ГЛАВА 46 В обители — Чудесное избавление от отчаяния — «Келья» из ящиков — Пропитание с помойки — Обучение Иисусовой молитве — Жизнь в туалете — Благодатные прикосновения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА 46

В обители — Чудесное избавление от отчаяния — «Келья» из ящиков — Пропитание с помойки — Обучение Иисусовой молитве — Жизнь в туалете — Благодатные прикосновения

Еще сутки поезд катил по равнинам Украины, пока не остановился на ближайшей к Почаеву железнодорожной станции. Выйдя из вагона, я увидела возле автобусной остановки толпу подобных мне паломников, в большинстве своем женщин, приехавших сюда со всех концов страны, чтобы поклониться святым мощам преподобного Иова, приложиться к Почаевской чудотворной иконе Божией Матери, выпить святой воды из Ее нерукотворной стопочки и вползти через узкое отверстие в темную пещерку, где когда-то подвизался великий раб Божий Иов, подивиться тем подвижническим трудам и терпению, какие понес он, живя в этой вырытой им самим подземной пещерке.

Прибывший автобус едва вместил меньшую половину ожидавших его пассажиров и, наполнившись до предела, неспешно покатил по асфальтовому шоссе. Вскоре я рассмотрела в окно необычную картину сгрудившихся на какой-то возвышенности прекрасных зданий и церковных куполов с крестами, над которыми возвышалась высокая колокольня. Их величественный облик произвел на меня такое сильное впечатление, что я не отрывала от них своего восхищенного взора до тех пор, пока автобус не остановился у самой Лавры.

Через минуту я уже была на ее территории. Только что окончилась поздняя литургия. Толпы народа выходили из собора и словно море разливались вокруг. Никогда еще я не видела так много верующих людей.

Я поспешно вошла в храм, чтобы приложиться к иконам в искусно сделанных кивотах. На одной из стен, возле иконы Божией Матери, были прикреплены костыли. Женщина, которую я спросила о причине их появления, объяснила, что когда-то, в давние времена, один человек, передвигавшийся с помощью костылей, с верою приложился к этой иконе и получил от нее исцеление, оставив на месте чудесного исцеления свои костыли. Но и в наше время люди, имеющие большие скорби, молясь пред нею в несомненной надежде на ее помощь, получают просимое.

Я долго еще переходила от одной иконы к другой, потом внимательно рассматривала настенную живопись и, наконец, выйдя из храма, стала с интересом разглядывать внутренние постройки Лавры. Заглянула даже в глубокий колодец, но тут ударили в колокол, извещая о начале вечернего богослужения. Служба длилась до поздней ночи, а по ее окончании все прихожане, приезжие богомольцы и даже нищие, которых на территории Лавры было великое множество, куда-то разбрелись.

Выходя из храма, я спросила одну женщину, где находится гостиница для приезжих? Она ответила, что здесь нет никакой гостиницы… Меня до глубины души поразило это сообщение. Как же теперь быть? Где найти место для ночлега?

Бродя в темноте туда и сюда, я наткнулась на большой штабель пустых ящиков, сложенных за туалетом общего пользования. Постояв несколько минут в раздумье, решила тут заночевать. Взяла два ящика, положила на землю, легла на них и заснула.

На рассвете, когда ударили в колокол, я поспешила в пещерную церковь, где по обычаю совершается ранняя литургия. Запел хор, молящиеся крестились и кланялись, только я стояла безучастно, ничего не видя и не слыша после ночи, проведенной под открытым небом в чужой стороне. Мой дух был подавлен, я ощущала себя бездомной бродяжкой. Мрачные мысли, одна страшней другой, замелькали в голове с молниеносной быстротой, все больше приводя меня в состояние уныния. Могла ли я предположить, отправляясь к этому оплоту Православия, что встречусь с обстоятельствами, которые полностью уничтожат мои восторженные надежды на скорое поступление в монастырь? Растерявшись, я боялась даже подумать о том, что ожидает меня после того, как закончатся все мои деньги.

Окончилась ранняя литургия. Выйдя из пещерной церкви, я пошла в Успенский собор к иконе Божией Матери, у которой видела вчера костыли. Встала перед ней на колени, и слезы невольно заструились по моим щекам. „Пресвятая Госпоже Богородице, Царица Небесная, — мысленно взывала я, — Тебе ведомы мои печали и горести, Ты знаешь мою нужду. Помоги мне в моем одиночестве, вразуми меня, укажи мне путь к спасительному пристанищу, отстрани от меня невыносимо тяжкое уныние, которого я не могу понести“.

Поднявшись с колен, я приложилась к ручке Владычицы и вдруг почувствовала, как в меня влилось какое-то невыразимо отрадное успокоение, от сердца будто отвалился тяжелый камень, не дававший мне свободно вздохнуть. Вместе с ним куда-то исчезло уныние, жестоко терзавшее душу, и мне вдруг стало так легко…

Как желанно и в то же время как неожиданно было это чудо! Оно возбудило во мне такую духовную ревность, что от моих мрачных мыслей не осталось и следа. Тут же в голову пришла идея соорудить себе подобие конуры внутри штабеля ящиков. Поблагодарив Владычицу, я поспешила к месту своего ночлега и, осмотрев его, убедилась в том, что действительно внутри штабеля можно устроиться. Тут же я распланировала, каким образом нужно будет переставить ящики, и когда наступила ночь, принялась за дело. Глаза постепенно привыкли к темноте, и я чуть ли не до рассвета возилась с ящиками, комбинируя их так и эдак, пока не образовался нужный вариант конуры внутри штабеля с маленькой лазейкой наружу, которую я заслонила небольшим ящиком.

Немного отдохнув в своей келейке, на рассвете по звону колокола я пошла в церковь на раннюю литургию, а потом отправилась разыскивать магазин, чтобы купить хлеба. По пути я нашла на улице два скомканных и грязных, но довольно больших куска целлофановой пленки, вымыла их и принесла в свою конурочку. Затем надергала из ящиков гвоздей и обила этой пленкой потолок и стены своей келейки наподобие палатки со скатом, на случай дождя. Так, никем не замеченная, я обосновалась в Лавре внутри штабеля ящиков, питаясь только хлебом и водой. Однажды, проходя возле помойки, я заметила в ней много кусков хлеба: Лаврская братия не имеет понятия о скудости в питании и потому чуточку зачерствевший хлеб выбрасывают вон. Собрав эти ломтики, я высушила их на солнце, а потом стала ежедневно наведываться на помойку, так что у меня отпала нужда покупать хлеб в магазине. Со временем я ознакомилась с бытом внутри и вне Лавры, завела даже поверхностное знакомство с некоторыми из прихожан.

В самом Почаеве проживает довольно много вольноопределяющихся монахинь, которые почти ежедневно бывают в храме. Мое внимание привлекли черные шнурочки с частыми узелками, оканчивающиеся кисточкой, которые они держали в руках. На мой вопрос одна из них ответила, что всякий монах или монахиня, принимая постриг, получает из рук своего духовного отца вот такие четочки с наказом: „Прими, сестра, меч духовный, иже есть глагол Божий, и носи его во устех твоих и непрестанно глаголи: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную“. При этом она подробно объяснила мне обо всем, касающемся этого делания, и оканчивая свое пояснение, добавила:

— Вот мы непрестанно в уме и творим молитву Иисусову, перебирая эти узелочки на четках.

— А можно ли и мне, — спросила я, — заниматься тем же деланием, которым занимаетесь все вы?

— Ну, конечно, можно, — ответила она, — преподобный Серафим Саровский всем и каждому, в том числе и мирянам, говорил: „Всегда и везде, при всяком деле или ином каком занятии, идете ли, или едете куда-либо, непрестанно творите молитву Иисусову“.

— А где можно было бы приобрести для себя такие четочки? — спросила я у нее.

— Да я тебе дам, у меня есть при себе запасные, — сказала она и, вытащив из кармана своего подрясника четки, подарила мне, но предупредила: — Самовольно не приступай к этому занятию, предварительно попроси у кого-либо из иеромонахов благословение на это благое делание и только после этого приступай к молитвословию.

Так я и сделала, испросив благословение. На людях я молилась молча, а когда оставалась одна, то произносила молитву вслух, в конурочке же своей молилась шепотом, чтобы не выдать себя, потому что в туалет постоянно заходили люди и могли меня услышать.

Так потекла день за днем моя молитвенная жизнь во славу Божию при абсолютной беспопечительности о завтрашнем дне. Целыми днями, находясь в своем убежище, я молилась и молилась, ни на минуту не выпуская четки из рук. Так же и ночью: чуточку усну и опять молюсь, спала я урывками. Если сильно начинал одолевать сон, то, выбравшись из своей конурочки, я разгоняла дремоту, бродя в темноте вокруг своего укрытия, а затем вновь забиралась в келейку и снова молилась и молилась, не давая себе передышки. Поначалу приходилось беспрестанно понуждать себя к молитве. Она шла очень и очень тяжело. Меня приводили в смущение всевозможные нелепые помыслы, которые в беспорядочном вихре неотступно носились в голове целым роем, противоборствуя моему начинанию.

Так прошло лето. В середине осени я заметила, что мое молитвословие стало совершаться само собою, причем с удивительной легкостью, без внутренних усилий. Вместе с тем появилась неожиданная помощь в виде внутренних мысленных толчков. Бывало, привлечет к себе мое внимание какой-то необычно яркий помысл, остановится молитва, но вдруг, будто из глубины сердца, почувствую мысленный толчок со словами: „Господи, Иисусе Христе…“, и ум, как бы опамятовавшись, подхватит эти слова, и дело молитвы пойдет своим чередом без малейшего понуждения с моей стороны. В храме, во время богослужения, я непрестанно слышала внутри себя бесконечно повторяющееся: „Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную“, но почему-то, когда начинал петь хор, молитва приостанавливалась, и тогда являлась нужда в собственном усилии. Не мешали ни чтецы, ни диакон, произносящий ектенью, внутреннее действие перебивалось только в минуты пения. После окончания службы я поспешно укрывалась в своей конурочке — до того отрадно было для меня уединение.

Незаметно наступили холода. Но, к счастью, уезжая с родины, я забрала с собой всю свою летнюю и зимнюю одежду, почему-то предчувствуя, что уезжаю навсегда. Теперь все это мне пригодилось. Спала я, уже не снимая зимнего жакета, однако вскоре жить в келейке стало совсем невозможно. Меня могли выдать мои следы на снегу возле штабеля ящиков, хотя я и пыталась заметать их веничком.

Однажды мне пришла мысль перебраться на жительство в братский туалет второго этажа. Сняв с большого ящика крышку, я прошла с ней в общежительный корпус. Там, в последнем отделении туалета, положила ее на рундук и улеглась на ней, свернувшись калачиком. Поскольку за всю ночь никто в туалет не зашел, я убедилась, что здесь смело можно определиться на жительство. Дождавшись позднего вечера, я стала приходить туда на ночлег. Привратники почему-то беспрепятственно впускали меня в любое время в коридор корпуса, видимо, считая уже за свою квартирантку. Живя в туалете, я почувствовала, что мое внутреннее молитводеяние стало совершаться не только днем, но и ночью, во время сна. Спала я очень мало, не более трех часов в сутки, да и то урывками. Сон был какой-то странный: вроде бы сплю, а может — и не сплю, но все время слышу внутри непрекращающуюся молитву. Однажды, во время такой молитвы, я почувствовала в сердце теплоту, которая стала распространяться от сердца по всему телу, и мне стало необыкновенно тепло.

Туалеты в корпусе не отапливались, но теперь меня это не беспокоило. С самого начала зимы моя душа пребывала в такой неизреченной пасхальной радости, что ее не могли омрачить никакие внешние обстоятельства. Было какое-то странное несоответствие между, казалось, невыносимо тяжелыми условиями моей жизни и этим удивительным состоянием души. Откуда, как оно появилось? Ведь я живу в туалете, питаюсь с помойки, мое положение хуже, чем у последней нищенки, потому что и та не имеет нужды искать пропитание на помойке. В полном смысле слова я была последним человеком среди всех окружающих меня. Мог ли кто сравняться со мной в моей скудости? Притом ни на минуту мне нельзя было терять бдительности, потому что территорию Лавры регулярно объезжала черная милицейская машина, подбирая подобных мне субъектов. До сих пор дивлюсь я наитиям неописуемой радости, не позволявшим даже на минуту укорениться в моем сердце унынию, когда, бывало, я с боязнью подумаю о завтрашнем дне. Подступит к сердцу какая-то теплая волна нечаянной радости и мгновенно изгладит все мои тревоги и опасения. И вновь я беззаботно продолжаю жить, не помышляя о будущем, предавая заботу о себе Промыслу Божию.

Благодаря знакомству с лаврскими монахами в течение зимы мне удалось прочитать многие аскетические творения святых Отцов, и главное — пять томов греческого Добротолюбия в русском переводе епископа Феофана. Ими-то я и руководствовалась в своей духовной жизни, не решаясь почему-то обратиться за советом к братьям, которых в то время проживало в Лавре около пятидесяти человек.

Наконец, томительное зимнее время окончилось, снег на территории Лавры растаял, и я снова перешла на жительство в свою конуру внутри штабеля ящиков. Ночами было еще холодно, а потому я не снимала с себя зимней одежды. Но здесь я вновь почувствовала полную свободу, потому что в братском туалете не могла читать ни канонов, ни акафистов. Однако меня ожидало неожиданное смущение: самодвижная Иисусова молитва крайне мешала внешнему молитвословию…