В. Сойфер А.Д. САХАРОВ И СУДЬБЫ БИОЛОГИЧЕСКОЙ НАУКИ В СССР

В. Сойфер

А.Д. САХАРОВ И СУДЬБЫ БИОЛОГИЧЕСКОЙ НАУКИ В СССР

Сейчас уже трудно вспомнить, когда я впервые услышал об А.Д. Сахарове.

Кажется, мне рассказал о нем в середине пятидесятых годов один мой приятель. И уже в этом, первом услышанном мною рассказе неподдельное уважение соседствовало с какой-то загадочностью личности Сахарова. Приятель присутствовал на важном и весьма представительном совещании физиков, где были ведущие ученые страны, много академиков, членов-корреспондентов, докторов наук. И вдруг в зал вошел худощавый молодой человек. Стоило ему появиться в проходе между рядами, как весь зал, все эти убеленные сединами киты физического мира встали и, повернувшись к проходу, аплодисментами проводили молодого человека на его место — в президиум.[15]

"Это был Сахаров", — с некоторым придыханием в голосе сказал мне приятель, который, по-моему, был в те годы лишен чувства пиетета к авторитетам и был склонен скорее к нигилизму, чем к преувеличению чужих заслуг. Я так и не добился тогда от него вразумительного объяснения, за что же конкретно зауважали молодого Сахарова его коллеги. Мы часто слышали в те годы имена И.Е. Тамма, Л.Д. Ландау, П.Л. Капицы и Г.С. Ландсберга, М.А. Леонтовича и В.А. Фока. Учебники и книги этих людей были в продаже, их имена неизменно упоминались по радио, в газетах. Можно было иногда увидеть в журналах фотографии сутуловатого Ландау или коренастого Тамма со слегка склоненной набок головой. Но о самом молодом академике, Сахарове, печать хранила полное молчание, даже сфера его научных интересов была скрыта от глаз и ушей.

Потом для меня настало время, когда я перешел из Тимирязевской сельскохозяйственной академии, где проучился три с половиной года, на первый курс физического факультета Московского университета им. М. Ломоносова. Там в 1957 году открылась кафедра биофизики, и мы с приятелем с радостью ухватились за предложение попробовать переквалифицироваться в специалистов, которых ранее у нас никто специально не готовил. Но и здесь, на физфаке, имя Сахарова не упоминалось, его работы студентам не преподносились.

И, пожалуй, впервые имя А.Д. Сахарова стало общеупотребительным среди биологов, а не физиков.

Это время — 1957-1964 годы — было годами ожесточенной борьбы с Лысенко и другими представителями мичуринской биологии, отбросившими нашу науку на десятилетия назад, разрушившими некогда славные традиции русских генетиков, внесших крупный вклад в мировую науку.

С момента воцарения Т. Лысенко как единственного и непререкаемого лидера в советской биологии всякая серьезная экспериментальная и теоретическая работа в области генетики прекратилась. Был нанесен серьезный ущерб, а с годами все возраставший урон сельскому хозяйству. Банда лысенкоистов рвалась к тому, чтобы захватить все посты в научной и околонаучной жизни. Эта раковая опухоль разрасталась, метастазируя то в одно, то в другое место огромного тела биологических дисциплин.

Лысенко нацело отрицал значение генов как материальных хранителей наследственной информации, считая, что "всякая крупинка живого обладает наследственностью". Поэтому он голословно утверждал, что никаких специфических мутагенов, то есть веществ, избирательно поражающих наследственные структуры, нет и быть не может, что организмы изменяются целиком, параллельно с изменением внешней среды, и что любые благоприобретенные изменения тела наследуются. Вполне естественно, что, отрицая наследственные структуры и факторы, действующие на них, Лысенко препятствовал экспериментальному изучению этих проблем, заменяя генетику чистым знахарством.

Как это ни парадоксально, "лечение" советской биологии началось извне, со стороны, которая оказалась неподвластной Лысенко. Возрождению генетики, а затем и многих других биологических дисциплин помогли физики.

С развитием ядерной физики, с началом испытаний атомного и ядерного оружия стала вырисовываться страшная особенность — повреждение наследственных структур (генов) за счет облучения живых организмов. Первые физики-атомщики, не знавшие ничего об этом, пали жертвой демона, разбуженного их собственным умом. От лучевой болезни медленно (но неуклонно!) погибали все, кто соприкасался с расщепляющимися веществами. Мучительная смерть первых ядерщиков[16] была платой за незнание законов порчи наследственных структур излучением. Но, поняв первые закономерности влияния облучения на хромосомы, генетики вкупе с физиками начали срочную работу по доскональному изучению этих закономерностей. Радиационная генетика — совместное детище биологов и физиков — стала развиваться бешеными темпами. Срочного изучения генетических законов требовала сама жизнь.

И вот тут-то физики в СССР оказались той силой, которая помогла возродить эти исследования вопреки лысенковскому табу. В Институте биофизики Академии наук СССР была создана лаборатория радиационной генетики, в Институте атомной энергии по инициативе И.Е. Тамма, поддержанного И.В. Курчатовым, был организован радиобиологический отдел, соответствующие лаборатории возникли в ряде других физических институтов. Огромное значение имела организация научных семинаров, на которых рассматривалась биологическая проблематика, — и прежде всего теорсеминар И.Е. Тамма в Физическом институте им. Лебедева АН СССР.

На этом этапе Андрей Дмитриевич включился в общую работу физиков по зарождению исследований в области радиационной генетики, а затем убежденно, со специфически сахаровской обстоятельностью, начал борьбу с Лысенко.

Многое из истории этой борьбы сегодня утеряно, многие важные вехи на пути к возрождению генетики в СССР остались неотмеченными, многое попросту делалось так, чтобы следов не оставалось. Нет стенограмм ряда важных выступлений, все меньше остается людей, лично участвовавших в борьбе с монополизмом в биологии в СССР. Тем важнее было бы сегодня же, не откладывая на завтра, начать собирать материалы и воспоминания, которые еще могут возродить историю этих, уже относительно далеких дней.

Но тем не менее забыто далеко не все. В 1959 году в Атомиздате был выпущен маленький сборник "Советские ученые об опасности испытаний ядерного оружия" с предисловием И.В. Курчатова. Центральной статьей сборника стала статья А.Д. Сахарова "Радиоактивный углерод ядерных взрывов и непороговые биологические эффекты" (стр. 36-44) . Вопросы, поставленные в этой статье, имели принципиальное значение.

Повреждение генов при сильном облучении (в том числе и в районах взрывов ядерных устройств) для большинства ученых было очевидным. Но вот вопрос о тех вроде бы ничтожных следах расщепляющихся веществ, которые разносились по атмосфере и гидросфере Земли и которые лишь незначительно повышали фон радиации, оставался не просто открытым — многие ядерщики просто-напросто отрицали вредное влияние этих излучений. Известный физик Э. Теллер — отец американской водородной бомбы — даже цинично заявлял, что вред от испытаний "эквивалентен выкуриванию одной папиросы два раза в месяц" (стр. 124 книги Э. Теллера и А. Лэттера) .

Андрей Дмитриевич решил тщательно проанализировать этот вопрос. Его исследование требовало ясного осознания различных сторон воздействия излучений на живую материю — как на организмы в целом, так и на их наследственные структуры. Этот анализ камня на камне не оставил от легковесных выкладок Теллера и его последователей. Только учет нейтронного излучения с образованием радиоактивного длительно живущего изотопа углерода C¹⁴ дал совершенное ясное доказательство сильного повреждающего действия на наследственные структуры "остаточной радиации" и излучения в момент взрывов. Андрей Дмитриевич впервые дал строгий математический расчет нарушения наследственного аппарата клеток от нейтронного воздействия, рассмотрел разнообразные последствия от облучения. В краткой, почти тезисной форме он показал роль мутаций в появлении наследственных болезней, возможность увеличения раковых заболеваний и лейкемий от облучения, снижение иммунологической реактивности организмов, вред, наносимый человеку за счет увеличения изменчивости микробов и вирусов и связанной с этим периодически возникающей пандемии (вспышки) новых форм болезнетворных вирусов и бактерий. Именно эта широта рассмотрения биологических закономерностей в сочетании со строгим математическим расчетом доз и физическим анализом процесса повреждения генов при учете роста популяции людей на земле была уникальной и важнейшей частью работы Сахарова.

В то время еще не было открыто свойство живых клеток устранять часть поражений, восстанавливая, насколько можно, первичную генную структуру, способности "самоизлечиваться" или, как говорят биологи, репарировать свои гены, поэтому Андрей Дмитриевич не мог внести в свои расчеты поправки на репарацию, но и сегодня, с учетом этих коэффициентов, его расчеты полностью сохраняют силу.

Итак, ценность этого исследования А.Д. Сахарова заключалась в том, что он впервые строго объединил данные чисто физического излучения с разнообразными биологическими данными. Этот синтез привел к безупречно доказанному выводу о вреде испытаний ядерного оружия, того оружия, которое в значительной мере было его же собственным детищем.

Поднять руку на свое же изобретение, повести борьбу за его запрещение — это и был гуманизм на деле. Это была высокоморальная позиция истинно честного ученого, едва ли не самого преуспевающего среди советской научной элиты, трижды Героя Социалистического Труда Андрея Дмитриевича Сахарова.

Полемизируя с теми, кто, подобно Э. Теллеру и А. Лэттеру, считал, что "мутации (наследственные болезни) следует приветствовать как необходимую жертву биологическому прогрессу человеческого рода", Андрей Дмитриевич, выражая озабоченность будущим Земли, уже тогда, в противовес некоторым его коллегам, заявлял:

Неконтролируемые мутации мы склонны рассматривать как зло, как дополнительную к другим причинам гибель десятков и сотен тысяч людей в результате экспериментов с ядерным оружием…

Один из аргументов сторонников "безобидности" испытаний заключается в том, что космические лучи приводят к большим дозам облучения, чем дозы от испытаний. Но этот аргумент не отменяет того факта, что к уже имеющимся в мире страданиям и гибели людей дополнительно добавляются страдания и гибель сотен тысяч жертв, в том числе и в нейтральных странах, а также в будущих поколениях. Две мировые войны тоже добавили менее 10% к смертности в XX веке, но это не делает войны нормальным явлением.

Другой распространенный в литературе ряда стран аргумент сводится к тому, что прогресс цивилизации и развитие новой техники и во многих других случаях приводит к человеческим жертвам. Часто приводят пример с жертвами автомобилизма. Но аналогия здесь не точна и не правомерна. Автотранспорт улучшает условия жизни людей, а к несчастьям приводит лишь в отдельных случаях в результате небрежности конкретных людей, несущих за это уголовную ответственность. Несчастья же, вызываемые испытаниями, есть неизбежное следствие каждого взрыва. По мнению автора, единственная специфика в моральном аспекте данной проблемы — это полная безнаказанность преступления, поскольку в каждом конкретном случае гибели человека нельзя доказать, что причина лежит в радиации, а также в силу полной беззащитности потомков по отношению к нашим действиям.

Разобравшись в существе влияния излучений на наследственность, Андрей Дмитриевич смог отчетливо уяснить себе и вред лысенкоизма, препятствующего изучению генетических закономерностей. А уяснив это, он смело включился в борьбу с лысенкоизмом и лысенкоистами. Особенно это проявилось на выборах ближайших к Лысенко людей — Н.И. Нуждина и Г.В. Никольского[17] в академики АН СССР. Лысенко всеми силами стремился добиться их прохождения в академики, применяя все дозволенные и недозволенные приемы. Выборы проходили тайно и двухступенчато. Сначала кандидаты баллотировались по специализированным отделениям Академии — физики в физических отделениях, химики — в химических, биологи — в биологических. В отделении биологии Лысенко, используя "машину голосования", то есть насажденное им в течение десятилетий послушное большинство, довольно легко добился своего: его кандидаты были рекомендованы, и теперь уже общему собранию всех академиков оставалось лишь автоматически утвердить (также тайным голосованием) прошедших через первое сито кандидатов.

Как правило, камнем преткновения на выборах было голосование в отделении. Кто же лучше мог знать истинную цену ученого, как не его коллеги?

Но здесь получилось иначе. Мера ответственности за чистоту имени "действительный член Академии наук СССР" пала на плечи тех, кто имел на это большее моральное право.

И.Е. Тамм и А.Д. Сахаров включились в общую дискуссию на заседании Академии наук и сумели аргументированно и строго показать духовную и научную нищету лысенкоистов и убедить других членов Академии, что оба лысенковских кандидата не могут удовлетворять высоким критериям звания академика. Общее собрание забаллотировало и Нуждина, и Никольского.

В то время в биологических кругах Тамм и Сахаров стали легендарными фигурами. Они хорошо дополняли друг друга. Тамм тщательно готовился к своим выступлениям, обсуждая с рядом биологов важные моменты в характеристике лысенкоистов. Его страстная речь об антинаучности лысенкоистов дополнялась спокойными, но полными юмора высказываниями Сахарова.

Но на следующих выборах диктат стал более жестким. Н.Хрущев, покровительствовавший Лысенко, строго предупредил тогдашнего президента АН СССР М.В. Келдыша, что если Нуждин снова не будет выбран академиком, то он, Хрущев, отдаст распоряжение разогнать Академию наук.

Вопрос о Нуждине разбирался на заседании Политбюро ЦК партии, Нуждину было выделено специальное место (не надо забывать, что в СССР избрание в академики влечет за собой могучую финансовую поддержку в виде ежемесячного гонорара, права бесплатного пользования машиной, санаториями и т.д.), и Хрущев считал, что уж если ЦК утвердил кандидата, то Академия обязана этого кандидата избрать.

В этих условиях нужно было иметь известное мужество, чтобы выступить против личного протеже партийного вождя. Да и над всей Академией нависла реальная угроза.

Несмотря ни на что, Сахаров не поступился своими убеждениями. Нуждин после нескольких выступлений истинных ученых, и в том числе Сахарова, был провален. А разгром Академии наук был предотвращен лишь благодаря тому, что сразу после злополучной сессии Хрущев был смещен со своего поста, а вслед за ним потерпел личное крушение и сам Лысенко.

Трудно сказать, к какому результату привела бы соглашательская политика в этой истории и на сколько лет затормозилось бы дело подъема биологических наук в СССР после тридцатилетнего засилия в ней лысенкоистов.

Мне думается, что эта борьба Андрея Дмитриевича за интересы науки оказалась принципиально важной и для него самого. Благодаря этой борьбе в нем открылось нечто такое, что выделило его из среды многих коллег: способность к общественной деятельности, отсутствие страха перед давлением любого рода, принципиальность во всем. В годы, когда он выступил на общественном поприще в качестве оппонента лысенкоизму, он еще не проявил себя борцом за идеалы гуманизма, что принесло ему мировое признание. Это была, возможно, первая проба сил, но проба, четко продемонстрировавшая силу этого удивительного человека.

Заканчивая, я хотел бы рассказать об одной из своих встреч с Игорем Евгеньевичем Таммом, оказавшим мне в жизни огромную, неоценимую помощь тем, что привлек меня к работе в области биофизики в 1957 году. Начиная с этого времени, я частенько встречался с ним дома, обсуждая новости биологии. Однажды вечером, когда мы пошли перед сном прогуляться по набережной у дома Игоря Евгеньевича, он вдруг рассказал мне об одной своей ошибке. У Тамма была присущая только ему манера говорить. Слова из него летели быстро, как будто пулеметными очередями. Это была образная, яркая речь одного из выдающихся мыслителей современности, и его рассказы запали в душу навсегда. Вот так же запомнился и этот рассказ.

"Знаете, — начал он, — я довольно редко ошибался в людях, особенно в начинающих студентах. Когда я преподавал, через мои руки прошло немало талантливых ребят, и их можно было усмотреть довольно быстро. Но однажды Дау[18] привел мне студента, кажется, третьего курса, Сахарова, предлагая мне заниматься с ним индивидуально.[19] Мы сели поговорить и проговорили долго. "Знаете, молодой человек, — сказал я тогда Сахарову, — из Вас вряд ли выйдет настоящий физик. У Вас какой-то гуманитарный склад ума". Но прошло три года — и я делал с Сахаровым водородную бомбу. Вот как я ошибся", — заключил Тамм.

Тамм был убежден, что он тогда ошибся, но, как видим, даже в этом вопросе великий Тамм оказался на высоте. Несомненно, Сахаров стал выдающимся физиком, но время подтвердило и то, насколько прав был в первоначальной оценке внутренней природы Андрея Дмитриевича один из его учителей — И.Е. Тамм. Талант Сахарова оказался неоднозначным — он стал выдающимся физиком-теоретиком и одновременно с этим крупнейшим гуманистом нашего времени.

Андрей Дмитриевич Сахаров 5 декабря 1976 г.

на демонстрации у памятника Пушкину