СУДЬБЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ — СУДЬБЫ НАРОДНЫЕ
СУДЬБЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ — СУДЬБЫ НАРОДНЫЕ
«Нет есть предел насилию тиранов!»
(Шиллер. «Вильгельм Телль»)
Никто не мог бы с большим правом, чем Шиллер, повторить слова Гумбольдта. «Ищите мою жизнь в моих произведениях». Другой жизни, кроме творчества, не было у поэта.
Как бедна его биография, если складывать ее только из событий, происшедших на его жизненном пути, вырвав живую сердцевину ее — творчество! Как неисчерпаемо богата она, если увидеть ее сквозь призму неустанного труда и вдохновенного творчества — огромным, мощным потоком, вобравшим в себя судьбы народов, раздумья и борения героев! Такова именно была она, большая и щедрая жизнь Фридриха Шиллера, прекрасная теми высокими и благородными идеалами, которым на всем своем пути оставался верен поэт, трагическая тем противоречием, которое существовало между этими идеалами — представлениями поэта о свободе личности, справедливом социальном устройстве, мирной жизни народов — и действительностью конца XVIII — начала XIX столетия.
История жизни поэта — пример неустанной борьбы за свою духовную независимость, против «гнетущей узости» немецких условий. Безвестным учеником герцогской школы-казармы начал он эту борьбу, он продолжает ее прославленным поэтом.
Следует ли приглашать «статского советника» Шиллера на официальные празднества ко двору, ведь он все же не дворянин? Веймарские ревнители этикета целых два года всерьез озабочены этим вопросом. Наконец решают: следует!
30 января 1802 года Шиллер, впервые после своего переезда в Веймар, получает приглашение ко двору Карла Августа.
Но ответ поэта разочаровывает светскую чернь: ссылаясь на слабое здоровье, Шиллер отказывается от оказанной ему «чести».
В записке, адресованной Шарлотте фон Штейн, поэт настоятельно просит избавить его от необходимости бывать при дворе.
«Так как я здесь живу уже два года, не будучи ни разу приглашен ко двору… то желал бы, чтобы и на будущее время, по случаю моей болезни, меня исключили из списка приглашенных. Вы хорошо знаете, что для себя лично я не стремлюсь к отличиям…»
В конце 1802 года из Вены прибыл пакет с императорской печатью. Последний император «Священной Римской империи» — Франц жалует Шиллеру дворянскую грамоту.
«Вы, вероятно, смеялись, услышав о возведении нас в более высокое звание, — пишет вскоре Шиллер в Рим своему другу Гумбольдту. — То была затея нашего герцога, а так как все уже свершилось, то я согласился принять это звание из-за Лоло и детей. Лоло сейчас в своей стихии и вертит шлейфом при дворе».
Эти строки приписаны Шиллером к письму. Чрезвычайно незначительным событием представлялось самому поэту столь обрадовавшее Лотту «возведение в более высокое звание».
О нет, его поэзия ничем не обязана покровительству сильных мира сего и не будет обязана впредь! Да и не только его собственная, Фридриха Шиллера, поэзия. Оглядываясь на творчество Лессинга, Гердера, Клопштока, Гете, поэтов «бури и натиска», Шиллер с правом делает вывод, что не покровительству феодальных властителей, поклонников иностранщины, обязана своим расцветом немецкая литература.
С гордостью выражает поэт эту мысль в стихотворении «Немецкая муза»:
Века Августа блистанье,
Гордых Медичей вниманье
Не пришлось на долю ей:
Не обласкана приветом,
Распустилась пышным цветом
Не от княжеских лучей.
Ей из отческого лона,
Ей от Фридрихова трона
Не курился фимиам.
Немецкое искусство только выиграло от пренебрежения Фридриха и его бесчисленных подражателей, феодальных тиранов Германии, — Шиллер в этом уверен. Сила и значение немецкой литературы вне зависимости ее от сильных мира сего, в неразрывной связи с жизнью народа, его свободолюбивыми чаяниями, его мечтой о справедливом общественном устройстве.
Может сердце гордо биться.
Может немец возгордиться:
Он искусство создал сам.
Вот и льнет к дуге небесной,
Вот и бьет волной чудесной
Наших песен вольный взлет…
Разве это Германия Лессинга, Гете и его, Шиллера, терпит сейчас поражение под ударами наполеоновских армий? Это трещит по всем швам отжившая свой век бессильная Германская империя, не сумевшая объединить страну, дать ее народам мирную жизнь. Для Шиллера немецкий народ и Германская империя — различные, более того — антагонистические понятия.
В наброске к стихотворению «Немецкое величие», написанном после поражения Германии 1801 года, Шиллер прямо противопоставляет немецкий народ его правителям.
«Немецкое государство и немецкая нация — разные понятия… Достоинство немцев никогда не покоилось на головах их князей… И если даже империя погибнет, немецкое достоинство сохранится…»
О вере в будущее своего народа, который он всегда мечтал видеть свободным, живущим в справедливом обществе, в мире с другими народами, говорят эти замечательные слова поэта.
Но будущее впереди, а его собственная судьба по-прежнему в плену провинциального бытия саксен-веймарской столицы.
Вскоре после возвращения Шиллера из Дрездена и Лейпцига в городской ратуше должно было состояться официальное празднество в его честь.
Немалых усилий стоило поэту отменить это казенное торжество, одна мысль о котором приводила его в отчаяние. Вспоминая об этом времени, Гете рассказывал: «Шиллер был, как это легко представить себе, при его возвышенном характере, решительным врагом пошлого обожания и пустых почестей, предметом которых его делали или хотели сделать. Когда Коцебу вздумал устроить в его честь публичную демонстрацию, это было ему так противно, что от отвращения он буквально заболел…»
Чрезвычайно неприятной, тяготившей Шиллера обязанностью была, как вспоминает Гете, и необходимость принимать незнакомых посетителей, являвшихся к нему на поклон. Шиллер дорожит каждой минутой, которую оставляет ему для творчества болезнь, — по-прежнему на недели, иногда на месяцы лишает она его работоспособности, на целые зимы приковывает к дому.
Туберкулезный процесс в легких усиливался, и поэт-медик не мог не понимать всей серьезности своего положения.
Тревожась за будущее жены и четверых детей, Шиллер в начале 1802 года покупает в рассрочку небольшой дом на Эспланаде, улице-аллее, которая вела к театру, находившемуся в те времена за городской стеной. (Только за год до своей смерти удалось поэту выплатить полностью требуемую сумму, избавиться от тяготивших его всю жизнь долгов.) Возле дома фонтан, украшенный скульптурой мальчика с гусями, — память о сказке, трогательное воспоминание детства.
Обстановка в доме непритязательная, простая. Особенно скромно в рабочей комнате Шиллера — в мансарде. Камин с бронзовым экраном. Маленький клавесин. Около окна просторный письменный стол, на нем глобус небесных сфер, часы в форме лиры, ножницы, песочница — пресс-папье тех времен, отточенное перо, рукопись… А в одном из ящиков письменного стола обычно полно яблок. Гете вспоминает: однажды около письменного стола Шиллера он чуть не потерял сознание от запаха гнилых яблок, и жена Шиллера, вошедшая в это время в комнату, сказала, что поэт считает этот запах полезным и не может без него работать. Быть может, пошутила, а может статься, и действительно нравилось Шиллеру это осеннее дыхание природы, дорогой поэту во всех ее проявлениях и такой далекой от его комнатного существования.
Глубокой неудовлетворенностью общественной и литературной жизнью Веймара начала нового столетия дышат письма Шиллера той поры. Реакционная романтическая школа «становится все более пустой и карикатурной». Гете, еще сильнее тяготившийся своими светскими обязанностями, «живет в одинокой созерцательности…»
В 1803 году умер Гердер. В том же году окончил свои дни и кумир юности Шиллера — Клопшток.
Шиллер жалуется на разобщенность прогрессивных сил, которые могли бы противостоять духовному застою: «О содружестве ради хорошей цели нечего и думать, каждый ратует за себя и защищает свою шкуру, как в первобытные времена», — пишет он с горечью.
«…Один я ничего сделать не могу. Часто меня тянет подыскать в мире другое местожительство и другой круг деятельности; если бы где-нибудь было сносно, я бы уехал…»
Удивительно разнообразна и богата, несмотря ни на что, творческая жизнь Шиллера в это первое пятилетие нового века.
Баллады. Лучшие из них, такие, как «Кассандра», «Торжество победителей», написаны в жанре, который Белинский определит как «высокую ораторию» Стихотворения. Шиллер читает их обычно в певческом кружке Гете, который собирался по средам в его доме. Переводы и переработки пьес для театра других авторов: «Макбет» Шекспира, «Турандот» Гоцци, «Ифигения» Гете, «Племянник-дядя» и «Паразит» французского комедиографа Пикара, позднее — «Федра» Расина. И прежде всего — оригинальное драматическое творчество…
За несколько месяцев написана трагедия с хорами «Мессинская невеста», или «Враждующие братья». Это своеобразный эстетический эксперимент поэта — попытка создать трагедию «в античном стиле».
Трагически-неотвратимый рок губит княжеский род правителей Мессины. Тщетно пытался мессинский князь бороться с судьбой, которую открыл ему прорицатель: старик сказал, что новорожденная дочь князя будет причиной гибели обоих его сыновей. Князь приказал умертвить девочку, но мать спасла ее, отдав в один из монастырей, и вот красавица Беатриче уже невеста, и оба наследника сицилийского престола дон Цезарь и Дон Мануэль пламенно мечтают назвать ее своей женой (с этого и начинается действие трагедии). Беатриче становится невестой Мануэля. В припадке ревности дон Цезарь убивает брата и сам кончает самоубийством.
Какие бы стечения обстоятельств ни определяли повороты судьбы враждующих братьев, глубоко оправдана и закономерна гибель преступного рода мессинских властителей, силой и обманом поработивших страну, несуших с собой усобицу и смуту. Война, насилие, угнетение глубоко враждебны «нравственному миропорядку» — вот идея, которую утверждает Шиллер своей «Мессинской невестой».
Великолепная пластика образов, симметрия композиции, трагический лиризм стиха — все это делает произведение выдающимся памятником немецкого классицизма конца XVIII — начала XIX столетия. И все же эта драма в стороне от основной магистрали веймарского творчества Шиллера, от поисков героя, судьба которого неразрывно переплелась с судьбами народа.
Вершина творческого пути немецкого поэта — его последняя завершенная драма «Вильгельм Телль».
«Вы на редкость счастливый человек, дорогой Шиллер, что смогли сохранить в себе такую живую творческую силу; мне кажется, что ни одному писателю не удавалось так, как вам, следовать раз намеченному пути. Вряд ли хоть кто-нибудь, кто познакомился с вашими драмами в их хронологической последовательности, станет это отрицать…»
Особую справедливость придает этому наблюдению В. Гумбольдта именно «Вильгельм Телль», драма, в которой Шиллер находит ответ на вопрос, поставленный еще в первом своем драматическом создании — «Разбойниках», вопрос о путях борьбы против существующего несправедливого общественного строя.
Письмо Гумбольдта было получено Шиллером вскоре после того, как 25 августа 1803 года поэт сделал в своем рабочем календаре запись: «Сегодня вечером приступаю к «Теллю».
«Если боги будут ко мне милостивы и мне удастся осуществить, что я задумал, — это должна быгь величественная вещь, которая потрясет немецкие сцены, — пишет Шиллер Кернеру в сентябре 1803 года: — Мой «Вильгельм Телль» будет привлекать сердца и умы, как народная драма».
Кто же он, герой, целиком завладевший теперь помыслами поэта?
В Германии XVIII века имя Телля произносится наряду с именами Брута и Арминия — как символ патриотизма, мужества и свободолюбия. О нем слагают многочисленные песни, стихотворения, пишут драмы.
Телль — легендарный герой, с его образом швейцарский народ связал свое освобождение от австрийского гнета и образование Швейцарского союза — в конце XIII — начале XIV века. Ядром Швейцарской конфедерации стало объединение трех «лесных кантонов» — Швица, Ури и Унтервальдена, заключивших между собою «вечный союз» для борьбы с владычеством Габсбургов.
В то время, когда Шиллер создавал свою драму, материалы исторической науки не давали оснований для сомнения в реальном существовании Телля, подвиг его приурочивался к 1307 году. Но характерно, что фольклорное происхождение, народность образа Телля предугадывались обоими веймарскими корифеями. В своей переписке с Гете по этому поводу Шиллер употребляет выражения: «сказка о Телле» либо «басня о Телле»; «предание о Телле» или «сказание о Телле», — говорит и Гете.
Замысел произведения о Вильгельме Телле возник первоначально у Гете во время его путешествия по Швейцарии. Гете предполагал тогда создать эпос о Телле, но вскоре отказался от своего плана, и на несколько лет имя Телля исчезло из переписки друзей.
Однако тема «носилась в воздухе». В 1801 году распространился слух, что Шиллер работает над драмой о Вильгельме Телле. Два театра — Берлинский и Гамбургский — обратились к поэту с просьбой предоставить им пьесу.
Шиллер, незадолго до этого закончивший «Орлеанскую деву», еще не решил тогда окончательно, над чем он будет работать дальше. Он обдумывает план «Варбека» и «Мессинской невесты», переводит «Турандот», но, должно быть, не остается безучастным и к разговорам о «Вильгельме Телле». В марте 1802 года Шиллер просит своего издателя Котта прислать ему подробную карту швейцарских кантонов и прибавляет, что уже столько слышал о том, что он якобы трудится над «Вильгельмом Теллем», что и действительно думает взяться за эту тему.
Работая над «Мессинской невестой», Шиллер не оставляет мысли о «Вильгельме Телле». В сентябре 1802 года он пишет Кернеру, что познакомился с «Швейцарской хроникой» Эгидия Чуди (XVI век).
«…Этот писатель так правдив, так близок по духу Геродоту или даже Гомеру, что безусловно настраивает на поэтический лад».
«Это чертовски трудная задача, — пишет он далее, делясь с другом своими планами относительно новой драмы. — Если даже отвлечься от всех упований, которые связывает публика в наше время с таким сюжетом, мне придется удовлетворить очень высокому поэтическому требованию: надо показать на сцене целый народ с его местными особенностями, целую отдаленную эпоху, и — что важнее всего — совершенно местное, почти индивидуальное явление облечь в форму высшей необходимости и правды. Все же колонны уже возведены, и я надеюсь построить крепкое здание…»
Кроме хроники Чуди — основного источника, откуда Шиллер заимствовал сюжет своей драмы, он знакомится с работами по швейцарской истории известного историка Иоганна Мюллера и множеством книг по географии, природоведению, этнографии, государственному устройству страны.
Он изучает карты Швейцарии — ими увешаны все стены его рабочей комнаты, — проспекты, путеводители, делает многочисленные выписки, собирает все, что может помочь ему представить себе конкретные черты природы и быта швейцарцев.
Неоценимую помощь оказали Шиллеру швейцарские впечатления Гете, которыми тот делился с другом еще тогда, когда сам предполагал писать поэму о Вильгельме Телле.
«Я был весь полон этим прекрасным замыслом, и во мне жужжали уже мои гекзаметры, — вспоминал впоследствии Гете, — я видел перед собой озеро в спокойном свете луны и освещенный ею туман в ущельях гор. Я видел его в блеске веселого утреннего солнца, ликование и жизнь в лесах и на лугах; потом я представлял себе бурю, грозу, которая из ущелий вырывается на озеро. Не забыл я также о тайных сходках на мостах и тропинках в ночной тишине. Все это я рассказал Шиллеру, в душе которого мои картины природы и мои действующие лица сложились в драму. И так как у меня было много другого дела и осуществление моего замысла отодвигалось все дальше и дальше, то я уступил мою тему в полное владение Шиллеру, который и воплотил ее в своих изумительных стихах».
Берег Фирвальштедтского озера — озера четырех «лесных кантонов». Ярко освещенные солнцем лужайки, снежные горы… Слышатся звуки швейцарской пастушеской песни, мелодичный перезвон колокольчиков. Рыбак, пастух, охотник — представители трех основных промыслов мирного швейцарского народа — встречаются здесь, распевая свои песенки… С такой идиллической картины начинается действие драмы.
Но не успевают отзвучать слова песни, как «местность принимает другой вид; глухой грохот слышен в горах, тени облаков пробегают по земле» — начинается буря, а с ней вместе и рассказ о горе швейцарского народа под игом австрийцев, составляющий содержание первых актов.
Защищая честь жены, крестьянин Баумгартен убил одного из имперских наместников-ландфохтов. Погоня следует за смельчаком по пятам. Единственное спасение — переправа через озеро. Но лодочник отказывается вступить в единоборство с разбушевавшейся стихией. Баумгартена спасает подошедший тем временем к берегу охотник Вильгельм Телль. Переправив беглеца в Швиц, он направляет его в дом, где живет один из наиболее уважаемых граждан, «отец всем угнетенным» Штауффахер.
Но беда и под этой кровлей: ландфохту Геслеру не нравится независимая благополучная жизнь Штауффахера. Он не хочет терпеть, «чтоб здесь дома крестьянин строил самовольно и жил свободно, словно господин».
Во всех кантонах глумятся над народом фохты-чужеземцы. Страшное преступление совершено в доме молодого крестьянина Мельхталя. За то, что Мельхталь отказался повиноваться фохту, тот приказал ослепить его старика отца.
Одним из поводов народного гнева служит постройка крепости-тюрьмы Иго Ури. «Надежно вас согнут таким ярмом», — грозит швейцарцам надсмотрщик.
Новое унижение для вольнолюбивого народа придумал самый ненавистный из ландфохтов — Геслер. Он приказывает воздвигнуть на площади деревни Альторф шест, на который надета его шляпа, и воздавать этой шляпе почести, «чтоб император знал ему покорных».
В швейцарских кантонах зреет возмущение хозяйничанием чужеземцев. Напоминая Теллю о попрании народных прав, Штауффахер старается уговорить его обдумать сообща, как восстать против владычества австрийцев. Но Телль иного мнения: «змеи не троньте — и не ужалит. Утомятся сами, увидя наших стран невозмутимость».
Однако Телль не отказывается помочь, если дойдет до дела:
Телль выручит из пропасти ягненка, —
Так разве он друзей в беде покинет?
Но вы не ждите от меня совета:
Я не умею помогать словами
А делом захотите вы ответа.
Зовите Телля — он пойдет за вами.
На лесной поляне Рютли глубокой ночью собираются жители швейцарских кантонов на тайную сходку. Сияет луна, а над нею лунная радуга. Чудесным предзнаменованием кажется заговорщикам это редкое явление. Сама природа как бы благословляет собрание народных представителей, единственно правомочное решать судьбу страны.
Все мирные средства отстоять свои права уже испробованы швейцарцами. Надежные люди ездили даже ко двору германского императора Альбрехта, но тот не принял народных посланцев.
Напоминая собравшимся об исконных правах народа на владение швейцарской землей, Штауффахер призывает их подняться на вооруженную борьбу против угнетателей и отстоять свободу родины:
Мы эту землю заново создали
Трудами наших рук и лес дремучий,
Служивший диким логовом медведям,
В жилище человека превратили.
Мы извели раздувшихся от яда
Драконов злых, исчадия болот;
Мы вечную тумана пелену
Над этой дикой глушью разорвали;
С пути убрали скалы и отважно
Над бездной перекинули мосты.
Наш этот край, мы им века владели.
И чтоб чужой слуга явился к нам
И цепи нам осмелился ковать?
И нас позорил на родной земле?
Да разве нет защиты против гнета?
(Сильное волнение среди крестьян.)
Нет, есть предел насилию тиранов!
Когда жестоко попраны права
И бремя нестерпимо, к небесам
Бестрепетно взывает угнетенный,
Там подтвержденье прав находит он,
Что, неотъемлемы и нерушимы,
Как звезды, человечеству сияют.
Вернется вновь та давняя пора,
Когда повсюду равенство царило.
Но если все испробованы средства,
Тогда разящий остается меч.
Мы блага высшие имеем право
Оборонять. За родину стоим,
Стоим за наших жен и за детей!
Но только тогда возможен успех восстания, когда объединятся все швейцарские кантоны в единую страну, в единый народ. Торжественной клятвой единения заканчивается народная сходка на Рютли, озаренная первыми лучами восходящего над вершинами гор солнца…
Да будем мы народом граждан-братьев,
В грозе, в беде единым, нераздельным.
А между тем в Альторфе, где высится шест со шляпой Геслера, оказывается Вильгельм Телль, не присутствовавший на Рютли. Телль и его маленький сын Вальтер проходят площадь, занятые разговором: Телль рассказывает сыну о других странах, где нет скал и лавин и природа добрее к человеку, чем в Швейцарии:
Вальтер. Так почему, отец, мы не сойдем
Скорее вниз, в ту чудную страну,
Чем жить в напрасных муках и тревоге?
Телль. Прекрасен тот благословенный край!
Но те, кто там возделывает землю,
Не пользуются жатвой…
Вальтер. Не живут
Свободно на своей земле, как ты?
Телль. Там вся земля — у короля и церкви.
Вальтер. Но ведь в лесах охотятся свободно?
Телль. Пернатые и зверь — добро господ.
Вальтер. Но в реках-то свободно ловят рыбу?
Телль. Река и море, соль — все короля.
Телль с сыном уже почти миновали площадь, как вдруг солдаты ландфохта набрасываются на охотника — он нарушил приказ: не поклонился шляпе и как изменник будет брошен в тюрьму. Напрасно пытаются собравшиеся жители уговорить солдат отпустить Телля. Они готовы уже освободить его насильно, но Телль, все еще верящий в справедливость императорской власти, успокаивает их. Привлеченный шумом, на площадь въезжает сам Геслер со своей свитой. Телль пытается оправдаться незнанием указа, он и на этот раз надеется уладить дело миром. Но его уступчивость только разжигает тирана, и он придумывает изощренное наказание: зная, что Телль славится как меткий стрелок, Геслер приказывает ему, если хочет он сохранить свою жизнь и жизнь мальчика, сшибить яблоко с головы сына.
Тщетны все попытки умолить Геслер а, чтоб он отменил это бесчеловечное испытание… Телль натягивает лук… Пронзенное яблоко падает. Мальчик цел и невредим. Но Геслер успел заметить, что Телль спрятал на груди вторую стрелу. Для чего предназначалась она? Геслер обещает Теллю пощадить его жизнь, если он скажет правду. Но Телль и не намерен лгать: если бы он попал в сына, то второй стрелой убил бы самого Геслера! Храбреца схватывают и бросают в лодку, фохт решает сам отвезти его в тюрьму: «Я только так от стрел твоих спасусь!»
Но едва лодка с пленником и его стражей отчалила, как на озере поднимается страшная буря. Неминуемой гибелью грозит суденышку грозная стихия. Геслеру остается только одно — развязать Телля: пусть он, силач и опытный кормчий, правит лодкой. Воспользовавшись этим, Телль подводит лодку к одной из скал и, схватив колчан и самострел, прыгает на голую скалистую площадку. Теперь, испытав все коварство Геслера, он уже не колеблется — если буря не потопит лодку, он сам убьет фохта, чтобы освободить страну от тирана.
В узком Кюснахтском ущелье ждет Геслера Вильгельм Телль:
Кончай скорей расчеты с небом, фохт!
Твой час настал. Ты должен умереть!
Я прежде жил спокойно и беззлобно,
Одних зверей стрелою поражал
И был далек от мыслей об убийстве…
Теперь ты мир моей души смутил,
И в яд змеиный превратил во мне
Ты молоко благочестивых мыслей.
Ты сам вложил мне в руки этот лук:
Кто в голову родного сына целил,
Сумеет в сердце поразить врага!
По тропинке мимо Телля проходят путники… Сюда, надеясь встретить фохта, пришла и крестьянка Армгарда, ее мужа Геслер без суда засадил в тюрьму, и она с детьми умирает с голоду. А вот и Геслер — верхом на коне; ему удалось избегнуть гибели на озере. Армгарда с детьми бросается на колени перед тираном… Но Геслер глух к мольбе несчастной женщины.
О, я сломлю их дерзкое упорство,
Я подавлю кичливый дух свободы!
Я новый возвещу закон стране
И прикажу…
Угроза — последние слова тирана. Стрела Телля пронзает его.
Выстрел Телля оказывается сигналом к восстанию. Вспыхивают сигнальные огни на вершинах гор. Гудит набат. Народ овладевает замками фохтов, разрушает крепость Иго Ури.
В это время приходит известие, что убит германский император: он пал от руки своего племянника, герцога Иоанна, которого лишил наследственных земель. Дочь Альбрехта Габсбургского спешит с войском, чтобы отомстить за отца; она призывает швейцарцев изловить и выдать убийцу императора. Но швейцарцы не намерены мстить «за смерть того, кто нам добра не делал». Народу нет дела до королей!
А между тем убийца кайзера действительно скрывается поблизости: герцог Иоанн, прозванный Паррицида (отцеубийца), надеется найти приют в доме Телля — разве Телль, так же как и он, не совершил убийства?! Но Телль видит всю пропасть, которая отделяет патриотический подвиг от корыстного убийства. Он не подает руки Паррициде.
Ликованием свободного швейцарского народа заканчивается драма. Ее последние слова — призывный клич: «Свобода! Свобода! Свобода!»
Несмотря на частые приступы болезни, Шиллер чрезвычайно напряженно работает над «Вильгельмом Теллем».
В январе 1804 года он посылает Гете первое действие и получает ответ. «Это не действие, а уже целая пьеса, к тому же превосходная».
Пять недель спустя работа над драмой завершена; 18 февраля 1804 года Шиллер заносит в свой рабочий календарь: «Окончил «Телля».
Уже 17 марта 1804 года состоялось первое представление новой драмы в Веймарском театре, после которого Шиллер пишет Кернеру, что успех «Вильгельма Телля» превзошел успех всех предшествующих его пьес.
«…Я чувствую, что, кажется, начинаю постепенно овладевать секретами театральности…»
4 июля того же года состоялась премьера «Вильгельма Телля» в Берлинском национальном театре. Она имела такой успех, что спектакль был повторен трижды в течение одной недели.
Правда, некоторые сцены драмы вызвали беспокойство руководителя Берлинского театра Иффланда, как только он получил экземпляр пьесы. Не решаясь высказать свои «политические опасения» письменно, он направляет к Шиллеру секретаря театра, поручив ему уговорить поэта произвести изменения и купюры в тексте.
Возвращая Иффланду несколько переработанную рукопись, Шиллер говорит, что не может больше вносить каких-либо изменений, не противореча духу всего произведения. «При таком сюжете, как Вильгельм Телль, непременно приходится затрагивать струны, звучащие хорошо не для всех ушей. Если эти места в их теперешней редакции не могут быть произнесены со сцены, то в данном театре нельзя вообще играть «Телля»…»
Своим «Теллем» Шиллер стремился откликнуться на самые существенные задачи времени, ответить на вопрос, с особой остротой стоявший тогда перед его современниками: вопрос об объединении страны.
Куцые реформы, которые нес с собой Наполеон, предпринятое им уменьшение числа немецких княжеств за счет подчинения их более крупным не могли изменить общего порядка вещей. В «Вильгельме Телле» Шиллер утверждает подлинное объединение страны, которое было так необходимо Германии начала XIX века, объединение демократическое, осуществляемое самим народом.
«Один народ, и воля в нас едина», — слова торжественной клятвы, которую дают герои шиллеровской драмы, имели непосредственно актуальный смысл для современников поэта.
Как и все передовые люди своего времени, Шиллер не отделяет вопроса объединения страны от проблемы социальной активности народа, права народа изменить ненавистный ему общественный порядок. Неразрывно связаны обе эти проблемы и в «Вильгельме Телле».
Народ — сам хозяин своей судьбы. «Справедливости не ждите от Габсбурга! Надейтесь на себя!» — эта реплика одного из героев драмы — свидетельство глубокого демократизма автора «Вильгельма Телля».
Правда, Шиллер неоднократно подчеркивает «оборонительный» характер швейцарского восстания, направленного на защиту старых, исконных, вольностей и прав, его мудрое спокойствие. Но филистерские оговорки не могут заглушить свободолюбивый пафос шиллеровской драмы. Не они остаются в восприятии читателя.
«…Сейчас потому так много говорят о швейцарской свободе, — пишет Шиллер В. Вольцогену во время работы над «Теллем», — что она совсем исчезла из мира действительности».
В сокровищницу немецкой и мировой культуры «Вильгельм Телль» вошел как прославление борьбы за свободу, утверждение величия и красоты сражающегося за свои права народа.
Символом этого народа является и центральный герой драмы. Это наивно-героический характер, максимально чуждый всего показного, внешнего, тех эффектных поз, от которых не свободны были персонажи «штюрмерских» драм.
Телль — это сам народ, его спокойная сила, сперва дремлющая, но решающая исход дела. Путь Телля от смирения перед Геслером к убийству тирана — путь народа, который в первом действии драмы еще строит крепость Иго Ури, «эту Бастилию», как знаменательно называет ее сам Шиллер в письме к Иффланду, а в последнем ее разрушает.
Широко использует Шиллер в «Телле» народные лирические песни и народный эпос, которому в драме особенно близки великолепные картины природы.
«Вильгельм Телль» знаменует собой новый этап идейно-художественного развития Шиллера. Но этому этапу зрелой мысли и зрелого мастерства поэта суждено было быть последним.