первые дни советской власти. Узнав, в чем дело, Вера предложила на похороны вывести весь союз, кроме учащихся младших классов. По городу пройти со знаменем.
— Наше появление поднимет настроение населения, — заявила она.
Директор был вне себя от ярости:
— Не забывайте, что знамя вашего союза красное! Вы погубите невинных людей.
— О похоронах следует предупредить военные власти, — твердо сказала Вера. — А знамя будет, как положено в таких случаях, с траурной лентой.
Через час делегация гимназистов стояла в канцелярии военного коменданта. К ним вышел генерал-майор в сопровождении группы немецких офицеров и переводчика (ребята знали немецкий язык, но переговоры принципиально вели по-русски).
— Ученический союз просит разрешения на организованные похороны гимназиста, — начал «глава» делегации.
— Союз — это хорошо, — благосклонно ответил комендант. — В Германии тоже есть союзы.
— Мы возьмем с собой знамя.
— Знамя? Какое знамя?
— Обыкновенное, — выдавил из себя гимназист. — На нем написано название нашего союза и будет черная лента.
— С черной лентой — это хорошо.
Так было получено разрешение. Началась подготовка к похоронам. Поздно вечером Вера Хоружая унесла к себе домой знамя — так надежней.
Утром от гимназии тронулась процессия. За гробом шло около шестисот учащихся. Над колонной алел бархат знамени с черным бантом у древка. Шествие замыкала колонна женской гимназии. Во главе ее шагала Вера.
Это была не траурная процессия. То была демонстрация мозырской молодежи, бросившей вызов захватчикам.
А через несколько дней пришла весть о революции в Германии.
Летом 1919 года в Мозыре формировался стрелковый полк Красной Армии. Перед отправлением его на фронт Союз учащихся вручил красноармейцам свое знамя. С ним полк громил деникинцев.
Трудовую среднюю школу Вера окончила одновременно с братом в 1919 году. Теперь нужно было вплотную думать о заработке для семьи. О том, чтобы подыскать работу в Мозыре, нечего было и мечтать.
С трудом удалось получить место учительницы в одной из немногих сельских школ. Жить на жалованье, которое к тому же выплачивалось с перебоями, было невозможно. Семья голодала. Пришлось молодой учительнице еще и батрачить у кулака, чтобы заработать драгоценные хлеб и картошку.
На следующее лето Василий поехал в Москву поступать в сельскохозяйственную академию. Вера мечтала об историко-филологическом факультете Московского университета. Она уже собралась было ехать вместе с братом, но тиф свалил ее в постель. Так она осталась в Мозыре.
В 1920 году, сразу же после прихода в Мозырь Красной Армии, Вера вступила в ряды комсомола. Чего только в ту пору не затевала молодая коммунистическая поросль! Полуголодные, плохо одетые комсомольцы с энтузиазмом трудились на воскресниках по разгрузке барж с дровами для населения, приводили в порядок братские могилы революционеров, благоустраивали городской парк. А когда в окрестностях Мозыря появились банды Булак-Балаховича, комсомольцы вслед за коммунистами взяли в руки винтовки, вступив в отряд ЧОНа — частей особого назначения. Для оперативной работы в отряд были зачислены четыре девушки: Ольга Тихонова, Бронислава Сафьян, Дора Зарецкая и Вера Хоружая. В те тревожные дни Веру Хоружую и Ольгу Тихонову приняли кандидатами в члены Коммунистической партии.
…Передо мной сидит небольшого роста женщина. Она немолода, за ее плечами много пережитого. Чуть усталые, но не утратившие задорного блеска темные глаза, умные и добрые. У нее простая прическа, наверное, такая же, какую носила в двадцатые годы. Для полноты портрета моей собеседницы добавлю, что одета она в строгий, полумужского покроя костюм из темно-синей шерстяной ткани. Ровным, тихим голосом, но увлеченно рассказывает Мария Ароновна Давидович, одна из белорусских комсомолок-активисток, о боевой юности своей закадычной подруги, о ее работе в Бобруйске, о застенках каторжной фордонской тюрьмы. Незаметно пролетает час, второй, третий. За окном сгущаются серые московские сумерки. Вопросы, ответы, уточнения.
Я узнаю, что в июне 1921 года Вера с командировкой Центрального Комитета комсомола Белоруссии прибыла в Бобруйск. Работала инструктором, а затем заведовала отделом политпросветработы уездного комитета комсомола.
— Однажды, это было в декабре, — вспоминает Мария Ароновна, — ко мне забежала Вера. Даже для ее горячей натуры она была как-то особенно возбуждена. «Знаешь, Маруся, у меня сегодня необычный день, — заговорила Вера. — Будут принимать в партию. Я очень волнуюсь. Ведь это такое дело! Пойдем со мной на собрание, с тобой спокойней будет».
…Вскоре подруги уже подходили к уездному комитету партии, который помещался в бывшем барском одноэтажном особняке с небольшим садом позади. В особняке находился и партийный клуб. В Бобруйске тогда насчитывалось примерно 150–160 коммунистов. Все важные вопросы, в том числе прием в партию, обсуждались на общегородских собраниях, куда частенько приглашали и комсомольских активистов.
Вера и Маруся пришли в клуб чуть ли не первыми. Возле них собралось еще несколько комсомольских работников. Все подбадривали заметно робевшую Хоружую. После обсуждения первого вопроса — о ходе выполнения продналога в уезде — собрание перешло к разбору персональных дел.
— Поступило заявление от Веры Захаровны Хоружей с просьбой перевести ее из кандидатов в члены партии, — объявил председательствовавший. — Какие будут вопросы, предложения?
— Знаем… Принять! — послышались голоса из зала.
— Не будем нарушать порядок, — заговорил председатель. — Предлагается заслушать товарища Хоружую. Пожалуйста, Вера.
Хоружая скинула с головы вязаный платок и дрожащей от волнения рукой пригладила волосы. Поправляя на ходу солдатский ремень, которым был подпоясан старенький, много раз чиненный полушубок, Вера прошла через зал к столу президиума…
Не сразу собралась с мыслями. Девушку переполняли большие чувства, которые хотелось выразить в горячих, значительных словах, чтобы товарищи поверили в нее, в ее силы. «Но разве такие слова произносят вслух? — мысленно остановила себя Вера. — Не посчитают ли меня за глупую, восторженную девчонку… И разве можно передать в словах, как гулко стучит сердце, переполненное радостью!»
Скупо, немногословно поведала Вера свою коротенькую биографию. Когда закончила, зал молчал, будто товарищи ждали еще каких-то слов. И Вера их сказала. Словно заглядывая в даль времени, она твердо произнесла:
— Буду верна партии, Советской республике до последнего своего вздоха.
В. Хоружая (третья справа в первом ряду) среди слушателей республиканской совпартшколы (Минск, 1922 г.).
И оттого, что сказано это было негромко, слова прозвучали как клятва.
За принятие Веры в ряды Коммунистической партии проголосовали единодушно.
В 1922 году в Минске открылась республиканская совпартшкола. Среди первых слушателей была Вера Хоружая. Училась она с большим желанием. Вдумчиво и серьезно осваивала труды классиков марксизма, успешно овладевала основами революционной теории. С книгами Вера не расставалась и в часы досуга: художественная литература стала ее страстью. Судьбы героев книг волновали так, словно речь шла о ее друзьях, близких. Особенно дороги молодой коммунистке стали Ниловна и Овод, у которых она училась мужеству, стойкости, пламенной вере в свое дело.
Живая, общительная, Вера не могла замкнуться в себе: у нее появилось много новых друзей, и не только среди слушателей, но и среди преподавателей. А ими были видные партийные работники, старые большевики. Старшие товарищи воспитывали в Вере качества коммуниста-борца и сами всей своей жизнью и деятельностью были живым примером для нее.
Во время учебы Вера проявила интерес к журналистике, участвовала в выпуске школьного журнала.
После окончания совпартшколы Хоружую оставили работать в аппарате ЦК комсомола Белоруссии. Одновременно она являлась редактором газеты «Малады араты» и активно сотрудничала в республиканской молодежной газете «Чырвоная змена». 15 декабря 1922 года здесь была напечатана ее статья «Товарищ Бернацкий» — воспоминание о комсомольце-продотрядчике, за год до того погибшем от кулацкой руки.
Свой первый газетный материал Вера скромно подписала инициалами — «В. X.».
На одной из окраин Минска в двадцатых годах размещался Дом юношества. Здесь воспитывались ребята, потерявшие родителей в годы первой мировой и гражданской войн. Горком комсомола поручил Вере Хоружей вести среди воспитанников пропагандистскую работу.
В Доме юношества жили дети разных возрастов и разных судеб. Одни из них, натерпевшись всяческих бед и лишений за время бродяжничества, теперь старательно учились, работали на предприятиях. Другие подростки, которые в какой-то мере ощутили влияние преступного мира, вели себя вызывающе, не подчинялись правилам общежития, играли в карты, воровали. Вот с таким-то пестрым, своенравным коллективом и столкнулась Вера.
Начала она с того, что попыталась пробудить в ребятах дух творчества, веру в свои способности и возможности. По ее инициативе в Доме юношества были созданы общественные организации — старостат, различные комиссии, сложились кружки художественной самодеятельности. Бывшие беспризорники с интересом слушали лекции, начали выпускать стенную газету. Зачинателем всех хороших дел была комсомольская организация, деятельность которой с приходом Веры Хоружей оживилась, стала целенаправленной, боевой.
Вера умела подойти к каждому, выявить добрые и теневые стороны характера. Для нее не было «хороших» и «плохих» ребят. В своей работе она руководствовалась одним — желанием помочь каждому воспитаннику стать настоящим человеком, найти свое место в жизни. И она, как талантливый педагог, умело направляла энергию, инициативу, способности подростков.
В 1923 году Вера подала мысль образовать из актива Дома юношества комсомольскую коммуну. Местные организации поддержали это предложение. Скоро на Провиантской улице, в доме с живописным садом, и разместилась коммуна. В нее вступило сорок юношей и девушек. Многие члены коммуны впоследствии стали преподавателями, учеными, артистами, инженерами, журналистами, офицерами.
Вера не переставала живо интересоваться борьбой трудящихся и, в частности, молодежи в Западной Белоруссии. Она всем сердцем сочувствовала своим угнетенным братьям и сестрам. Ей хотелось помочь им. Хотелось быть в первых рядах борцов.
Вскоре она исчезла из Минска.
В начале 1924 года в рабочем пригороде Белостока поселилась молодая учительница Вероника Корчевская. Под этим именем скрывалась Вера Хоружая. Коммунистическая партия и комсомол в панской Польше находились в глубоком подполье. Несмотря на сложную и необычную обстановку, Вера довольно скоро освоилась в новых условиях. Умение подойти к людям, быстро распознать их, знание языков, на которых говорило население — а в здешних местах жили и белорусы, и поляки, и евреи, и литовцы, — все это помогало ей плодотворно вести организаторскую и пропагандистскую работу в массах.
Вера много разъезжала. Она выступала на нелегальных митингах и сходках перед рабочей и учащейся молодежью Белостока, Бреста, Гродно, Бельска, Слонима, Пружан, среди крестьян многих сел и деревень. Каждая речь, беседа пламенной коммунистки оставляли глубокий след в сознании простых людей, вселяли уверенность в победу революции, которая неминуемо свергнет в Польше власть помещиков и капиталистов.
Молодая революционерка завоевала прочный авторитет среди польских и белорусских коммунистов и комсомольцев. Она стала секретарем ЦК комсомола и членом ЦК Компартии Западной Белоруссии, вошла в состав ЦК комсомола Польши.
Полиция не раз нападала на след талантливой подпольщицы. Но та была неуловимой. Разгадать тайну учительницы Вероники Корчевской удалось не скоро. Подпольщицу схватили 15 сентября 1925 года в Белостоке, когда охранка производила массовые аресты членов Коммунистической партии Западной Белоруссии.
В январе следующего года в числе тридцати одного члена Коммунистической партии Западной Белоруссии Хоружую судили в Бресте по обвинению в революционной деятельности.
По поручению тюремной парттройки (находившиеся в тюрьмах коммунисты объединились в свои нелегальные партийные организации и для руководства избрали парттройку) по согласованию с ЦК КПЗБ Вера Хоружая выступила с речью в последнем слове подсудимого.
В ней она отвергла клеветнические утверждения пилсудчиков по адресу Компартии Западной Белоруссии, ясно и четко изложила основные моменты политики партии.
В Брестском государственном архиве имеются материалы процесса «31-го» и среди них краткая запись речи Веры Хоружей. Эта запись позволяет видеть, насколько страстной и обличительной была речь молодой революционерки, умело использовавшей трибуну буржуазного суда.
— Я горжусь тем, — начала свое последнее слово Вера, — что являюсь членом Коммунистической партии Западной Белоруссии.
— Коммунистическая партия Западной Белоруссии, — продолжала она, — не является партией или группой заговорщиков, как вы ее обвиняете. Наша партия действительно родилась и нынче существует в тяжелых условиях подполья. Но, спрашивается, кто ее загнал в подполье? Ответ один — правительство буржуазии и помещиков. Но, несмотря на то, что партия находится в подполье, она является настоящей политической партией рабочего класса, выражающей интересы всех трудящихся Западной Белоруссии. Вместе с тем она есть составная часть Коммунистической партии Польши — секции III Коммунистического Интернационала.
Вы обвиняете КПЗБ в том, что она призывает народ к вооруженному восстанию с целью свершения революции. Но всем должно быть известно, что всякая революция есть результат исторического развития классовой борьбы, что ее никакая партия не может вызвать искусственно. Поэтому винить нас в том, что провоцируем народ на восстание, нет никаких оснований. Коммунистическая партия возглавляет сейчас борьбу трудящихся против капитализма, против буржуазии и помещиков, организовавших травлю Советского Союза. Мы разъясняем рабочим и крестьянам Западной Белоруссии, что в Советской России живут наши единокровные братья, которые строят социализм и желают нам успеха в борьбе с капитализмом.
Вы обвиняете нас в том, что мы хотим оторвать «кресы всходне» (восточные земли) от Польши и присоединить их к Советской России. Хочу заявить следующее. Этого требования нет в программе нашей партии. Но коммунисты всегда отстаивали и будут отстаивать право каждого народа на самоопределение вплоть до отделения. (Вопрос о «восточных землях» будут решать только рабочие и крестьяне — народ Западной Белоруссии. В нынешних же условиях наша партия стремится к объединению пролетариата Западной Белоруссии с польским пролетариатом в их общей борьбе с капиталистами и помещиками.
В заключение Вера Хоружая заявила:
— С полным сознанием своей ответственности и революционного долга перед рабочим классом и крестьянством я работала в рядах КПЗБ. Так буду работать я и в дальнейшем, когда выйду из тюрьмы. Вступать в партию меня никто не уговаривал. Вступила в нее я потому, что всем сердцем и душой люблю великие идеи коммунизма. Во имя этих идей я буду бороться до последних дней своей жизни. Ничто меня в этом не устрашит — ни тюрьма, ни каторга, сколько бы они ни длились, какая бы тяжелая участь меня ни ожидала.
Речь Хоружей произвела сильнейшее впечатление на всех находившихся в зале.
Враги не остановились на брестском судилище. Вскоре фашисты организовали процесс «133-х». Вера Хоружая и ряд ее товарищей по подполью вторично оказались на скамье подсудимых.
Суровый приговор на белостокском процессе вынесен. Когда председатель суда закончил его читать, в притихшем зале прозвучал гневный голос:
— Долой фашистское правительство!
Присутствующие повернули головы в сторону осужденных, откуда был брошен смелый клич. Вера Хоружая еще не успела опустить руку, взмахом которой сопровождала свой лозунг, как в едином порыве поднялись ее товарищи и запели:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов…
Пролетарский гимн в зале фашистского суда! Это невероятно! Растерявшаяся охрана ждала приказа.
Судьи бестолково метались.
— Прекратить демонстрацию! — послышался, наконец, окрик дежурного офицера, но его срывающийся голос потонул в мощном хоре.
Революционеры убедительно показали суду, что их воля не сломлена, что недалек тот час, когда трудящиеся Польши сбросят с себя оковы капиталистического рабства.
Получив подкрепление, охрана начала действовать. Полицейские набросились на поющих, осыпая их градом ударов куда попало и чем попало. Люди падали, вставали и снова начинали петь. Охранники вошли в раж. Они выволакивали из зала революционеров, потерявших от гобоев и пинков сознание. Те, кто еще стоял на ногах, плотнее прижимались друг к другу и продолжали петь. Только с последними словами бессмертного «Интернационала» в зале удалось восстановить видимый порядок.