КОНЕЦ МОЛЧАНИЮ

КОНЕЦ МОЛЧАНИЮ

— Трави!..

                — Майна…

                                — Вира…

В пузатую шлюпку и в широкий баркас осторожно спускались консервные ящики, патроны, мешки с мукой, крупой, сахаром. Моторный катерок, зарываясь в идущую от берега зыбь, бежит, держа на канате тяжелые груженые шлюпки.

Руководящий состав: Шмидт, Самойлович, Визе и Воронин, боясь зимовки, мобилизовали все имеющиеся силы на выгрузку трехгодичного запаса продовольствия, снаряжения, научных приборов, а также материалов для постройки жилого дома с сараем и для сооружения радиомачты.

На стене кают-компании и в красном уголке в первый же день прихода висел приказ:

„1. Для успешного проведения работ на Северной Земле все члены экспедиции мобилизуются для работ по указанию начальника зимовки тов. Ушакова и его заместителя тов. Урванцева.

2. Все разбиваются на две вахты, каждая вахта работает по 8 часов в день. Вахтенными назначаются проф. Савич и доктор Лимчер.

3. Научные работы членов экспедиции должны производиться в свободное от работы время.

Нач. экспедиции О. Ю. Шмидт“.

Начались субботники в Арктике.

Звенел топор, жужжали пилы, стучали ломы, пешни. Подхваченное эхо раскатами грома текло по жилам вечной мерзлоты.

Социалистическое соревнование проникло в Арктику.

Первая вахта вызвала вторую.

На высоком рыжем холме, откуда открывался вид на море, члены экспедиции вгрызались лопатами в застывшую девственную массу камня и льда.

Мертвый камень тяжел и неповоротлив.

…Соцсоревнование проникло в Арктику.

Рытье ям в вечно мерзлом почве для установки радиомачты.

Бьют люди в мерзлоту, мелкими брызгами вылетает земля, играя на солнце кристаллами льдинок.

…Еще разик, еще раз

Эй ухнем, эй ухнем

Еще разик, еще раз…

доносится с берега песнь матросов; они катят под напевы по снегу железные бочки с бензином.

Внизу, на морских наносах, рос, как копна, свежий пахнувший смолой бревенчатый домик.

Архангельский печник старик Аркадий Коковин в солдатской телогрейке, привезенной им еще с времен японской войны, ловкими движениями раскатывает глину. Присмотритесь, как быстры и точны его движения. Стужа и холод. Чуть замешкаешься, — и глина превращается в камень. Аркадий Коковин, как ребенка, подбрасывает глину кверху, то колотит, то согревает ее руками, то мнет ее заскорузлой ладонью.

— Глина — самое важное, кирпич без глины не держится, а без печки жить немыслимо: земля-то — что твоя мачеха; печеньку надо хорошо и обмозговать и обмазать. Правильно я говорю, ядреный корень?

Сорок с лишком лет кладет Коковин русские печи. Сорок с лишком лет не был столь радостен в работе старик, как сегодня.

— Вот дожил! Правительственный комиссар и профессора кирпичи подают. Диво! Деревню бы сюда, поглядели бы хоть краем глаза. Приедешь — не поверят: „заливаешь“, — скажут мужики, да сплетни пускать будут… А мальчишки вовсе ходу не дадут.

— „Профессорский учитель“ идет, дорогу дайте…

— Аркадий Петрович (кстати, его назвали так первый раз в жизни), приедешь из Арктики, в нашем клубе доклад расскажешь; ты же ученый будешь, ледяные страны увидишь там, — вспомнился старику разговор с комсомольцами.

Загорелись багрянцем щеки у старика.

— Ну вас с докладом. Кирпичей давайте, печку строить надо.

Бегут ребята, принесенные кирпичи складывают в высокую поленницу у ног Аркадия Коковина.

— В колхозе хорошо. Жить звали…

— Про что это ты, старик? — заметил плотник, застилающий потолок широкими ребрами досок.

— Да это я так, деревню вспомнил.

Аркадий Коковин только тут заметил, что нет кирпичей: профессора всегда опаздывали с подноской.

— Эй, кто там, кто там? Кирпичей нет!

Обслуживающий постройку дома и помогающий печнику проф. Р. Л. Самойлович поднес десяток огнеупорных красных брусков.

— Не поверят, а ведь профессор, начальник экспедиции на „Красине“ в роде подручного мне. Здорово!

На ржаво-рыжем холме уже приступили к рытью ям. Асфальтированная земля гнет края у стальных лопат, тупит острие у крепкого лома. Без отдыха целые сутки стучим пешнями, выкидываем лопатами каменисто-ледяной студень. Вечером, когда поднялся морской ветер, когда на воде заходили стада моржей и нерп, мы, забыв обо всем, ставили пятнадцатиметровые бревна в глубокую круглую яму.

Несколько раз грозя размозжить наши головы, бревно соскальзывало с багров и летело вниз к удовольствию кинооператора, вращавшего ручку аппарата.

Помогли матросы. Мачта шпилем вытянулась вверх. Спущенные с корабля собаки пушинками разлетелись по мертвому пустынному острову и закружились хороводом у поставленной мачты.

Сильный ветер и снег задерживают выгрузку с корабля. Матросы, кочегары и члены экспедиции перебрасываются на постройку дома и фанерного склада.

Две холмогорские коровы, привязанные к поленнице дров, озябшие и голодные, стоят на ледяном полу. Искусственная пальма, зачем-то привезенная сюда кинооператором, густыми ветвями спустилась над холмогорками. Коровы вздрагивают и мычат, когда на поверхности воды показывается безобразная голова сопящего моржа.

Большая Земля по телеграммам узнала о достижении „Седовым“ западных берегов Северной Земли.

В Ленинграде во время заседания Международной Арктической комиссии председатель неожиданно для всех приостановил докладчика.

— Товарищ, только что получено извещение:

„…Заканчивается постройка дома — первого в истории поселения на островах Северной Земли. Работа происходит под непрерывным снегом при бурном ветре и при ежечасной опасности, что ветер переменит направление на ледяные поля, выжмет ледокол на берег, либо заставит уйти, не кончив дела. Поэтому взяты крайние темпы. Пока команда ледокола день и ночь выгружает, члены экспедиция работают на берегу вместе с плотниками по строительству радиостанции. Острова Сергея Каменева только на 90 км южнее станции Земли Франца-Иосифа (самая северная в мире). Научное значение станции острова С. С. Каменева огромное в виду величины района, который будет исследован, базируясь на ней.

Велико непосредственное, практическое значение наблюдения погоды в северо-восточной части Карского моря“…

Слушают седые академики, голос председателя кремнем высекает слова из телеграфного бланка.

„…Климат на Северной Земле суровый. Условия гораздо тяжелее, чем на Земле Франка-Иосифа, связь очень трудная. На зимовку остаются только четыре человека, но люди эти исключительные, за работой их будет следить весь мир. Их имена: Ушаков, Урванцев, Ходов и Журавлев.

Эти четверо собираются за два-три года объехать все побережье, полностью нанести на карту Северную Землю, выяснить ее охотничьи богатства и полезные ископаемые.

Все трудящиеся СССР поддержат их своим любовным вниманием.

Нач. экспедиции О. Ю. Шмидт“…

Голос председателя смолк. Молчит конференция академиков. Мертвая пустынная земля стала Советской.

Встал президент Академии наук Карпинский. Белые волосы снегом упали на плечи.

Карпинский имеет слово:

— …Советские исследователи взяли неприступную ледяную крепость. Взяли Арктический перекоп. Многим иностранным экспедициям не удавалось пробиться в этот район, честь открытия западных берегов принадлежит советской экспедиции, всем нам, всему пролетариату мира…

Теперь мы имеем возможность определить размеры Северной Земли и приступить к систематическому изучению этого крупного форпоста Советского Союза в его азиатском секторе.

Москва — Ростов-Дон — Сталинград — Свердловск — Киев — Архангельск поздравляли „седовцев“ с выполнением задания правительства.

Радисту Гершевичу приходилось по несколько вахт к ряду принимать идущие без конца приветственные телеграммы.

Известный полярный исследователь, сподвижник Амундсена, шведский профессор Свердруп прислал восторженное письмо со радио:

„…Сообщение профессора Шмидта очень обрадовало всех, интересующихся исследованиями полярной области. Наконец-то возможно будет совершить вполне научное обследование и изучение этой малоизвестной арктической земли.

Достижение Северной Земли — новый этап научной работы. Лично я не сомневаюсь в том, что метеорологическая станция на Северной Земле сыграет большую роль в практической работе по научным предсказаниям погоды и вообще значительно поможет исследовательской работе по изучению приполярных областей.

То, чего давно добивались, то, о чем давно мечтали полярные путешественники всех стран, теперь достигнуто.

Крупный шаг к победе человека над полярными далями и льдами сделан еще раз, и сделали этот шаг ученые и моряки СССР.

Я поздравляю советских полярников с этой новой блестящей победой, столь важной для разрешения загадок „Страны молчания“…

Телеграммы с материка воодушевляли к работе. Североземельские зимовщики, сменяя друг друга, сидели у моторной лодки.

— Московский, потабань!

— Есть табань.

— Захлестни узел!

— Езжай, готово!

Зарываясь по горло в воде, моторка тащила к берегу все новые и новые запасы снаряжения. Берег исхожен, груды ящиков, бочек, мешков, кулей, корзин, чемоданов загромоздили весь ледяной припай.

Поземка подскочила к штабелям досок, закрутила метелицу, нанесла сугробы. Ветры срывают брезент, прикрывающий продовольствие, стучат по листам кровельного железа.

Вася Ходов закончил вахту на моторке, сошел на берег. Жмутся матросы, озябшие ноги выстукивают дробь.

— А, ну-ка, помогите соорудить клуб, — хозяйским тоном сказал Ходов.

Быстро были поставлены и скреплены пять фанерных листов. В маленький „арктический клуб“ едва вместились три венских стула.

Кривыми буквами намазали надпись:

КОМНАТА ОТДЫХА. КУРИТЬ ОПАСНО.

Рядом с клубом, как только переступишь порог, важно развалились пузатая оцинкованная ванна и круглые медные тазы.

— Купаться будете в роде буржуазов, — сболтнул кто-то.

Шелестит ветер, шелестят нелепые здесь словно намазанные зеленой краской листья искусственной пальмы. Коровы уже привыкли к появлению моржей, не пугаются. Они пережевывают безразлично свою бесконечную жвачку. Днем, когда янтарное солнце поднялось высоко над низкими темными облаками, я нацепил на серые валенки широкие охотничьи лыжи и побежал по ледяному проливу вдоль острова.

Черное зловещее море, обрамленное белым мрамором льдов, бьется каскадами брызг о серебристые айсберги и пенится желтой пеной у известковых берегов.

Я иду вдоль изогнутой косы смерзшихся камней, снега и льда. Иногда лыжи скребутся о бурые выступающие валуны. Десяток самоедских собак, сопутствующих мне, остановился на краю острова. Вдалеке соломенно-желтым пятном показался белый медведь. Он шел необычайно медленно к кромке льда. Я перевел глаза с ледяных далей на море, на красивую панораму синих, как купорос, гор и на преспокойно кувыркавшихся в снегу самоедских собак-лаек. Кремовое пятно с каждой минутой росло на глазах. Медведь, покачиваясь на льдинах, как аравийский верблюд на песочных дюнах, подходил ближе.

Сзади меня раздался хруст. Екнуло сердце. Пропал. Слышу голос:

— Муханчик, смотри: налево медведь прется.

Подошедший писатель Соколов-Микитов указал мне на второго медведя, идущего к нам с противоположной стороны.

— Ты без винтовки? Ай-ай…

— Я открываю спортивный сезон, — оправдываюсь перед писателем.

— Тебя могли закрыть на этом сезоне. Смотри, какие!

Белые медведи бежали к месту нашей стоянки.

Надо сообщить кинооператору. Без него стрелять нельзя. Мы двинулись обратно.

Море, лед, снег.

Медведи, обнюхивая наши следы, шли за нами. С корабля их заметили тоже. К берегу подошла шлюпка. Охотники вместе с кинооператором попрятались под навесами сугробов. Зверобой Серега Журавлев, как только медведь поравнялся с ним, выскочил, весь осыпанный снежной мукой, быстро присел на колени, вскинул винтовку, прицелился.

Животный страх охватил зверя. Мгновенно разрывная пуля размозжила вдребезги череп полярного владыки.

К концу шестого дня дом был готов. Аркадий Коковин острым топором нащепал лучинок и осторожно положил в печку.

— Вася, зажги, я посмотрю на дым.

— Какой дым?

— Обыкновенный. Примета такая: если дым столбом, жилье вверх дном.

— Чудишь ты, старина…

Коковина не уговоришь; зажженная лучина затрещала, синий огонек побежал по щепкам, вспыхнули дрова.

— Труба дымится ровно. Печка — во!

Аркадий Коковин заломил большой палец, накрыл его ладонью, а сверху посыпал воображаемым песком.

— На большой палец.

— Именно, палец с присыпочкой.

Плотники, закончив застил крыши, вставляли рамы. В стекла бил мягкий снег.

Северная Земля все больше куталась в зимнее платье. Сказочно росли сугробы, снег голубым плащом хоронил рыжие выступы острова. Как странно! Там, где несколько дней привольно гуляли лишь одни медведи, и отдыхали моржи, выросло новое советское поселение.

Выстроенный уютный домик, состоящий из жилой комнаты, кухни и каморки, предназначенной для радиостанции, шестью окнами весело смотрел на море.

— Здесь прямо из окон тюленей можно бить! — заявил Журавлев.

Я дивлюсь: Серега мало озабочен тем, что в этой избушке так мало места.

— Э! В тесноте да не в обиде. Мы работать приехали, а не отдыхать.

В ней в самом деле не плохо. В комнате устроены подвесные кровати, поставлены столы, стулья, у стен сложены приборы для точных измерений. Все приходит в порядок.

Североземельцы не думают об удобствах. У них нет кока (повара), нет и врача, нет служителя.

Повар, врач и служитель — коллектив. Это Ушаков, Урванцев, Ходов и Журавлев.

— У нас будет тепло, все сделано крепко и уютно. Чего больше надо? — окидывая взглядом новостройку, говорил Ушаков.