НА БЕРЕГАХ АМУРА
НА БЕРЕГАХ АМУРА
1
Серым сентябрьским утром 1921 года по улице Читы шли четверо — Николай Дмитриевич Томин в традиционной кожаной куртке и кожаной фуражке, порученец Николай Власов — в длиннополой шинели, с маленьким чемоданчиком в руке. Аверьян Гибин, — небрежно перекинув вещмешок через плечо, рядом с ним вышагивал второй ординарец, высокий и хмурый Павел Томин.
Четверо подошли к штабу Народно-революционной армии Дальневосточной республики.
— Главнокомандующий в командировке, придется вам подождать до его приезда, — сухо сказали в штабе.
— Где прикажите жить и чем питаться? — спросил Томин.
— Без приказа Главкома зачислить вас на довольствие не имеем права, а квартиру поищите в городе.
Когда друзья вышли на улицу, Власов посмотрел на хмурое небо, сдвинул на глаза фуражку, почесал затылок:
— М-да! Неприветливо встречает нас Дальний Восток.
— К этому, Николай, нам не привыкать, — отозвался Томин. — Лишь бы проводы были теплыми.
На окраине города сняли у рабочего маленькую комнату — угол, отгороженный тесовой перегородкой. В доме — холодище.
Оставив Власова устраиваться в квартире, Томин с Аверьяном и Павлом пошли искать работу. Вернулись поздно вечером, лица и руки в угольной пыли, в мешке с полведра каменного угля и полено.
— Принимай, Николай, казну, казначеем будешь, — весело проговорил Томин, извлекая из кармана три серебряных рубля. — В прибавку отопление вырядили, работа хоть и пыльная, зато денежная…
Томин осмотрел, как порученец прибрал комнату. Две железные койки заправлены тонкими суконными одеялами. На гвозде висит взбухшая от воды шинель, рядом три гвоздя для одежды.
— Это ты вогнал гвозди?
Власов качнул головой.
Николай Дмитриевич попросил у хозяйки катушки из-под ниток, вытащил гвозди, и вновь их забил с надетыми катушками.
— Так лучше? — спросил Томин.
— Лучше, — ответил Власов.
Аверьян затопил лежанку, и вскоре в комнатушке запахло жильем.
2
Главнокомандующий Народно-революционной армией Василий Константинович Блюхер приехал через две недели. Увидев Николая Дмитриевича, он бросился к нему, и два старых боевых товарища долго не разжимали объятия. Виктор Русяев, не помня себя от радости, гремя и сбивая на ходу стулья, подбежал к Томину и тоже стиснул его.
— Перестань, задушишь, — взмолился Николай Дмитриевич. — Чуть ребра не переломал, медведь!..
Внимательно рассматривая друга, покачивая головой, Блюхер заметил:
— Только три года прошло, а как ты изменился, Николай Дмитриевич. Седина проклюнулась, решеточки у глаз гуще стали. Ну, а вообще-то выглядишь неплохо, бородка без видимой деформации.
— Ты помоложе меня, а тоже инеем прихватило, — ответил Томин. — Ну, не будем седину считать, пока рановато: — И приложил руку к фуражке:
— Прибыл в ваше распоряжение, товарищ главком. Встретили нас не особенно радушно, но это неважно, не на свадьбу приехали. Дрова и уголь выгружать — тоже дело нужное, но прошу использовать по назначению.
Тяжело вздохнув, Василий Константинович хмуро обронил:
— Бюрократизм еще заедает наших штабников.
Блюхер коротко ознакомил Томина с обстановкой на фронтах, рассказал о частях Народно-революционной армии. Оказалось, что подходящего назначения пока для Томина нет. Крупных соединений в армии не было, а идти на полк главком и не решался ему предложить.
Потянулись дни, недели, месяцы вынужденного бездействия. И хотя Томин не сидел, сложа руки, выполнял поручения главкома, ездил по частям и соединениям — бригады свертывал в полки, формировал новые части, инспектировал, учил, — но все это не удовлетворяло его, настроение было отвратительным. Несколько раз намеревался подать рапорт о демобилизации. Но, как только садился за стол, вспоминал, что не сегодня-завтра здесь, на Дальнем Востоке, начнутся решающие бои, а он, как трус, как дезертир, уедет, и рвал на мелкие клочки написанное.
Возвращаясь из одной командировки, Николай Дмитриевич привел с собой коня, как две капли воды похожего на Киргиза. Томин полюбил жеребчика, всю заботу о нем и уход взял на себя.
Как-то утром Павел Томин встретил командира опущенным взглядом.
— Что случилось? — спросил Николай Дмитриевич.
Ординарец медлил с ответом, потом решился:
— Конь Виктора Сергеевича поранил Киргиза.
Рана оказалась очень тяжелой, коня пришлось пристрелить. Эта капля переполнила чашу терпения Томина. В гневе он крикнул, чтобы Русяев своего коня не показывал на глаза, а утром, положив перед главкомом рапорт, проговорил:
— Прошу отправить немедленно.
Блюхер, не спеша, начал читать. Томин, поплевывая на пальцы, быстро ходил по кабинету.
— Узнаю Николая Томина. Только ты можешь так резко и прямо написать, не оглядываясь на чины. Значит, я не желаю иметь тебя на командной должности? Ну, а что будешь делать после демобилизации? — скупо улыбнувшись, спросил Блюхер.
— Поеду новую жизнь строить, ту самую, за которую воевал. Вот! По крайней мере заработанный хлеб буду есть, а не на шее у государства сидеть. Довольно, посидел два месяца, больше — ни дня!
Василий Константинович постучал граненым цветным карандашом по столу, призадумался. В синих глазах главкома мелькнула грустинка и тут же исчезла: они приняли решительное выражение.
— Присядь. Николай Дмитриевич, поговорим. Приближается горячая пора. Военный совет решил создать Забайкальскую ударную группу войск, тебе поручить это дело, ты и в бой ее поведешь. Согласен?
— Ты хорошо знаешь меня, от дела не бегал, в кустах не скрывался. Но, — и тут Томин решил воспользоваться случаем, — при условии: Русяев — начальник штаба.
— Не возражаю.
3
Двадцать четвертого декабря Томин прибыл в Нерчинск, где были расквартированы части, из которых намечалось сформировать Забайкальскую группу войск..
Военный комиссар соединения Соломон Абрамович Диктович чувствовал себя неловко, стесненно. Это и понятно. Соломон Диктович, хотя и имел за плечами боевой опыт, испытал ужасы застенков, но был молод, ему только что исполнился 21 год. При назначении Диктовичу в политуправлении сообщили, что Томин — боевой, преданный революции командир, но очень горяч.
Как не робеть перед таким человеком?
Но Николай Дмитриевич с первой же минуты повел себя просто, душевно, не показывал своего превосходства перед другими командирами и быстро расположил к себе молодого комиссара.
С Нерчинского вокзала Томин с Диктовичем поехали в части.
В Троицко-Савском полку Томин встретил Антипа Баранова. Прошел год с момента их расставания. Монгольские и дальневосточные ветры, боевые походы наложили свой отпечаток на характер и внешность бойца.
Николай Дмитриевич предложил Антипу быть у него ординарцем, и тот с готовностью согласился.
С Павлом пришлось распрощаться, главкомом Блюхером он был включен в охрану эшелона с государственными запасами золота.
Николай Дмитриевич забыл об отдыхе, с утра до глубокой ночи проводил в частях, беседовал с командирами и бойцами, интересовался бытом и настроением народоармейцев. (Так называли бойцов Народно-революционной армии.) Неспособных командиров понижал в должности, враждебно настроенных — убирал, а на их место выдвигал толковых, преданных революции бойцов.
Через неделю Забайкальская ударная группа была готова к отправке.
Троицко-Савский полк погрузился в эшелоны.
4
Вечером 29 декабря в штабной вагон робко вошла группа ребят, обездоленных войной. Чумазые, в грязном тряпье, они потоптались у порога, боязливо осмотрелись. Старший, которому можно было дать не более десяти лет, осмелев, запел:
В том саду при долине
Громко пел соловей.
Запевалу поддержали девочки и мальчики:
А я мальчик на чужбине
Позабыт от людей.
Ребята пели от души. Девочка закрыла глаза и с усердием выводила мелодию песни, а самый маленький оборвыш в фуражке, надетой назад козырьком, привстал на цыпочки и тонюсеньким голоском подтягивал хору:
Позабыт, позаброшен,
С молодых юных лет,
Я остался сиротою,
Счастья, доли мне нет.
У Томина больно защемило сердце.
«Саша мой был бы вот такой же», — подумал он, пристально вглядываясь в старшего, вспоминая умершего сына.
Песня стихла, и ребята пустились в пляс.
Томин наклонился к Соломону Абрамовичу и что-то проговорил. Тот согласно кивнул головой, вышел во вторую половину вагона, где размещался штаб.
— Хорошо, ребятки, вы пели и плясали, а сейчас пойдем Новый год встречать, — встав, растроганно проговорил Николай Дмитриевич. Он взял на руки самого маленького и повел ребят в соседнее купе.
Когда Томин ввел ребятишек в комнату, освещенную свечами в настенных фонарях, длинный стол был уже накрыт.
Вокруг стола хлопотали Аверьян Гибин и Антип Баранов, они расставляли разнокалиберную посуду: алюминиевую, жестяную, глиняную, раскладывали вилки и ложки.
— Ну, ребятки, давайте за стол, посмотрим, что там под салфетками, — предложил Николай Дмитриевич и с Соломоном Диктовичем начал усаживать ребят.
В штаб вошел Виктор Русяев. Теплым взглядом он охватил всех сразу и радостно протянул:
— О, да у вас гостей со всех волостей, как я погляжу! Давайте знакомиться!
Виктор подошел к старшему и протянул ему руку.
Мальчик, опустив голову, молчал, ему на выручку пришел Диктович, проговорив что-то на ухо.
— Василка! — наконец ответил старший.
Ребятишки поняли, что от них требовали, и не успел Русяев подойти ко второму мальчику, как остальные почти хором проговорили свои имена.
— Погодите, погодите, не понял. Как тебя звать? — Виктор подошел к девочке.
Та, теребя кончик платка, наклонив голову, смущенно проговорила: — Даша!
— А тебя? — Виктор обратился к самому маленькому.
— Котя.
Раздался смех, и Василка громко выкрикнул:
— Врет он, дяденька, и вовсе он не Котя, а Костя.
— Так звала меня мама, — обиженно проговорил мальчик.
— Молодец, Котя, — и Русяев высоко поднял малыша.
— Теперь все в сборе, можно и начинать, — объявил Томин.
— По-моему, не все, — возразил Русяев, — я не вижу Николая Алексеевича.
— Власов откомандирован за Дедом Морозом, какой же без него Новый год, — ответил Диктович.
Под газетными салфетками в чашках и тарелках оказались ломтики хлеба, кусочки конины, картошка. У ребятишек разгорелись глаза, с жадностью они смотрели на еду.
Взрослые примостились рядом с детьми, а Николай Дмитриевич посадил Костю к себе на колени. Дашенька оказалась на руках у Соломона Абрамовича.
Дети поглядывали то на военных дядей, то друг на друга, то на вкусную еду, но прикоснуться к ней не решались.
— А ну, ребятишки, давайте есть будем, — проговорил Томин, — это вам новогодний подарок от народоармейцев.
Вася первым взял кусочек хлеба и несмело откусил. Его примеру последовал второй, и словно галчата, дети набросились на еду.
Ординарцы принесли чай.
— Когда у меня была мама, я тоже пил чай, только из самовара, — осмелев, заговорил Вася.
— Чай из самовара вкуснее, чем из чайника, — поддержал серьезно Томин.
Ребятишки быстро освоились, и в комнате воцарились веселье, смех, шутки.
В дверь громко постучали, и вслед за этим в комнату ввалился Дед Мороз. Шуба, вывороченная вверх шерстью, мохнатая шапка, валенки — все в снегу. За плечами большой мешок, в руках толстый посох с множеством сучков.
— Уф, уф! — тяжело дышит Дед Мороз, весело поглядывая из-под мохнатой шапки на ребят. Те в испуге прижались к взрослым. А Дед Мороз, стуча посохом, заговорил:
— Прошел много стран, сильно пристал, помогите снять, а то могу все себе взять.
Аверьян и Антип подбежали к Деду Морозу и помогли ему опустить мешок на пол.
Дед Мороз, не спеша, начал выкладывать на стол яблоки. Всем показалось, что в вагоне стало светлее.
Пирамида из красных яблок росла на столе.
— Откуда такое? — не удержался Диктович.
Николай Дмитриевич пояснил: — Есть в городе Козлове один дед-кудесник, Иван Владимирович Мичурин. Он мой хороший друг и послал с Дедом Морозом вам этот гостинец. Так, Дед Мороз?
— Истинно так, истинно, хороший человек, — забалагурил Дед Мороз. — Далеко шел, ребятки, вот и припоздал.
Как что-то хрупкое, бережно брали ребята впервые в жизни диковинные яблоки. Они разглядывали их, нюхали, прикладывали к губам, но надкусить не решались.
— Да кусайте вы их, ешьте, — весело проговорил Диктович.
Ребятишки сначала с опаской надкусывали, а потом аппетитно захрустели яблоками.
После ужина все пели веселые и смешные песни.
В вагон вошел работник штаба в сопровождении двух гражданских: женщины и мужчины.
— Ну вот, ребята, вам пора спать. Сейчас вы поедете в детский дом. Вы знаете, что такое детский дом? — спросил Томин.
— Знаем! Нет! — разноголосо ответили дети.
— В детском доме вас оденут, будут кормить, у вас будут игрушки, а когда чуточку подрастете — в школу пойдете. А вот Вася завтра же начнет учиться, — объяснил Николай Дмитриевич.
— На командира? — хором протянули ребята.
— Ну, если желаете, то и на командира можно, — с улыбкой ответил Томин, погладив головенку самого маленького.
Ребят увезли. В комнате наступила тишина. Каждый был погружен в свои думы.
…Тяжело пыхтя и буксуя на рельсах, старый паровозишко наконец-то тронул с места, полк отправился в дальний путь.
5
Купе Томина увешано топографическими картами. Николай Дмитриевич, нахмурив лоб, внимательно изучает местность будущего театра военных действий.
В соседнем купе находятся ординарцы.
…Аверьян Гибин чистит пистолет. Смоляной чуб его развалился, прикрыл глаза. Прикусив нижнюю губу, Аверьян усердно протирает мягкой тряпочкой каждую часть. Рядом с ним сидит Антип Баранов. Он еще не успел отрастить «ординарского чуба», подстрижен под машинку. Погладив никелированный ствол, Антип жадными глазами осматривает пистолет со всех сторон.
— Аверя, где ты такое чудо добыл? — наконец, не выдержав, спросил он.
— Николай Дмитриевич наградил, — ответил Аверьян.
— За что?
— А тебя часами за что?
— Меня-то? За танк.
— А меня-то за знамя.
Аверьян собрал пистолет. Антип повертел его в руке и так и этак, прицелился.
— Жалко, небось, ему было расставаться с этаким чудом?
— Николай Дмитричу? Жалко? — вспылил Аверьян, и одним взмахом руки закинул чуб назад. — Ты еще не знаешь своего командира, да он не то что пистолет, жизни не пожалеет за подчиненного.
И уже более спокойно продолжал:
— Ты, Антип, без году неделя в ординарцах у Николая Дмитрича, а я всю гражданскую. Так вот знай, что это за человек. Да Николай Дмитриевич умирать с голоду будет, а свой паек не пожалеет для бойца. Вот какой наш командир!
*
В другом купе лежит Виктор Русяев, с наслаждением ест мичуринское яблоко. Он приболел.
Рядом сидит Николай Власов и рассказывает о делах минувших.
Виктор Сергеевич в свою очередь делится впечатлениями о сражении за Перекоп, где он работал помощником военкома пятьдесят первой дивизии Блюхера.
— Вы что не спите, шатия? — присаживаясь на край полки, спрашивает Томин.
— Вспоминаем, — ответил Виктор.
— Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, — в тон ему продолжил Власов.
— А я сейчас думал, и знаете о чем? Вот закончим поход, наступит мирная жизнь. Снимем мы свои доспехи. Виктор пойдет директором завода, я его помощником по хозяйству. Нет, отставить это! Виктор — директор стройки, я его помощник по снабжению. Заводище отгрохаем, что ни одному буржую и во сне такой не снился.
— Вот и пойми вас, — перебил Власов. — После встречи с Мичуриным Зауралье садами собирались разукрасить. А теперь…
— Говорил, Коля, говорил. От своих слов не откажусь. Эх, Витюша, с каким человеком мне посчастливилось встретиться… Кудесник, настоящий кудесник. И правда, пойду я по его дорожке, ну, а ты, закоренелый строитель, тебе и чертежи в руки.
— Строить города — моя мечта! А Коля куда?
— Военным останусь. Кому-то надо охранять ваши стройки и сады.
Вошли ординарцы. Беседа еще более оживилась.
Поезд замедлил ход и остановился.
Накинув на плечи шинель, Томин спрыгнул с подножки в темноту и тут столкнулся с военкомом.
— Комиссар! Как там настроение у бойцов?
— Настроение хорошее, да вот дорога…
— Дорога — мутище… То вспомогательный врезался в хвост, то снег, а теперь вот еще какая-то холера…
Паровоз стоит, словно умирающий гигант. Кочегар возится у потухающей топки, машинист закручивает «козью ножку».
— В чем дело?
— Не видишь? Дрова кончились, — пробурчал машинист.
— А если б мы до утра не пришли, вы бы так и стояли? — спросил военком.
— До утра нельзя, разморозить котел можно. Покурил и пошел бы вас будить.
Через несколько минут тишину тайги взбудоражил звон пил, стук топоров и громкие голоса.
Скинув шинель, утопая по пояс в глубоком снегу, Томин подошел к стройной ели, уходящей вершиной к звездам, провел ладонью по ее шершавому стволу. В другие времена пошла бы на корабельную мачту, а теперь в топке будешь пылать.
Аверьян Гибин и Антип Баранов начали пилить. Пила звенела будто шла по стали. Вот ель-великан закачалась и со стоном рухнула, вздымая снежную бурю.
Все принялись обрубать сучья.
6
Почти десять суток тащился первый эшелон с войсками Забайкальской группы до станции Бира Амурской железной дороги.
Станция словно вымерла. Только желтоватый глазок фонаря да заспанный дежурный в красной фуражке встретили ранним январским утром Троицко-Савский полк.
— Пойдем, доложим начальству, чем оно нас порадует, — проговорил Томин, обращаясь к Диктовичу.
От мороза лопается земля, скрипит снег под ногами, захватывает дыхание. Было уже восемь часов утра, а в штабе фронта — хоть шаром покати.
— Что за порядки? — возмутился Томин.
Через несколько минут в штаб прибыл командующий фронтом Серышев. По своему характеру оптимист, он радостно встретил Томина, сразу же заговорил о деле. Командующий приказал с хода ввести полк в бой, штаб Забайкальской группы войск разместить на станции Бира, мотивируя это хорошей связью с Читой и оперативностью управления штабом фронта.
Томин досадливо поморщился и перебил:
— За 120 верст от места боев руководили войсками в былые времена. Теперь у нас другая армия и другие командиры. Штаб будет на станции Ин. Это первое мое условие. Второе, до подхода всех частей, до приведения их в боевую готовность, разговора о наступлении не может и быть. Нельзя размениваться на мелочи и погубить все войско, бросая его по частям на бессмысленное истребление.
Серышев настаивал на своем.
Вызвали Читу. И хотя там было только шесть часов, Василия Константиновича ждать не пришлось.
Николай Дмитриевич доложил о прибытии Троицко-Савского полка, передал о разногласиях с комфронта. С минуту из аппарата бежала немая лента. И снова знаки Морзе:
«Вам дан приказ, выполняйте. Немедленно следуйте на станцию Ин. Готовьтесь тщательно. До моего приезда большого дела не начинать. Вступайте подчинение фронта, инициатива обеспечена».
…Среди безбрежных лесов и сопок затерялась небольшая станция Ин. Здесь находится штаб Инской группы войск.
При входе состава на стрелки, Томин зорким взглядом схватил неполадки — все пути забиты составами, и среди них — бронепоезда с потухшими топками.
— Вот уж и впрямь: между глаз нос потеряли. Попробуй-ка пусти их в бой. Полюбуйтесь, товарищи! Мешочники и разные спекулянты забили вокзал, а куда раненых прикажете класть? — как будто в этом виноват Русяев и Диктович, грозно спросил Томин.
Пройдя привокзальную площадь, Томин со своими товарищами повернул за угол, и тут нос к носу столкнулся с однополчанином Захаровым.
— Николай Дмитриевич! — радостно, как сын встретивший отца, воскликнул Захаров. — Каким ветром?
— Александр Николаевич! Так это ты есть Захаров — начальник штаба?! Что, думаю, за Захаров, а на тебя и не подумал, — проговорил Томин.
— Виктор Сергеевич! Вот здорово! И тебя занесло в наши края!
Весело разговаривая, они вошли в штаб.
Томин представился командующему Инской группы Попову, проговорил:
— Главком Блюхер приказал мне принять командование и возложил задачу по подготовке войск фронта к наступлению. Начальником штаба назначаю Русяева. А это, — указал он на Власова, — старший помощник начальника штаба по оперативной части: прошу любить и жаловать. Товарищ Диктович — военком.
Захаров обрадованно заявил:
— Вот это дело! Ну, посудите сами, какой же из меня, к черту, начальник штаба? Писанина заела, бумагами завалили, директивы, директивы. Бог же вас принес на мое счастье!.. Не справляюсь я, честно говорю. Выше моей головы работа.
Попов предложил пообедать, но Томин отказался.
— Везите нас сначала на передовые, — распорядился Николай Дмитриевич. — А перекусим в пути, у солдата в мешке всегда найдется кусок хлеба и щепоть соли.
Постукивая на стыках рельсов, ручная дрезина быстро помчалась на восток.
— Вот теперь на вольном воздухе и перекусим, — предложил Томин. — Раскошеливайся, Аверьян, угощай.
— Есть раскошеливаться! — улыбнувшись, ответил тот и, развязав вещевой мешок, отрезал каждому по ломтю хлеба и куску сала.
Дрезина шла быстро, тонкие шинели насквозь пронизывал ветер, а Томин с аппетитом ел хлеб и сало, расспрашивая Захарова о путях-дорогах.
Шел оживленный разговор, смех, шутки, словно все они ехали не на передовую позицию.
— Тпру, стой! — проговорил Захаров, когда дрезина поравнялась с одинокой казармой.
Командиры спрыгнули, увязая по пояс в снегу, подошли к дому. Томин первым открыл дверь. В казарме находилось двадцать народоармейцев. Одни, накинув на себя полушубки или шинели, протяжно храпели, другие, окружив рассказчика, громко хохотали, третьи обедали. У окна примостился пожилой мужчина с глубокими залысинами на лбу, длинными черными усами. Он крутил разбитый сапог и так и сяк, удивленно разводил руками, не зная, с которой стороны к нему подступиться.
На вошедших никто не обратил внимания.
— Кто старший команды? — спросил Захаров.
— А что надо? — отозвался усач с дырявым сапогом.
Томин посмотрел на усача. Их взгляды встретились. Этого оказалось достаточно, чтобы поднять «запорожца» с табуретки.
— Ну, я старший.
— Так у нас не отвечают командирам, — сказал Томин. — Но для первого раза не в зачет. Давай знакомиться. Командующий Инской и Забайкальской группами войск Томин, — и он первым протянул руку.
— Командир роты Горедум, — ответил тот.
— Вот так-то оно лучше.
В казарме установилась тишина, бросили зубоскалить, поднялись даже те, которые только что храпели.
Обращаясь ко всем, Николай Дмитриевич, представив Виктора Русяева и Соломона Диктовича, спросил:
— Как жизнь идет?
— Живем — хлеб жуем, храпака задаем.
— Это и видно! До того обленились, что побриться не хотите, а в казарме-то… в свинарнике чище. О подготовке к бою и говорить нечего.
— А чего готовиться-то, — ответил Горедум. — Придут белые, будем драться, нужно будет наступать — пойдем наступать.
— Наступать, как из Хабаровска?! До Читы далеко, а до Москвы еще дальше. На кого же вы надеетесь? Вот что, товарищ Горедум. Мы сейчас поедем дальше, на обратном пути заглянем. Думаю, подружимся, — и так глянул, что Горедум решил подружиться непременно.
Посетили другие казармы — картина та же. От последней враг находился на расстоянии трех километров. Томин удивился тому, что белые медлят. Разбросанные вдоль линии железной дороги малочисленные полуразложившиеся команды они могли смять в любое время. Из последней казармы поехали на передовую линию. Когда дрезина остановилась на железнодорожном переезде, и Томин с друзьями направился к окопам, со стороны станции Ольгохта показался бронепоезд. Остановившись метрах в четырехстах от группы командиров, бронепоезд выпустил два снаряда и дал задний ход.
— Если бы беляки знали, в кого стреляют, то снарядов бы не пожалели, — проговорил Диктович.
Николай Дмитриевич улыбнулся и, махнув рукой, продолжал обход окопов.
На обратном пути Томин заехал в первую казарму. Она преобразилась. Тепло, пол и столы вымыты до желтизны, на нарах заправлены постели, бойцы побрились, причесались, подтянулись. Вокруг помещения разгребли снег, оборудовали площадку для строевых занятий.
— Вот теперь вы походите на часть Революционной армии! — одобрил Томин.
7
Вернулись на станцию Ин поздно вечером. В штабе ожидал Попов.
— Иди-ка, дорогой товарищ, спать, время уже позднее. А завтра чуть свет примешь Особый Амурский полк. Наведи порядок, через два дня приеду, — проговорил Томин.
— Есть, приступить к исполнению своих обязанностей, — отчеканил Попов.
Отпустил Томин отдыхать и Захарова. С завтрашнего дня он тоже командир полка.
Николай Власов только хотел доложить о проделанной работе, но Томин перебил его.
— Подожди минутку.
Николай Дмитриевич позвонил председателю партячейки станции Ин, попросил его по возможности побыстрее прийти в штаб. Затем связался с Блюхером. Доложил о вступлении в командование Инской группой, обстановку, о состоянии частей и изложил свои соображения о разгроме белогвардейцев. Суть его плана состояла в том, что, заняв Ольгохту, пехота, продвигаясь на юг, совместно с кавалерией наносит удар по тылам врага. Томин попросил главкома, как можно быстрее прислать политработников, на первый случай хотя бы человек двадцать. «Перехватил, — подумал он, — где же столько возьмут?»
— Часть товарищей уже выехала, дня через два-три будут у тебя. Остальные выедут завтра. — Пообещав план операции сообщить Военному совету, Василий Константинович потребовал решительных действий по подготовке частей.
На станции Ин глубокая ночь.
— Теперь можно заняться и твоими делами. Выкладывай, что у тебя, — обратился Томин к Власову.
— Братва — во! — с азартом проговорил Власов, подняв большой палец. — Провел собрание молодых бойцов в пятом, сделал доклад о текущем моменте и наших задачах. Выступали здорово.
— Хорошо. Все хорошо. Вот завтра с «братвой — во!», не размениваясь на мелочи, возьмешься за наведение порядка на вокзале: организуй там образцовый госпиталь!
— Есть, организовать образцовый госпиталь!
— А теперь спать пора! — Томин выпроводил из комнаты Власова и Русяева. — Завтра хлопот полон рот.
8
Николай Дмитриевич устало опустился на стул, облокотился на стол и сразу веки сковал тяжелый сон. Он вскочил от какого-то внутреннего толчка, выругал себя за слабость: надо ж вести разговор с председателем партячейки, чего он задерживается, придется еще позвонить.
Николай Дмитриевич потянулся к аппарату, повернул голову и его взгляд встретился с умными серыми глазами мужчины лет тридцати, одетого в сибирскую замасленную борчатку, пушистую собачью шапку. Изрядно потрепанные шубенки-рукавицы лежали на табуретке.
— Фома Горностаев? — отгоняя усталость, спросил Томин.
— Председатель партячейки Фома Горностаев, — утвердительно ответил тот, слегка усмехнувшись.
— Что не разбудил?
— Больно сладко спал. Умаялся, думаю, мужик, пусть еще минутку-другую соснет.
На дворе мороз, колкий куржак украсил деревья, в воздухе — упругая тишина. Окончательно избавившись ото сна, Томин шел быстро, досадуя на медлительного председателя партячейки: тот все время шел чуть сзади, а Томину надо на ходу решить много вопросов, и он часто сбавлял шаг, оглядывался.
Наконец это надоело и он, остановившись, отрывисто бросил:
— Ты всегда так?
Горностаев непонимающе повел плечами.
— Я говорю, ты всегда вразвалку, как гусак, ходишь?
Фома громко засмеялся.
— Дальний Восток. Здесь сама природа характер лепит, походку медвежью.
— Вот-вот. Но сейчас, брат, некогда вразвалку ходить.
Так, отвлекшись от делового разговора, перебрасываясь шутками, они пришли в депо. Здесь уже собрались коммунисты — движенцы, путейцы, ремонтники. С ними о чем-то оживленно говорил Диктович.
— Дня не хватает, что ли? — раздался в углу чей-то голос. — В полночь поднимать людей на собрание по тревоге!
— Точно! День-то у нас ночует, — живо отозвался Томин. — Дорогие товарищи, мы не можем ни одного часа медлить… Враг не предупредит нас за неделю о своем наступлении. Мы к этому должны быть готовы через час, через день, через неделю, пока сами не перейдем в наступление. Главнокомандующий, товарищ Блюхер, поручил мне привести части в боевую готовность. А я без рабочих, без вашей помощи ничего не сделаю.
Рассказав о положении на фронте, Томин сел. Слово взял военком Диктович.
— Командующий рассказал вам о положении дел на фронте и обратился за помощью. Я не стану повторяться. Задача, по-моему, каждому ясна. Надо немедленно, сейчас же, сразу после собрания навести порядок на станции: разгрузить линии от порожняка — исправные вагоны отправить на запад, неисправные — на восток, привести в боевую готовность бронепоезда, освободить от мешочников вокзал. Повторяю — работу начинать немедленно: начнут коммунисты — поддержат все рабочие.
— Соседи на западе наши составы не принимают!
— А на восток зачем гнать порожняк?
— На соседние станции выехали представители командования и саботаж сломят. В сторону Волочаевки у каждой казармы оставить по шесть теплушек. Когда это сделаете, сами увидите — зачем. А пока военная тайна, — ответил Томин.
В президиуме поднялась высокая фигура Горностаева. Подводя итоги откровенного разговора, он басом прогромыхал:
— Решение, стало быть, принимаем единогласно; с собрания на рабочие места и — за дело. Не уходим домой, пока не выполним боевой задачи. Собрание коммунистов считаю закрытым.
Оживленно разговаривая, коммунисты разошлись. Вскоре послышался стук молотков вагоноосмотрщиков. Раздался пронзительный свисток старого маневрового паровоза. Загорелся огонь в топках бронепоездов. Затрещали телефонные аппараты, запищали «зуммеры».
Представители командования сообщили, что саботаж сломлен, путь для составов свободен.
Под утро на запад и на восток вышли первые эшелоны. Станция Ин ожила.
9
Вся Дальневосточная республика готовила Волочаевскую победу. Рабочие и крестьяне слали в армию своих сынов, теплые вещи, продовольствие. По партийной мобилизации на фронт прибыл большой отряд коммунистов и комсомольцев. Василий Константинович Блюхер сдержал свое слово — в распоряжение командующего Инской и Забайкальской группами войск приехало много политработников.
Томин был безгранично рад такому пополнению. С каждым товарищем беседовал, изучал, на что он способен, и только после этого направлял в часть.
Подходили Забайкальские части. Неузнаваемо изменилось лицо Инской группы. На месте одиноких казарм с крохотными заставами выросли городки с внушительными боеспособными гарнизонами. Для размещения бойцов были использованы неисправные вагоны, пригнанные со станции Ин и снятые с рельсов.
В гарнизонах с утра и до вечера шла боевая и политическая подготовка, велась непрерывная разведка обороны неприятеля.
«Вперед на освобождение Приморья!», «Раздавим белогвардейскую гидру!», «Волочаевка будет нашей!», «Привал на Имане, отдых во Владивостоке!» — эти начертанные на красных полотнищах призывы были в сердце и на устах народоармейцев.
Томин решил еще раз проверить роту Горедума.
По команде: «Становись!», бойцы пулей вынеслись из казармы, мигом построились. Все те же полушубки, борчатки, трофейные американские меховые куртки, кубанки, ушанки, мохнатые папахи, все те же подшитые и новые валенки, стоптанные сапоги, бахилы, красные американские ботинки на толстых подошвах, — но это уже не сброд разболтавшихся от безделья людей, а боевая часть.
31 января 1922 года на станцию Ин прибыл главнокомандующий Народно-революционной армией Блюхер.
Главком и сопровождающие его вошли в здание вокзала. Чисто побелены стены и потолки, до блеска вымыты полы, койки аккуратно заправлены, на подушках белоснежные наволочки, в станционном буфете — столовая и кухня. Всюду образцовая чистота.
— К наступлению готовились серьезно, — удовлетворенно отметил Блюхер.
— Это его рук дело, — кивнув в сторону Власова, сообщил Томин.
Первого февраля — парад войск. Настроение у всех праздничное, приподнятое. Жесткий морозный воздух словно спрессован. Усы, бороды, брови, воротники полушубков покрылись куржаком.
Томин отдал рапорт. Блюхер произнес краткую речь, конец которой утонул в могучем ура.
Чеканя шаг мимо трибуны, шли и шли полки: Особый Амурский, Шестой пехотный, Первый Читинский, Троицко-Савский кавалерийский, пластуны Петрова-Тетерина…
— Спасибо, Николай Дмитриевич, хорошо поработал, — проговорил Блюхер.
— Все работали, чего уж там.
— Знаю, знаю, не скромничай.
10
Томин вошел в штаб и, обращаясь к Диктовичу, проговорил:
— Блюхер будет осматривать передний край. Я еду с ним. Как ты?
— Поеду, обязательно поеду!
Подали лошадей. Подъехал Блюхер, поздоровался. Настроение главкома хорошее, он шутит, весело улыбается.
На переднем крае главком тщательно осматривал позиции, окопы, расстановку огневых средств, расположение командных пунктов, беседовал с народоармейцами.
— Неплохо, неплохо! — довольный осмотром и беседами, повторял Блюхер и тут же делал свои замечания, давал указания.
Группа народоармейцев окружила Диктовича, бойцы расспрашивают о командирах.
— Товарищ военком! Я слышал, что Томин и Блюхер вместе где-то уже воевали, правда это? — спросил Горедум.
— Блюхер и Томин организаторы первых частей Красной Армии на Урале, — ответил Диктович. — Оттуда и дружба их.
Диктович коротко рассказал бойцам о боевых друзьях.
— Ого! С такими нам ни один черт не страшен, — восторженно отозвались бойцы.
На обратном пути получилось так, что Томин с командирами выехал вперед. Блюхер и Диктович оказались позади их.
— Расскажите, товарищ Диктович, о своих взаимоотношениях с командующим, — попросил Блюхер. — Мне помнится, вы высказывали свое сомнение, сможете ли сработаться с Томиным.
— Было такое. Сейчас не раскаиваюсь, что дал согласие: работать с Томиным легко.
— Понять его надо, только и всего.
Блюхер интересовался работой политаппарата, спрашивал о настроении бойцов. В разговоре не заметили, что ехали уже не по той дороге.
— Э, комиссар, куда же мы едем? К белякам? — заметив ошибку, воскликнул Блюхер. — Да мы, друг, чуть к генералу Молчанову в гости не попали, — с улыбкой произнес он, показывая плеткой в сторону видневшихся на горизонте мелких кустарников.
Всадники повернули коней, быстро поскакали. Далеко в стороне раздались беспорядочные винтовочные выстрелы.
Через несколько минут Блюхер и Диктович присоединились к остальным.
11
5 февраля части Забайкальской группы войск под командованием Томина в кровопролитном бою заняли станцию Ольгохту и этим создали условия для развертывания военных действий по всему фронту.
Бойцам Народно-революционной армии попал в руки приказ генерала Молчанова, в котором он призывал старших начальников «вдунуть в сердца подчиненных страстный дух победы».
— Вдувай, не вдувай, а мы выдуем, — острили по этому поводу народоармейцы.
Инской группе войск, под командованием Покуса, была поставлена задача атаковать позиции белых у Волочаевки. Забайкальской группе войск, под командованием Томина, нужно было ударить по левому флангу противника, выйти на линию железной дороги восточнее Волочаевки, отрезать путь отхода неприятелю. Непосредственное руководство операцией принял на себя Блюхер.
Весь день девятого февраля продолжался изнурительный переход Забайкальской группы по кочковатому полю, покрытому глубоким снегом.
Чтобы орудия не проваливались в снег, Николай Дмитриевич распорядился поставить их на полозья. Это облегчило движение, но по-прежнему артиллерия продвигалась слишком медленно. Кони выбивались из сил, останавливались, падали. Тогда за лафеты хватались бойцы и под «Дубинушку» шаг за шагом продвигали пушки. Многие были в необычной обуви — на ногах пучки соломы, туго обмотанные веревками. Эта выдумка командующего спасла многих от обмораживания.
Отдавая такое приказание, Николай Дмитриевич еще и шутил:
— Холодно, да не оводно. Ни один комарик не укусит.
В ночь с 9 на 10 февраля, как назло, разыгралась пурга.
Двигаясь без проводника по незнакомой местности, колонна сбилась с пути. Пришлось остановиться.
Томин ходил от костра к костру: где шутку бросит, где пожурит.
Командир роты Горедум решил погреть ноги да оплошал, подметки недавно починенных сапог отпали. Он сокрушенно покачал головой.
— Ну, что сейчас делать будешь? — спросил подошедший Томин. — Какой же ты вояка? Солдат без сапог — что без ног.
На выручку тут же пришли товарищи — один предложил запасную рубашку, второй — меховые теплые носки. Горедум разорвал на портянки рубашку, обулся в меховые носки и, уже повеселев, стал отшучиваться.
— Ну, как, теперь выдуем дух у молчановцев? — спросил Томин.
— Выдуем, товарищ командующий, — озорно ответил Горедум.
…Бесконечно длинной казалась эта ночь для одних, быстро летело время для других. Кому-кому, а командирам и политработникам было не до сна. Утром — бой.
12
Генерал Никитин, командовавший войсками Амурского направления, потрудился на совесть. Он лично руководил сооружениями укреплений и был убежден в их неприступности.
От Амура, огибая лес и села Верхне-Спасское и Нижне-Спасское, шло три ряда колючей проволоки. Ледяные катушки, волчьи ямы, пулеметные гнезда, ряды окопов были, по мнению Никитина, той преградой, о которую разобьются полки Народно-революционной армии.
Удачно расставлены огневые средства, люди, резервы. Как будто все предусмотрел старый генерал, но только одного не учел — революционного порыва народоармейцев, их решимости во что бы то ни стало очистить свою землю от белогвардейской нечисти и интервентов. Когда Томин прослышал, кто командует Амурским направлением, то спокойно заметил:
— Приходилось бить многих генералов, атаманов, но такого еще не встречал. Ну, да леший с ним — Никитин, так Никитин.
Догорали брошенные костры. Еще темно, но ночь уже прошла.
Да и погода утихомирилась. Сориентировались. Оказалось, что уклонились на четыре версты на запад от села Верхне-Спасское. Обход не удался, внезапность упущена. На глазах противника пришлось занимать исходные позиции перед штурмом.
— Чего они тянут волынку? — недовольно пробурчал сам себе Горедум.
Позади залегших цепей грохнула артиллерия. Противник не отвечал.
— Хитрит, бестия, — проговорил Томин и, выйдя вперед, повел части в наступление.
Антип Баранов и Аверьян Гибин идут рядом с Томиным. Баранов в длинной шинели, обвешан гранатами, Гибин в полушубке и буденовке. Ему предлагали обменять буденовку на папаху — отказался: это память о друге Павлухе Ивине.
Выбиваясь из сил, в глубоком снегу, медленно приближаются цепи к укреплению врага. Идут молча, только слышится тяжелое дыхание.
Сквозь зубчатый лес проглядывают багровые куски, и через минуту показывается солнце.
— Морозюка, даже солнце шубенку напялило, а я так упрел, хоть полушубок скидывай, — переводя дыхание, проговорил Аверьян.
— Это цветочки, ягодки впереди, — ответил сзади идущий Власов и почувствовал холодок под сердцем.
Ему кажется, что все невидимые пулеметы противника наведены на него, что все винтовки целят в его шапку с маленьким козырьком. Мысленно он просит неприятеля быстрее обрушиться огнем. Когда кругом рвутся снаряды, свистят пули, лязгают штыки, тут уж не до страха!
«Я работал!» — вспоминает Николай Власов слова Томина, сказанные у Гродно, и бросает взгляд на командующего.
Томин идет спокойно и ничем не выделяется среди бойцов. Полы шинели заткнуты за ремень, на голове рыжая шапка с опущенными ушами.
Аверьян тоже в этот момент взглянул на командующего, и ему подумалось, что вечером Николаю Дмитриевичу надо приготовить горячей воды: бриться будет.
Бор впереди тяжело вздохнул, словно проснувшийся великан. Ахнула сразу вся артиллерия противника. Земля под ногами Томина покачнулась.
— Вы ранены? — поддерживая командира, тревожно спросил Баранов.
— Ничего, брат! Вперед, не останавливаться. Оглушило, да видишь, — и Томин показал на распоротый осколком рукав шинели.
Короткими перебежками, ползком среди летящих комьев земли и осколков бойцы приближаются к колючей проволоке. Падают, пересохшими губами хватают снег, и снова — вперед!
Грохот снарядов оборвался, но тут же застрочили пулеметы, защелкали винтовки.
Цепи залегли. Потянулись бесконечно длинные секунды. Командующий поднялся:
— Вперед! В атаку! За мной!
Магнитом притягивает к себе земля, усилием воли отрываются от нее бойцы и бегут за командиром.
Преодолели волчьи ямы. Не обошлось и без барахтанья в этих ловушках. Осилили ледяные катушки. Впереди новая преграда. Томин сорвал с себя шинель и кинул ее на проволоку. Прикладами, штыками, ножами, голыми руками рвали проволочные заграждения народоармейцы, забрасывали их шинелями и полушубками, где перепрыгивали, где переползали, но шли вперед, вперед!..
Навстречу поднялись белогвардейцы. Началась рукопашная. За спиной бойцов уже опустилось на снег и растаяло солнце. Наступили сумерки, а бой продолжался в селе за каждый дом, каждую баньку. К полуночи только половина Верхне-Спасского была отбита у противника.
Войдя в избу, Николай Дмитриевич опустился на лавку, привалился затылком к стене и сразу же уснул с недоеденным куском хлеба в руке.
Вповалку храпели на полу народоармейцы. Притулившись в углу, дремали Николай Власов и ординарцы.
*
Николай Дмитриевич открыл глаза.
— Аверьян! Антип! Что вы делаете, подлецы?
Ординарцы и помощник начальника штаба вскочили.
— Проспал, черт возьми, проспал! — соскочив со скамейки, раздраженно выкрикнул Томин.
— Вы, Николай Дмитриевич, спали всего тридцать минут, — спокойно проговорил Власов.
Томин вышел на улицу, обошел все посты, заглянул в некоторые хаты — всюду спят вконец сморенные люди.
Вернувшись в штаб — небольшую хату на углу, через дорогу от которой засели белогвардейцы, Николай Дмитриевич выслушал донесения связных, доложил обстановку Блюхеру и услышал в ответ усталый голос главкома:
— Забайкальская группа сейчас ударная на всем фронте. Противник боится окружения, срочно перебрасывает на ваш участок резервы. Как можно энергичнее, не останавливаясь ни на минуту, ведите наступление. С занятием Нижне-Спасского выйти на железнодорожную линию восточнее Волочаевки.
— Товарищ главком, для успешного окружения противника необходимо усилить Забайкальскую группу хотя бы одним полком пехоты.
— У меня резервов нет. Все силы втянуты в бой.
Томин положил трубку, провел ладонью по осунувшейся щеке.
— Как бы там, Аверя… — заговорил он и не закончил, Аверьян уже вытащил из загнетки кружку с горячей водой.
Чисто побрившись, Николай Дмитриевич вызвал командиров и отдал приказ наступать.
13
А в это время глубоким охватом по руслу Амура вел два батальона пехоты начальник штаба Виктор Русяев.
Уставшие бойцы валились с ног и тут же засыпали. Их тормошили, терли лица снегом, но они лишь вяло бормотали сквозь сон. И только когда снег засовывали за шиворот, просыпались и шли дальше.
Сметая мелкие сторожевые заставы, отряд в ночь с 11 на 12 февраля подошел к селу Нижне-Спасское с востока.
В селе кипел отчаянный, решающий бой.
Удар с тыла по Нижне-Спасскому быстро решил исход сражения. Немногие «добровольцы» спаслись бегством под покровом ночи.
12 февраля 1922 года. Предутреннюю тишину разорвали ружейная трескотня и пулеметная дробь.
— Беляки накрыли! Белые! — раздались тревожные крики за околицей села.
Томин, Диктович и командиры штаба выскочили из дома. Сообразив, в чем дело, Томин приказал артиллеристам открыть огонь по месту, откуда доносилась стрельба, и быстро побежал на окраину села.
— Прозевали! Что сбились в кучу?! — закричал он сгрудившимся в конце улицы народоармейцам. Вперед! — и сам повел подразделения второго полка в контратаку.
Артиллерия лупит. И снаряды ложатся в расположение противника точно.
После короткой перестрелки беляки начали отходить на Волочаевку.
Это была Поволжская бригада генерала Сахарова, шедшая на помощь Амурской группировке.
Возвратившись в штаб, Томин отдал приказ об отстранении от должности командира полка, бойцы которого прозевали беляков.
— Подпишите, — обратился Томин к военкому, только что вошедшему в дом.
Диктович прочитал приказ, помедлил и, отложив его в сторону, спокойно проговорил:
— Я не подпишу.
Военком подробно рассказал, как все произошло. Не столь уж велика вина командира полка, чтобы отстранить его от занимаемой должности.
Томин, насупив брови, быстро ходил по комнате. А когда военком закончил, круто повернулся к нему:
— Да, пожалуй, ты прав, комиссар, я погорячился. А теперь — в части.
14
Получив отпор под Нижне-Спасском, белогвардейцы, отступая, попали под артиллерийский обстрел рейдовой группы.
Кавалеристы Троицко-Савского кавполка, брошенные Томиным в погоню, завершили разгром противника. Более трехсот белогвардейцев зарублено, большое количество пленено.
Преследуя остатки разбитого врага, народоармейцы вышли на линию железной дороги. В тылу у белых началась паника.
12 февраля 1922 года бойцы Сводной бригады Покуса штурмом овладели Волочаевкой. Закончилось сражение, которое по героизму, проявленному революционными войсками, можно сравнить только со штурмом Перекопа.
Четырнадцатого февраля Красное Знамя взвилось над Хабаровском. Как эстафета передается из поколения в поколение песня:
…И останутся, как в сказке,
Как манящие огни,
Штурмовые ночи Спасска,
Волочаевские дни.