ПОГРУЗКА

ПОГРУЗКА

Полночь. Тяжелые тучи над городом. Тишина.

На Белом море шторм. Шторм несет в белую ночь над Архангельском свежесть. Улицы пусты и безлюдны. Лишь одна Красная пристань кипит необычайно поздней для города жизнью. Крики людей смешиваются с шумом паровых лебедок.

— Май-на… — Вира по малу…

— Эй, Плоско-но-сов… — доносится из портового склада голос Иванова, „начальника Земли Франца-Иосифа“.

— Идд-у… — откликается тяжелый бас.

Высокий, широкоплечий тов. Плосконосов, шофер тов. Ворошилова, медвежьей походкой направляется в склад.

— Ст-о-о-й!.. — закричало сразу несколько голосов.

Над моей головой, разводя ногами, точно циркулями, проплыла испуганная корова. Ее глаза готовы выпрыгнуть из орбит. Лебедку не поспели остановить.

— По-о-лун-д-ра…

Корова очутилась над зеленой рябью Северной Двины.

— Несчастье! Корова красит ноги, — захлебывается смехом кочегар Московский.

Смех, шутки, быстрая работа: грузится „Георгий Седов“ — ледокол, испытанный в арктических походах.

Разорвав тучи, вынырнуло теплое солнышко. Палуба — точно базар: бочки с бензином и маслом, мешки с мукой, крупой, сахаром, картофелем, кули с луком, с капустой, всевозможные ящики. На каждом предмете ярлыки с наименованием номера. Завхоз экспедиции озабочен: ничего не забыть.

— Самое главное для успеха полярной экспедиции — тщательная подготовка, — говорит профессор Визе, хлопая по плечу раскрасневшегося завхоза.

Визе — старый полярник, ходивший вместе с лейтенантом, сыном рыбака Г. Я. Седовым на Северный полюс в 1912—14 годы.

— Владимир Юльевич, бегу на телеграф, черкните пару слов в „Комсомольскую Правду“, — обращаюсь я к профессору.

Он вынимает самопишущую ручку, пишет:

„Выходя в Ледовитое море — искать неведомые берега еще не открытых полярных земель, шлю „Комсомольской Правде“ горячий привет“.

Подошел профессор Самойлович, посмотрел через роговые очки и приписал:

„Перед выходом в далекое Полярное плавание шлю горячий привет „Комсомольской Правде“. Твердо надеемся преодолеть предстоящие препятствия“.

Утро. Солнце начинает уже припекать. Холодный ветер переменился на южный. Небо расчистилось. Просыпается город.

С моря полуденного — жара не подступи.

Конница Буденного раскинулась в степи…

Отчеканивая шаг по булыжникам мостовой, к „Седову“ с песней идут краснофлотцы с чемоданами в руках.

— Это кто?.. Зачем? — послышались возгласы.

— Это кадровики — комсомольцы-краснофлотцы. Они примут участие в нашем походе, — твердо сказал Самойлович.

Я вспомнил телеграмму тов. Шмидта:

„Архангельск. Совторгфлот. Богачеву.

Наркомвоенмор Ворошилов предложил включить в команду „Седова“ на время экспедиции военную часть, в количестве от 8 до 10 человек на разные должности, прошу учесть при комплектовании“.

Песня близится. Бодрая шеренга уже перед нами: загорелые лица, матросские тельники.

— Нам товарища Шмидта. Назначение к нему, — отделяясь от группы, по-военному четко говорит самый плотный краснофлотец.

— Скоро будет. А как ваша фамилия?

— Лукьянов — с крейсера „Октябрьская революция“.

И, словно давно знакомый со всеми, он крепко жмет руку каждому из нас. Спешу на почту, отсылать последнюю телеграмму с материка:

„Ледокол „Седов“ заканчивает погрузку, котлы испытаны, компасы проверены, состав экспедиции на месте, принимаем неприкосновенный запас продовольствия и специальной одежды. Возможна зимовка во льдах. Ледокол снабжен всем необходимым благодаря прекрасному отношению местных партийных и профессиональных организаций“.

На перекрестке сталкиваюсь с начальником экспедиции.

— Товарищ Шмидт, краснофлотцы прибыли.

Пушистая борода зажата в пухлых красных губах, а серые глаза заблестели под широким лбом.

— Вот это славно!

Подставляю спину, протягиваю химический карандаш и лист бумаги. Начальник экспедиции размашистым почерком пишет:

„Москва. „Комправда“.

Рад, что имею на борту нескольких комсомольцев. Ура Ленинскому Комсомолу“.

ПЕРЕД ВЫХОДОМ (на снимке справа налево: проф. Р. Л. Самойлович, Муханов, Иванов, Журавлев, Урванцев).

Сегодня отплываем… (О. Ю. Шмидт, Р. Л. Самойлович).

— Что случилось?

Визг, топот, хор собачьих завываний. По неровной мостовой главного проспекта мчится во всю прыть запряженная собаками нарта. Скрипят полозья по камням; как из-под кремня, сыплются искры.

Распахиваются окна. Заспанные глаза горожан с изумлением провожают глазами запряжку. Но ее уже не видно. Только вихри пыли остались от промчавшихся двенадцати колымских собак. Это ездовые собаки-лайки для Северной Земли. Они уже у борта ледокола. На минуту оставлена погрузка. Вокруг собак сгрудились не спавшие всю ночь матросы, кочегары и члены экспедиции.

Колымские собаки, с их белыми, словно слепыми, глазами, любопытны всем. Смуглый, подвижной, слегка напоминающий японца, будущий начальник Северной Земли и бывший первый начальник советской колонии на острове Врангеля, краснознаменец Георгий Алексеевич Ушаков рассказывает про собак:

— Они у меня кругосветные путешественники: из устья Колымы прошли морем Беринга, мимо Чукотского полуострова к Камчатке, Японии, ехали по железной дороге от Владивостока на Хабаровск, Вологду и Архангельск. Осталось совсем немного, чтобы замкнуть круг. Зайдем с ними на Землю Франца-Иосифа, затем к себе на западные берега Северной Земли.

Мужественный человек Ушаков: заброшенный на далекий остров Врангеля, три года отрезанный от мира, лишенный даже радиосвязи, проведший нечеловеческую борьбу с морозами, вьюгами и зверями, — он сейчас совершенно уверен в себе. Уверен, что выполнит задание правительства: пробыть еще три года на неизученной Северной Земле с тремя такими же закаленными спутниками.

Псы заглядывают ему в глаза, ластятся.

— Миша, — обращается Ушаков к самой сильной лайке с лохматой черной шерстью: — Миша, а ну, повой.

Миша кладет ему лапы на грудь, не высоко поднимает голову и протяжно воет. В суровой Арктике собаки — основной способ передвижения. С их помощью исследователь побывает в самых отдаленных участках Северной Земли.

Колымские собаки на ледоколе.

Краснофлотец Петров за уборкой палубы.

Матросы разместили собак по специально устроенным деревянным клетушкам. С лошадьми было больше возни. Серая с черными пятнами кобыла брыкалась, никак не хотела подниматься в воздух. Наконец, и лошади на борту. Осталась самая трудная часть погрузки: разобранные дома, сараи, стройматериалы. На каждом бревне и доске есть свой номер, своя отметка. Молодой строитель-инженер Е. Е. Илляшевич следит за погрузкой. На землях Франца-Иосифа и Северной у него хватит времени на сборку их только при условии самой напряженной работы. После строительных материалов стали опускать в трюм бочки, мешки, кули, ящики.

Портовые краны унизаны гирляндами живых людей.

Ледокол „Георгий Седов“, расцвеченный флагами, покидал Архангельск.

Наконец, старший штурман Юрий Константинович Хлебников, обсыпанный с головы до ног мукой, подошел к каюте капитана и постучал.

— Владимир Иванович, погрузка закончена. Все проверено и записано.

— Прекрасно, значит, сегодня в море, — негромко ответил широкоплечий поморский детина.

Это был капитан.

Беседуем. Он рассказал о себе очень немного:

— Начал морскую службу еще мальчуганом. Помню, отец привел меня к рыжему, пропитанному тюленьим жиром, сухому, как вобла, владельцу небольшого бота и сказал: „Вот здесь, Володька, учись, как надо работать, и привыкай к морю“.

— Меня сразу назначили зуйком. Обязанность зуйка заключается в нанизывании на крючки маленьких рыбешек, на которых ловится треска в Белом море. С десяти лет начал плавать в качестве „кока“ на парусных судах. Через три года на салотопенном заводе научился приготовлять из тресковой печени медицинский жир, а в 15 лет сделался младшим матросом.

— Опасности? Кто в море не бывал, тот и страху не видал, — усмехается капитан. — Семнадцати лет поступил в мореходную школу в Сумском посаде. В 1912 году окончил морское образование помощником капитана дальнего плавания. Плавал на пароходе „Федор Чижов“, с которого при потоплении его немецкой подводной лодкой спасся в числе немногих. В 1926 году был назначен капитаном ледокола „Георгий Седов“. С ним я сжился. Родной он мне.

По сводкам моего собеседника впервые нанесены на карты глубины южной оконечности Новой Земли, поставлены опознавательные знаки; он же помог составить точный атлас беломорских течений.

Все помнят гибель дирижабля „Италия“. На поиски группы Алессандрини и Амундсена были направлены ледоколы „Красин“, „Малыгин“ и „Седов“. Капитан Воронин пробрался к Земле Франца-Иосифа, обогнув ее с запада на восток. В 1920 году лишь благодаря его опыту удалось, преодолев тяжелые льды и густые туманы, пробиться не только к Земле Франца-Иосифа, но и выйти за пределы областей, нанесенных на карте. Им был поставлен рекорд свободного плавания во льдах. Шутка ли пробраться до 82°14? северной широты!

Гляжу на обветренное лицо испытанного северного моряка, и растет уверенность: задания правительства и в этом году будут выполнены в срок.