НАЧИНАЕТСЯ НАСТОЯЩАЯ КАЧКА

НАЧИНАЕТСЯ НАСТОЯЩАЯ КАЧКА

Если бы не качка, если бы не постоянное беспокойство за наши будущие полеты, если бы не радио за перегородкой нашей адмиральской каюта, то путешествие можно было бы назвать отдыхом после земной суеты и перед суетой воздушной. Все летное звено так и считало, что «Литке» для нас — это плавучий дом отдыха. Наша работа была впереди.

Время тянулось так, как оно должно было тянуться в доме отдыха, — медленно и в полных неладах с разнообразием. В определенный час били склянки, и мы поглощали пищу, в определенный час мы ложились спать и после разговоров, вертевшихся вокруг мировых проблем, пассажиров «Ставрополя» и старых анекдотов, поминали недобрым словом неутомимого радиста. А радист был действительно неутомим. Почти не переставая, как жужжание бьющейся о стекло мухи или писк задавленной крысы, из-за перегородки неслось беспокойное: тире… тире… точка… тире…

Дни сократились до безобразия. После темной ночи наступал бледный рассвет, затем несколько часов тусклого серого дня и снова сумерки. В кают-компании, в коридорах, в адмиральской каюте электричество горело круглые сутки. Снежная пурга, пронизывающий ветер и ледяные брызги вздымающихся волн не располагали к прогулке. Наш «сонный рабочий день», не считаясь с кодексом законов о труде, увеличился на несколько часов. К утреннему чаю почти не выходили. Никчемным казалось вставать с теплой постели из-за какой-то кружки кофе, когда в иллюминаторе еще чуть-чуть пробивается рассвет. Часто даже в середине дня, спускаясь в каюту, можно было услышать заглушающий радиописк богатырский храп. Мы отсылались.

Свирепым штормом нас встретил мыс Наварин. Кряхтело и стонало судно под напором десятибаллового ветра и тяжелых свинцовых воля. Тяжело груженный «Литке» с трудом выпрямлялся из опасных кренов; когда накатывались водяные горы, ударялись о борт и часть перекатывалась через палубу, судно совсем наклонялось набок. Казалось, еще немного, еще два-три градуса, и большой, черный, как плавник кита, киль покажется наверху… Но несколько томительных секунд, и «Литке» медленно выпрямлялся, чтобы так же медленно перевалиться на другой бок.

Маленькая собачка боцмана, перебегая палубу, то с трудом, карабкалась, словно лезла на крутую гору, то вдруг кубарем скатывалась вниз, едва не перелетая за борт.

В каютах вещи падали с коек. Ходить можно было, только широко расставив руки и ноги, беспрестанно отталкиваясь от одной стены к другой. В некоторых случаях приходилось опускаться на четвереньки и, держась чуть ли не зубами, пережидать опасного крена. Верхняя и нижняя палубы покрылись толстой коркой льда. Ходить, не вцепившись в поручни, было невозможно. Ванты, шлюп-балки, перила и все предметы, находящиеся на палубе, обледенели. На всем висели тяжелые ледяные груды. Несколько тонн лишнего груза прибавилось к весу «Литке». Началось то, о чем говорили нам в порту иностранные матросы. Корпус начинает леденеть… Один за одним наслаиваются ледяные пласты, увеличивая вес судна… Потом приличное волнение, приличный крен, и судно уже не может больше выпрямиться… Неужели нам не суждено сделать в Арктике ни одного полета?