ГЛАВА 27 На послушании у новых братьев — Обличение зазнавшихся монахов — Городские опасности — «Музыкальные» помыслы — Тили-бом, тили-бом, загорелся кошкин дом
ГЛАВА 27
На послушании у новых братьев — Обличение зазнавшихся монахов — Городские опасности — «Музыкальные» помыслы — Тили-бом, тили-бом, загорелся кошкин дом
Поздним вечером брат-пчеловод отправился восвояси и, дважды сбившись с пути, добрался, наконец, до братьев, живущих в новой келье на второй поляне. Здесь он решил заночевать. Сообща совершили вечернее келейное правило и улеглись спать на полу. Ночью встали на полунощницу, а утром, чуть свет, стали исполнять утреннее правило, после окончания которого больной брат обратился к иеродиакону и иеромонаху с вопросом:
— Святые отцы, благословите: что мне делать?
— Иди, прорубай новую тропу на источник, — сказал иеродиакон.
В это время усевшийся было за чтение иеромонах, оторвавшись от книги, запротестовал:
— Нет, я отменяю это послушание. Иди, вырубай заросли кустарника вокруг кельи, мне здесь нужно пошире расчистить территорию.
Больной брат, поклонившись им, вышел. Этот пожизненный послушник, сознательно ищущий себе зависимости, чтобы не творить своей воли, с первых же дней стал безропотно услуживать в простоте сердца двум своим сожителям, так же как служил когда-то брату-ленивцу. Он терпеливо тянул лямку послушания, несмотря на то, что был на много лет старше их. В его обязанности входило попечение о келье, приготовление пищи, выпечка хлеба и некоторые другие работы. Таким образом, новопришедшие были свободны от повседневных житейских забот. Надо заметить, что брат-ленивец, с первых же дней, как только стал жить совместно с этими, подобными ему лентяями, сразу же понял, что обстоятельства складываются не в его пользу, а потому немедля, под благовидным предлогом, возвратился в свою прежнюю келью.
Брат-пчеловод был неприятно поражен высокомерным тоном, каким иеродиакон и иеромонах говорили с больным братом, полагая, видимо, что повелевать им они имеют право, как люди, облеченные священным саном, а значит — более высокого сорта. Вечером, когда размещались спать на полу, иеромонах со вздохом сказал:
— Ох! Как же здесь тесно! — На что больной брат робко возразил:
— Батюшка, да здесь десять человек могут уместиться! Но тот высокомерно оборвал его, и брат замолчал.
Больной брат, этот монах-изгнанник, после вынужденного ухода из монастыря, вполне изведал жизнь человека, добровольно ради Христа обнищавшего и не имеющего собственной крыши над головой. Он испил полную чашу страданий скитальца, всем своим дрожащим телом познавшего стужу холодных русских зим. В эти тяжкие годы странствований он простудился и заболел туберкулезом. Испытав настоящие лишения, этот брат мог уже мириться с любыми стесненными условиями и рад был любому обогретому уголку, всегда повторяя: «Слава Богу за все.»
Подобные ему люди во множестве уместились бы, как он считал, в этой келье. И даже если бы они спали в сидячем положении, то и тогда благодарили бы Бога. Но эти, только вышедшие из монастыря чванливые монахи, не испившие чашу всюду гонимых странников, не познавшие горестей жизни, искали себе удобств и почитания.
Когда больной брат вышел из кельи, пчеловод, оставшись наедине с новопришедшими, сказал:
— Глядеть на вас — и смех и горе: два господина и один раб у них в услужении. Бесприютные бродячие братья, принятые из жалости, ради Христа, в это благоустроенное пустынное место, не изведав тяжести трудов по освоению его, без зазрения совести уже сделались начальниками. И там, где не ссекли ни одной ветки, не выкорчевали ни единого пня, не забили ни одного гвоздя в келью, в которой поселились, чувствуют себя уже распорядителями.
Не ожидая столь откровенного обличения, они не смогли возразить на это ни единым словом. Брат-пчеловод надел на плечи свой рюкзак и ушел.
В тот же день, вернувшись к себе, он занялся подготовкой пасеки к зиме. Вместе с этим необходимо было заняться ремонтом и утеплением кельи, а также заготовкой дров. Когда со всем этим было, наконец, покончено, оказалось, что придется ехать в город за вощиной для пасеки и железными обручами, которые понадобятся для изготовления бочек. Такая поездка теперь стала более опасной, чем прежде. Если первое пребывание в спецприемнике окончилось сравнительно благополучно, то во второй раз оно грозило плачевными последствиями. Однако иного выхода не было, ехать было нужно.
Добравшись до города на попутной машине, пчеловод, словно пуганый заяц, бесконечно озирался по сторонам, чтобы не повстречаться случайно с милиционером. Бородатый человек, конечно же, обращал на себя внимание, поэтому все покупки он производил только поздним вечером. Из соображений безопасности в церковь он ходил только в будни, а если в воскресенье, — то крадучись, впотьмах, чтобы прийти на раннюю литургию, пока в городе еще бездействует милиция. Днем доступа туда уже не было. Черная машина с решетками несколько раз в продолжение службы подъезжала к церковной ограде, а милиционеры заходили в храм, высматривая подозрительных людей.
Вскоре по возвращении из города его посетило искушение, подобное тому, какое досаждало когда-то брату, живущему в дупле. Началось с того, что в городе ему случилось как-то вечером зайти в дом знакомых верующих людей, где он повстречал несколько пожилых женщин. После недолгой беседы они сдвинули стулья, сели в кружок и стали петь одну за другой какие-то не ведомые брату псалмы на Евангельскую тему, и все на один мотив. Поневоле пришлось слушать их, пока они не перепели все, что знали.
И вот теперь в своем уединении, среди глухой ночи, когда он занялся умно-сердечным деланием, вдруг где-то в глубине его сознания стала бесконечно повторяться эта монотонная мелодия. Он продолжал слышать ее и по пробуждении утром, и в течение всего дня без перерыва. Однако прошло двое или трое суток, искушение миновало, и молитвенное делание вошло в свою обычную колею.
Но вот в одну из ночей, на полунощнице снова повторилось подобное явление. В глубине сознания, как бы внутренним слухом он услышал музыку, но теперь играл целый симфонический оркестр. Ясно слышались звуки скрипок, виолончелей и контрабаса, только невозможно было понять, что именно они играли. Исполнялось какое-то большое музыкальное произведение в продолжение двух с половиной часов, не давая возможности сосредоточиться на молитве. Отшельник был вынужден сидеть и слушать этот концерт, не имея возможности продолжать свое молитвенное правило. Не дождавшись, однако, конца симфонии, он улегся спать, и музыка тотчас прекратилась.
В следующую полночь, стоило ему приступить к совершению своего келейного правила, как он услышал другой, на этот раз уже духовой оркестр. Под ликующие звуки военного марша неподалеку от его кельи послышалось, словно на параде, прохождение марширующих войск. Увлеченный бравурной музыкой, он незаметно для себя стал даже слегка помахивать в такт правой рукой. Так бесцельно проведенной оказалась и эта ночь. Диавол не дал пчеловоду произнести ни единого слова молитвы. Эти концерты, то в вокальном, то в инструментальном исполнении, стали повторяться чуть ли не каждую ночь. Однажды он слышал даже среди дня, как где-то недалеко, за кельей, пел хор городского кафедрального собора, причем хорошо слышалось знакомое сопрано одной из певчих.
Поразительным и непостижимым был один из концертов, который демон в очередной раз устроил в полночь. Это, по-видимому, была его собственная композиция, исполнявшаяся на каких-то металлических предметах, которые издавали своеобразный, изумительно нежный звук. Он был несколько похож на приятный, вибрирующий бой стенных часов. Исполнялось музыкальное произведение, мелодия которого напоминала старинный итальянский вальс «Неаполитанские ночи», брат даже запомнил этот несложный мотив, однако к утру все выветрилось из памяти.
О таком удивительном явлении, как музыкальные помыслы, брату не приходилось читать ни в одной из аскетических книг, поэтому он оказался в затруднении, не зная, как с ними бороться. Кроме того, музыкальные помыслы, казалось, непреодолимы. С обыкновенными помыслами, мысленными или зрительными, борьба проще — их можно сразить встречным словесным противоречием или мысленным крестным начертанием изнутри сердца (как учил отец Исаакий), после чего они исчезнут. Через некоторое время, конечно, они появятся вновь, но, сраженные тем же оружием отойдут, чтобы снова возвратиться в какой-либо другой форме или ином зрительном образе. Но в борьбе с музыкальными помыслами не помогали никакие известные ему способы и приемы невидимой брани. Ослабев, наконец, от мысленного противоборства с ними, он с глубокой скорбью стал призывать имя Пресвятой Девы Богородицы, прося себе помощи Царицы Небесной, и только после этого отступило от него вражеское наваждение.
Прошло довольно много времени. Как-то в часы молитвенного бодрствования в сознание откуда-то вошла стихотворная фраза из сказки Маршака: «Тили-бом, тили-бом, загорелся кошкин дом, бежит курица с ведром, заливает кошкин дом». Этот нелепый стишок демон стал назойливо и непрестанно вращать в уме, перебивая молитвословие, окрадывая память, чувства и внимание. Однако мысленным прекословием удавалось все же отбиваться от насильственно внедряемой в сознание фразы, правда, лишь на короткий промежуток времени. Но как только брат сосредоточивал внимание, вновь налетало надоедливое: «тили-бом, тили-бом, загорелся кошкин дом…» Это мучение продолжалось довольно долго, пока он не вспомнил поучение св. Исихия, пресвитера Иерусалимского, советующего отражать демонские внушения словами псалма: И отвещаю поношающим ми слово… Не Богу ли повинется душа моя?…
Удалось остановить, конечно, лишь наиболее отчетливые внушения, но обычный, тонкий поток помыслов все же продолжал время от времени примешиваться к молитве.