СКВОЗЬ ЛЕДЯНОЙ БАРЬЕР

СКВОЗЬ ЛЕДЯНОЙ БАРЬЕР

Нудная морская болезнь, мучившая нас двое суток, забыта. Впереди — лед, там нет и не будет качки.

Вечером 22 июля за первым айсбергом потянулись навстречу мелкие льдины, принимавшие причудливые формы. Налево, где кромка льда сползала южней, они походили на лебедей, готовых каждую минуту вспорхнуть и улететь. Неудивительно, что триста с лишним лет тому назад первый полярник Вильям Баренц писал в своем дневнике:

„На горизонте показались бесчисленные стаи плавающих лебедей“.

Вслед за мелкими льдинами появились крупные. Лед становился толще, массивнее. Мелкие льдины-лебеди скрылись из виду. Вскоре пошли большие — льдинищи, переходящие в сплошные ледяные поля, на которых стояли торосы, — словно горы вздыбленного снежного сахара. Часовые Арктики, ледяные поля тесной фалангой выстроились на пути ледокола.

Какая тишина. Какой покой. Рев океана забыт. Зачарованные, всматриваемся. Льдины лучатся нежнейшими цветами: нежно-зеленым, голубым, синим, цветом купороса, темно-зеленым, фиолетовым. „Седов“ все дальше и дальше врезается в ледяную крепость.

Штурманы, сменяясь, оставляли в судовом журнале записи:

„Курс — Норд“.

Ледокол, направляемый человеком, дробил лед, преграждавший курс на север. Тюлени, гревшиеся на солнце, испуганно шевелили усами и заплывшими от жира глазами всматривались в бесцеремонно напиравшего большого „безусого тюленя“. Они скользили ластами по льду и прятались в воду. Кромка давно позади. Впереди необозримые ледяные поля. Торосы, ропаки и заблудившиеся айсберги — точно развалины сказочного белого города.

Полночь… Незаходящее солнце высоко стоит над ледяной пустыней. На востоке показался голубой просвет неба. Там чистая вода. Слышна команда:

— Право на борт. Так держать.

                                               — Есть — так держать.

Ледяное сало…

„Седов“ сменил курс. Впереди еще много борьбы, надо экономить силы. Разводья оказались небольшими. Снова врезаемся в лед. Ледоколу предстоит первое сражение. С каждой минутой льда становится все больше и больше. Ледокол со всех сторон окружен льдами. Кругом, куда ни взглянешь — сплошные ледяные поля. Пробьемся ли? Сумеем ли выполнить задания правительства: сменить зимовщиков на Земле Франца-Иосифа и отправиться в более ответственный рейс — к западным берегам Северной Земли? Перед отправкой из Архангельска ледокол ремонтировался нижегородской ремонтно-строительной бригадой.

— Не подвели бы нижегородцы.

„Седов“ наваливается грудью на первые гряды льда. Лед трещит, разламывается, открывая проход. Вскоре путь преградило десятиметровое поле. Матовые торосы грозно стояли перед судном.

Нам некогда ждать, пока ветры разведут льды. Там, среди неприветливых скал, за ледяными полями, торосами и айсбергами, год тому назад оставлена горсть смелых людей, которых мы обязаны сменить.

Зазвонили, затрещали сигнальные звонки. „Седова“ готовили к настоящей атаке. В судовом журнале отмечали:

„22 июля. С полуночи начал встречаться крупный битый лед с большими торосистыми полями. Пробиваемся 4 часа. Временами отходим назад и бьем с удара. За вахту прошли на два корпуса вперед“.

Ледокол каждую пядь отвоевывал с боем: то и дело отходил назад, с разбегу наскакивая до половины корпуса на лед, давил его своей тяжестью. Часто льдины, выворачиваемые ледоколом, перевертывались в воде, и мы видели, какой они были толщины.

— Смотрите: два-три метра!

— Вот так „Седов“ — молодец!

Словно подбадриваемый криками, ледокол снова отходил назад и снова с остервенением бил, давил, мял и дробил льды. Капитан Воронин, чья жизнь, казалось, сложена из нагромождений льда, понимал ледяную стихию. Когда он стоял на мостике, „Седов“ был в надежных руках, не содрогался от ударов, а бил правильно в точку и сразу продвигался на несколько корпусов вперед. Владимир Иванович по цвету льда определял его „убойность“. Он знал, где ледокол может пробить себе путь и где должен пойти в обход. Мягкий, но звонкий голос капитана раздавался то и дело.

— Юрий Константинович, крутани на перемычку с ропачком.

— Есть — на перемычку с ропачком.

— Лево руля!

— Есть — лево руля, — откликается штурвальный.

— Чуть вбок от перемычки, — и капитан, насупив брови, кричит звонче и строже:

…Льдины лучились.

— Поддерживай на перемычку!

                                               — Есть — на перемычку.

— Полный вперед!

Ледокол, точно пушечное ядро, выбрасывается на лед.

— Лед в куски. Здорово!

В красном уголке собрались члены партии: правительственный комиссар О. Ю. Шмидт сделал небольшую информацию о работе съезда.

— Товарищи, по докладу тов. Куйбышева принята резолюция:

„…обеспечивание развития народного хозяйства выдвигает необходимость придать геолого-разведочному делу такие темпы, которые должны значительно опередить темпы развития промышленности, с целью заблаговременной подготовки минерального сырья…“

Наша экспедиция свидетельствует о реализации этого пункта. В 1930 году мы забрасываем людей на Северную Землю для выявления в ее недрах полезных ископаемых.

Беседа затянулась. Проф. Визе рассказал, как была открыта Земля Франца-Иосифа:

— В 1870 году знаменитый русский ученый геолог и революционер П. А. Кропоткин задумал большую экспедицию для исследования наших полярных морей. Особенно хотелось Кропоткину проверить свое предположение о существовании на севере Баренцова моря, между Свальбардом и Новой Землей, еще неизвестной земли. Различные соображения, главным образом наблюдения над льдами, привели Кропоткина к выводам, изложенным им в докладной записке, в которой он писал:

„Вряд ли одна только группа острова Шпицбергена была бы в состоянии удержать огромные массы льда, занимающие пространство в несколько тысяч квадратных миль, в постоянно одинаковом положении между Шпицбергеном и Новой Землей. Не представляет ли нам это обстоятельство, равно как и относительно легкое достижение северной части Шпицбергена — право думать, что между этим островом и Новой Землей находится еще не открытая земля, которая простирается к северу дальше Шпицбергена и удерживает льды за собой?“

— На проектированную экспедицию, имевшую главной целью изучение морей, лежавших к северо-востоку от Новой Земли и крайне заинтересовавшую ученые круги за границей, средств отпущено однако не было, вследствие чего она так и не состоялась.

— Ровно через два года такая же программа была предложена двумя лейтенантами австрийского флота — Юлиусом Пайером и Карлом Вейпрехтом. На собранные деньги было построено деревянное паровое судно „Тегетгоф“, специально предназначенное для борьбы с полярными льдами. 13 июля 1872 года экспедиция в составе 24 человек, снабженная на три года всем необходимым, покинула германский порт Бремер-Гафен и направилась в Баренцово море, в область, представлявшую собой белое пятно на карте. Тот год был в Баренцевом море ледовым. 25 июля „Тегетгоф“ встретил кромку льдов уже на широте 74°15? норд (и долготе 48°30? ост), — Визе на секунду задумался и продолжал: — т.-е. на 400 километров южнее, чем в этом году встретили мы. „Тегетгофу“ не удалось даже дойти до параллели северной оконечности Новой Земли, и в последнюю декаду августа он был затерт льдами у северо-западных берегов Новой Земли, на широте 76°22? норд. Отсюда начался ледовый дрейф „Тегетгофа“. Наступила полярная ночь с ее спутниками — штормами и метелями. Льды со страшной силой напирали на деревянное судно, грозя раздавить его. Почти ежедневно, когда страшный грохот льда и треск судна возвещали о начавшемся сжатии, участники экспедиции бросались в каюту, наспех одевались, выбегали на палубу, каждую минуту готовые спрыгнуть на лед, покинуть корабль. „То были жуткие моменты, — писал в дневнике Пайер, — когда приходилось одеваться, чувствуя, как дрожат стенки судна, и как трещит и скрипит лед. Выбегаешь на палубу с котомкой в руке, готовый бросить судно и начать странствовать, куда — никто из нас не знал. А льдины кругом все продолжали громоздиться одна на другую, влезая на палубу; ничто не оставалось в покое“.

— Неожиданно 30 августа 1873 г. произошло событие в жизни затертого во льдах корабля.

„Около полудня, — снова писал Пайер, — мы стояли, облокотившись о борт корабля, бесцельно глядели в туман, который то тут, то там начинало разрывать. Внезапно на северо-западе туман рассеялся совсем, и мы увидели очертания скал, а через несколько минут перед нашими глазами во всем блеске развернулась панорама горной страны, сверкавшей ледниками. Первое время мы стояли, точно парализованные, и не верили в реальность открывшейся перед нами картины. Затем, осознав наше счастье, разразились бурными криками: — „Земля! Земля“!

— Вступить на нее австрийцам удалось лишь 1 ноября (остров был назван островом Вильчека).

— Здесь „Тегетгоф“ вмерз в береговой припай и остался неподвижным в течение нескольких месяцев. Наступавшая вторая полярная ночь заставила отложить исследования до восхода солнца. На корабле с каждым днем усиливались заболевания цынгой. 16 марта, после возвращения с первой рекогносцировки, Пайер застал мертвым от цынги машиниста Криша, которого и похоронили на земле Вильчека.

— Весеннее солнце позволило в конце марта Пайеру с шестью спутниками и тремя собаками пойти в большую санную экспедицию по архипелагу. Пайеру удалось дойти до крайней северной оконечности мыса Флигелли Земли Франца-Иосифа (названной им так в честь австрийского императора). Пайер не знал, что мыс является самой северной точкой открытого им архипелага. Ему показалось, что дальше к Северу находится еще другая земля. Он даже дал этой земле название — Земля Петермана. Очевидно, Пайер принял за землю гряду торосов.

— Несуществующая Земля Петермана долго помещалась на географических картах, пока не сумели окончательно доказать ошибку первого человека, высказавшегося за ее существование. Но тому месту, где должна была находиться Земля Петермана, в 1900 году прошел итальянец Каньи. Прошел по такой же несуществующей Земле короля Оскара. Кругом до самого горизонта простиралось покрытое льдом море. Целый месяц странствовал Пайер по Земле Франца-Иосифа, собирая образцы горных пород, изучал строение островов, знакомясь с животной жизнью архипелага. Большая часть Земли Франца-Иосифа была заснята и положена им на карту.

— Пайер вернулся благополучно к судну, но оно попрежнему стояло неподвижно во льдах. Запасы подходили к концу. Было решено попытаться дойти на шлюпках до Новой Земли, где экспедиция надеялась встретить русские рыболовные суда, выходящие в это время на морской промысел.

— 20 мая 1874 года на четырех поставленных на сани лодках австро-венгерская экспедиция покинула судно. Лодку приходилось тащить по неровному льду. Это был изнурительный труд. Южные ветры относили лед назад с такой же скоростью, с какой шли австрийцы. За 30 дней они прошли только 1¹/₂ мили. Продовольствие подходило к концу. Пришлось сократить выдачу. Шаг за шагом среди лабиринта торосов прокладывали смелые люди путь себе на юг, к солнцу, к культурным странам. За два месяца было пройдено 15 миль от судна, оставленного ими во льдах.

„Отчетливо видели мы обрывы острова Вильчека. Что-то издевающееся было в этих скалах, залитых белым светом полярного дня. Казалось, что после всей долгой и несказанно-утомительной борьбы со льдом нам остался один исход — возвращение к судну и третья полярная ночь. Ну, а если не удастся найти судна, то ледяному морю суждено стать нам могилой. Для нас было счастьем тогда, что земля — шар, и что мы поэтому не могли видеть — какой большой путь по льду нам еще предстоит впереди, прежде чем мы дойдем до открытого моря. Если бы мы были в состоянии обозреть эту ледяную пустыню, мы впали бы в отчаяние“.

Так вспоминает Пайер о тяжелом пути экспедиции.

— Наконец, стали* появляться полыньи и большие разводья, а 15 августа началась небольшая зыбь. Кромка льда оставалась позади. Впереди было море.

„При виде волнующегося моря нам казалось, что мы вышли из темной, холодной гробницы для новой жизни, но, несмотря на всю безумную радость, охватившую нас при мысли об освобождении, мы не могли без боли подумать о том, что нам теперь навсегда предстоит проститься с полярным царством, с царством льдов, сверкавших позади нас ослепительной красотой“.

Этими последними строками Пайер прекратил свой дневник. Они характерны для всех побывавших в Арктике. Полярные страны, точно магнитом, притягивают к себе.

— 23 августа у мыса Бритвина, расположенного на южном острове Новой Земли, австро-венгерская экспедиция встретила в бухте Пуховой русскую шхуну „Николай“ под начальством промышленника-зверобоя Федора Воронина. Он благополучно доставил всю экспедицию в Варде — небольшой порт на севере Норвегии. Сейчас, товарищи, „Седова“ ведет потомок того Воронина, который больше полвека тому назад спас экспедицию.

Ледокол вошел в непроходимую полосу льда. Через иллюминаторы, переливаясь в лучах солнца всеми красками, видны были грозные розовые торосы. С капитанского мостика вахтенный матрос заметил на льду движущуюся точку кремового цвета.

— Медведи на левом борту…

Волнение охватило стрелков. Оператор тащил к носу ледокола киноаппарат.

— Товарищи, пожалуйста, не стреляйте до нашего сигнала.

Начальник экспедиции, чтобы внести плановость в охоту, заранее вывесил приказ:

ПРИКАЗ № 1

Правила охоты на медведей и крупного зверя

1. Экспедиция имеет научную цель. Поэтому медведи, моржи и т. д. являются, прежде всего, объектом научных наблюдений и исследований и лишь во вторую очередь — объектом спортивной охоты.

2. При обнаружении медведя прежде всего извещаются киноработники, и им предоставляется полная возможность засъемки. До указания киноработников стрелять нельзя.

3. Для внесения в охоту организованности и избежания пустой пальбы все охотники разбиваются на семь бригад.

4. На каждого обнаруженного медведя или группу вместе находящихся медведей выходит одна бригада, соблюдая очередь. Остальные не вмешиваются. Бригада начинает стрелять по указанию киноработников или в случае их отказа от съемки. Порядок стрельбы внутри бригады устанавливается самой бригадой (залпом, по очереди или как угодно).

5. Шкура убитого медведя или моржа принадлежит бригаде и в первую очередь — убившему. Однако одному лицу дается не более одной шкуры каждого вида, до снабжения всех членов бригады.

6. Шкуры, представляющие почему-либо особый научный интерес, отбираются в пользу Арктического института, а бригаде дается право стрельбы вне очереди. Точно также Арктическому институту принадлежат все черепа.

7. Убитый зверь прежде всего исследуется с научной стороны. Снятие шкур производится специалистами и под руководством научных работников.

8. Мясо убитых зверей должно быть полностью использовано, частью и для питания людей, остальное — для собак. Строго воспрещается как членам экспедиции, так и команде выбрасывать мясо за борт.

9. Тюлени имеют значение как корм собакам и как объект для научных исследований. В них стреляют исключительно специалисты — охотники, промышленники, по указанию начальника экспедиции.

10. Настоящие правила относятся к стрельбе с ледокола. Охота на берегу и во время лодочных экскурсий свободна с соблюдением вышеуказанных пунктов об Арктическом институте и научной работе.

11. Лицо, нарушившее настоящие правила, лишается права стрельбы на время, определяемое начальником экспедиции. На это же время у него отбирается винтовка.

Ледяное поле слегка зашелестело под мягкой крадущейся поступью трех медведей. Не обращая внимания на ледокол, спокойно, важно поводя шеей, шла медведица, а за ней, скользя по льду, катились два совсем еще маленьких сосунка. Зеленовато-желтые, переходящие в кремовый цвет, три пятна с каждой минутой приближались к кораблю. Собаки, учуя зверя, залаяли; медведица остановилась, обнюхивая воздух. Медвежата старались подражать матери, это выходило у них очень смешно.

Ледокол шел наперерез. Два медвежонка, не чувствуя грозившей им опасности, бежали к бортам. Накручивалась ручка киноаппарата.

Стрелки волновались. Медведи, обнюхивая воздух, подошли на 30 метров. Ледокол рявкнул гудком. Испуганные медвежата присели на задние лапы. Медведица, предчувствуя опасность, засуетилась. Видно было, как ей хотелось вывести из оцепенения своих глупышей и убежать с ними по ледяному полю. Но медвежата, не спеша, толкая друг друга, подходили все ближе.

Почти у самого ледокола медвежонок встал на задние лапы и на минуту застыл. Мишень была превосходна.

Кинооператор горячился.

— Не стреляйте, помните о приказе. Винтовку отберут.

Съемка заканчивалась. Раздался первый выстрел, за ним целая канонада.

Медведи, сбившись в кучу, побежали.

Второпях никто не сумел попасть. Пуля старшего штурмана приостановила бег, — медведица упала. Алая кровь на талой поверхности льда расплылась в большое красное пятно.

Медвежата остановились, долго не двигались с места, потом один за другим робко стали приближаться к матери. Пули зажужжали по ним пчелами. Один из медвежат упал возле матери, а самому маленькому удалось скрыться за сверкающими ропаками, Медведей неуклюже протащили по льду, подняли на палубу лебедкой и слали охотникам.

Тов. Шмидт послал телеграмму на материк:

„Легко проходимые разрозненные льды скоро сменились сплошными торосистыми полями. „Седов“ форсирует льды, ударяясь о них с разбегу. Капитан Воронин с исключительным искусством нащупывает слабые места ледяного фронта и выбирает точку для удара. Так, маневрируя зигзагами, с боями продвигаемся вперед. До Земли осталось 150 километров самого тяжелого пути. Вместе со льдом появились его обитатели. Убили уже двух медведей“.

Дежурный радист Гершевич принес новость. Удалось поймать радиостанцию Земли Франца-Иосифа:

— Тов. Шмидт, зимовщики просят поговорить с ними по телефону.

Небольшая радиорубка не вмещает желающих. Говорит Шмидт:

— Здравствуйте, дорогие товарищи. Ледокол „Седов“ идет к вам. Скоро будем у вас. На этот раз дошли быстро, благополучно. Ждут минуты, когда сумеют подать вам руки.

С Земли Франца-Иосифа точками и тире передавали:

„Все слышали хорошо. Благодарим. На крыше дома выставлены дежурные. Следим за льдом. Сегодня сильным ветром в Британском канале образовало полосу чистой воды, идущую от моря вдоль Гукера и между островами Скотт-Кельти и Ньютоном, заходящую в бухту Тихую до Рубини-Рок и даже к Норду. Непрерывные туманы затрудняли определение размеров чистой воды. Сегодня в бухте Тихой торосистые поля в квадрате более километра. Крупно и мелко битый лед. Предполагаем большую подвижку льда. Вход свободен“.

Мы ликовали. Ледовая сводка! Еще землю не видали, а знаем, какие льды у бухты Тихой.

Но у нас снова льды. Тяжелой, непроходимой стеной они встали перед ледоколом. „Седов“ медленно стал продвигаться узкими щелями между плотными торосами. Пробиваться становилось все труднее и труднее. Подувший норд-ост гнал на нас горы плотного льда. Впервые ледокол подчинился арктической природе и на несколько минут замер на месте.

— Задний ход!

                      — Есть, задний ход.

В кают-компании вывесили телеграмму:

„Из Ликина, Московской области. № 48. Мурманск. Ледокол „Седов“. Шмидту, Муханову. Следим за вашей работой по газетам „Известия“, „Комсомольская Правда“. Желаем успеха в борьбе с трудностями. Привет экипажу от 5 тысяч рабочих Ликинской фабрики.

Фабком“.

В ненасытную пасть топки полетел кардифский уголь.

— Полный, вперед!

За работой экспедиции следят рабочие Советского Союза.

— Есть, вперед!

Ледокол вздыбился. Залез на лед на половину корпуса и раздавил его своей тяжестью.

— Земля, земля, земля!!!

Радость обуяла всех.

Всматриваемся через бинокли. На голубом фоне неба ясно вырисовывались белые контуры снежного острова Нортбрука и Земли принца Георга. Невольно вспоминаются слова Нансена.

„Так вот какая она! Сколько раз представлялась она мне в мечтаниях и все-таки, когда ее увидел, она оказалась совсем иной“.

В дымке тумана показались очертания Земли Франца-Иосифа.

Я тоже ждал увидеть высокие обнаженные хребты гор, угрюмые, суровые скалы, а она открылась предо мной холмами снега и голубыми ледниками, сплошь закрывшими базальтовые обнажения.

Капитан, прищуря глаз, определил по секстанту: счислимое место, откуда заметили берег Земли Франца-Иосифа, было 79°31? норд и 52°44? ост.

Шмидт торопился известить зимовщиков Франца.

— Мы ясно видим землю. Скоро будем у вас. Идем прямым курсом к вам.

Ледокол вырвался на чистую воду и полным ходом шел через пролив Де-Брюине, мимо открывавшихся островов.

— Этирид…

                  — Мей…

                               — Ньютон…

Зимовщики по радио передали:

„Ждем вас, ждем… Бреемся и утюжим брюки“.