СКВОЗЬ ОГНЕННОЕ КОЛЬЦО
СКВОЗЬ ОГНЕННОЕ КОЛЬЦО
1
Вздымая тучи бурой пыли, все дальше отходят от Троицка вооруженные отряды, обозы, беженцы. В монотонном гуле вдруг громко вскрикнет ребенок, и мать поспешит успокоить его грудью; то замычит протяжно корова, и хозяйка погладит ее по спине дрогнувшей рукой, а где-то, в середине обоза, в коробке, подвешенном на заднем выступе дрожины, закукарекает петух и обескураженный оборвет свой одинокий крик…
Тяжелы думы людей под скрип телег, топот и шарканье ног. Тревожно и тоскливо на душе. Еще вчера они имели свой кров, не думалось, что придется когда-нибудь бросить родные, насиженные места. Многие оставили в городе семьи, у других погибли в бою кормильцы, третьи, бросив нажитое трудом и потом, бредут без куска хлеба.
Под вечер людской поток свернул с большака и на берегу степной речушки остановился на отдых.
Последней подошла сотня Томина. Начав ранним утром бой с белочехами, она закончила день, отбивая атаки дутовцев.
Устало сойдя с коня, передав повод ординарцу, Николай Дмитриевич направился к штабу. Болит правое плечо, жар от раны нехорош, сух… «Не свалиться бы!»
— Коля! Ты ранен? — подбегая к Томину, испуганно спросила Наташа. В ее больших черных глазах бьется тревога.
— Никак нет, белочех сличил с мушкой, — шуткой ответил Николай Дмитриевич, похлестывая плеткой по голенищу.
— Шутишь, а повязка в крови, — перебила Наташа и, взяв Томина за руку, повела между повозок к медпункту. Еле заметно задрожавшими руками она бережно сняла окровавленную тряпку, промыла рану, наложила новую повязку.
Во время перевязки Николай внимательно следил за ее быстрыми, ловкими, ласковыми руками. От нежной заботы, осторожного прикосновения к ране боль стала утихать.
— Вот видишь, сестричка, ничего страшного, спасибо, — поблагодарил Томин и быстро ушел.
«Сестричка! Странно, какая я ему сестричка?» — впервые так подумала Наташа, провожая Николая Дмитриевича грустными глазами.
В тот сентябрьский день, когда Наташа увидела среди казаков-фронтовиков Томина, ее сердце впервые дрогнуло от непонятного незнакомого чувства. Оно было несравнимо с тем, которое испытывала раньше к Николаю, как к старшему, заботливому брату.
Какое первое чувство запало в сердце девушки при встрече с Анной Ивановной, она и сама себе не могла объяснить. Тогда, в страхе, они вместе переживали за жизнь самого дорогого для них человека. Домой Наташа не вернулась. Без сожаления сбросила свое девичье убранство и надела военное обмундирование. Дрогнуло только сердце, когда толстая коса упала под скрип ножниц. Но нечего было и думать, чтобы такую косищу можно было упрятать под мужскую шапку.
Работая вместе с Анной Ивановной в госпитале, Наташа привязалась к ней. Выбирались такие минутки, когда они рассказывали друг другу вполголоса, чтобы не разбудить раненых, о своей жизни. «Вот она какая! — думала Наташа. — Боевой товарищ командира». Они так привыкли друг к другу, что расставаясь, обе расплакались.
Все это время Наташа силилась заглушить чувство к Николаю Дмитриевичу.
«Вдруг догадается Анна Ивановна! Нет-нет, этого нельзя допустить!»
Она старалась и не думать о нем.
Но сегодня чуть было не выдала себя, перевязывая рану. Сколько потребовалось силы, чтобы сдержаться.
«Негодная девчонка!» — ругала себя Наташа.
*
…Перекатывается через каменистые пороги речка. При бледном свете луны темнеют тальниковые островки, тихо колышется в воде тень одинокого тополя.
На щербатой площадке скалы, нависшей над берегом, идет собрание членов исполкома и командиров частей.
Кто-то подбросил в костер сухого ковыля, пламя взметнулось, озаряя утомленные лица. Заслонившись от яркого огня ладонью, председатель собрания Светов говорит о том, что с потерей города Советская власть не погибла. Все, кому дорога свобода, будут драться до победного конца. В боях за город командование растерялось, потеряло связь с частями и не справилось с задачей. Судьбу людей уком и исполком должны вручить надежному, преданному партии человеку, волевому и смелому, знающему военное дело. Таким показал себя Николай Дмитриевич Томин. Его решительные действия, инициатива и находчивость спасли гарнизон от полного истребления.
Предложение Светова приняли единогласно. Тут же поручили Томину сформировать штаб.
2
Трубач проиграл подъем. Бивуак ожил, над степью поднялся разноголосый гомон.
Ровные ряды кавалеристов, пехотинцев и батарейцев образовали огромную букву «П». В центре два стареньких броневика с экипажами впереди. Рядом — походная мастерская, оборудованная на пароконной бричке, на которой гордо восседает Фомич. Томин пристроил-таки старика к делу. Кучками, между телег и бричек, собрались беженцы — женщины, дети, старики.
Поднявшись на телегу, Томин поправил ремень на кожанке, обвел ряды внимательным взглядом.
Вот чубатые разинцы — Каретов, Тарасов, Гладков. Эти проверены, не подведут!
Рядом — 17-й Уральский, крепкий слиток из большевиков и беспартийных. Здорово лупили дутовцев сибиряки!
Левее — батальон интернационалистов. По велению сердца вступили они в Красную Армию, и нет сомнения в том, что будут драться до последней капли крови.
Коммунистический отряд! Почти вся партийная организация города. Надежная опора командования!
На самом левом фланге — батарейцы.
— Товарищи! — произнес Томин глухим голосом. В горле все пересохло. Прокашлялся. — Вчера исполнительный комитет Троицкого Совета рабочих, крестьянских, казачьих и мусульманских депутатов и командиры частей избрали меня командующим Троицким социалистическим отрядом Красной Армии. А теперь самое главное. Без порядка и дисциплины нам не видать победы. Что делается в других городах и селах нашего края мы не знаем. По зато хорошо знаем, что по отдельности врага не победить. Поэтому штаб решил: отряд пойдет на Верхнеуральск, там соединится с отрядом Ивана Каширина. Вместе — мы сила!.. У кого сердце из репы, тому лучше оставаться дома, лизать сапоги живоглотам.
— Нет таких!
— Все за Советы!
— Умрем, а служить буржуям не будем!
Томин выждал, когда строй успокоится:
— Ну, коли так, — и он крикнул, как перед атакой: — Да здравствует мировая революция! Ура!
И в ответ загромыхала, заревела степь. Полетели вверх фуражки и шапки, блеснула на солнце сталь штыков.
3
Отбивая наскоки дутовских банд, Троицкий отряд 22 июня пришел в Верхнеуральск.
Утомленные войска, обозы и беженцы расположились на берегу Урала. Запылали костры, облизывая подвешенные на оглоблях толстобокие котлы. Хозяйки доят коров, вынимают из коробков свежие яйца. Матери возятся с ребятишками. Ротные и сотенные повара растопляют походные кухни.
В ожидании обеда собрались любители побалагурить, перекинуться шутками.
— Э, Павлуха, где твое обещанное целый день частушки петь? — спросил Федор Гладков. — Кишка, чай, тонка, сбрехнул тогда…
Настроив быстро балалайку, Павел провел большим пальцем по струнам, ударив пятерней, запел:
Белы снежинки упали
На горячее лицо.
Когда Дутова прогоним,
Всем нам станет хорошо.
— Ты все про Дутова, а вот про любовь не сложить, — не унимался, подзадоривал Федор.
Павел хотел было ответить ему занозистым словом, но вдруг смолк и прикрыл рот ладонью. К бойцам легкой походкой подходила Наташа. Павел уважал эту чернобровую смуглянку. Но в ее присутствии он почему-то стеснялся, не знал, как вести себя, чтобы чем-либо невзначай не обидеть девушку.
— Помешала? Я на минутку, узнать не заболел ли кто, — просто, по-деловому и даже строго, сведя брови для важности, спросила Наташа.
— Живы-здоровы, что буйволы, — ответил молодой казак. — Что замолчал? Правду дядя Федя сказал, что про любовь — не можешь?
— Давно готова, — взметнув рыжим чубом, ответил Ивин. — Вот, слушайте:
Моя милка черноброва
И с распущенной косой,
Но я парень тож фартовый
И с курчавой головой.
— Делать вам вижу нечего, вот и зубоскалите, — бросив сердитый взгляд на Павла, Наташа повернулась и ушла.
А Павел, словно не заметив этого, продолжал:
По мостиночке иду,
Мостинка гнется в долину…
Лукаво замолк, приглушив ладонью свою балалайку. Вдруг закончил, глядя на Аверьяна Гибина:
Ну, кому какое дело —
Люблю дочку вдовину!
Раздался взрыв смеха и возгласы:
— Аверьян, это про тебя с твоей зазнобой!
Гибин вскочил, обдал холодным взглядом всех и быстро ушел в прибрежные кусты.
— Что ржете? — строго проговорил Гладков. — У парня на душе и так неспокойно, а вам хаханьки. И ты, Павлуха, не ко времени придумал этот куплет.
Павел пошел разыскивать Аверьяна, тот сидел на берегу и остервенело бросал плоские гальки в воду.
— Ты что осерчал? — положив руку на плечо друга, виновато спросил Павел.
Аверьян был зол, но, чувствуя, что друг раскаивается, смягчился.
— Не знаю, Пашка, что и думать. Теперь батя мой обозленный, кончит он Ольгу, чует мое сердце. А что я могу сделать? Как помочь? Сами отступаем, а куда — неведомо!
4
Томин шел к Ивану Дмитриевичу Каширину, командующему Верхнеуральским красноармейским отрядом, как к лучшему фронтовому другу.
Командующие сообщили о своих силах, обменялись мнениями, как действовать дальше.
— Вот увидишь, всю белогвардейскую свору в неделю разгромим, отберем Троицк, — уверенно заявил Каширин.
— Обстановка, Ваня, потяжелее, чем ты думаешь.
Вечером состоялся совет командиров отрядов, который избрал командующим объединенного отряда Ивана Каширина. После длительных споров решили наступать на Троицк. Томин доказывал, что из этой затеи ничего не выйдет, предлагал идти на Белорецк, в рабочие районы, но его предложение было отвергнуто.
Утром зачитали приказ главкома о походе на Троицк. Последние слова приказа: «Мощные духом, с верой в победу, с железной товарищеской дисциплиной, мы выступаем против врагов и предателей трудового народа. Пощады никакой, борьба не на живот, а на смерть. Смело вперед!» — были встречены криками ура.
Троичане радовались: они шли освобождать родные станицы. Счастливая, блаженная улыбка не сходила с губ Аверьяна Гибина: скоро он встретится с Ольгой, и если отец вновь встанет на его пути — уберет с дороги.
А борьба только начиналась. Люди не понимали всего размаха разразившейся грозы и считали, что с освобождением родного края закончится битва. Дорого они заплатили за это заблуждение!
5
Троицкие богатеи встретили белочешские и дутовские войска колокольным звоном.
На площади собрались купцы, заводчики и салганы, попы, монахи и монашки местного монастыря.
Впереди Лука Платонович Гирин. Он в новом костюме-тройке, лаковые остроносые сапоги ослепительно блестят.
Со стороны вокзала, при развернутом знамени, под бой барабанов и звуки медных труб показалась белочешская пехота. Из-за угла Набережной вывернулся дутовский отряд. Впереди на белом скакуне — сам атаман Дутов, рядом с ним есаул Полубаринов.
Оркестр заиграл встречный марш. С высоко поднятой головой навстречу «избавителям» с хлебом-солью на серебряном подносе двинулся Лука Платонович. Сопровождая его, размахивают кадилами два дюжих попа в блестящих на солнце ризах.
После торжественного вручения хлеба и соли, попы отслужили молебен, окропили знамена.
Полковник Дутов пожурил купцов и заводчиков за их скупость и провал восстания в марте, заверил «почтенных граждан в том, что с корнем истребит большевистскую заразу». Все контрреволюционеры и уголовники были объявлены Дутовым «жертвами красного террора» и выпущены из тюрьмы.
Вступление в город «освободители» ознаменовали глумлением над трупами погибших красноармейцев. Затем они разрыли могилу учительницы Ираиды Дмитриевны Селивановской и члена исполкома Петра Григорьевича Ильина, павших в борьбе с дутовцами в начале года и похороненных с почестями в городском сквере. Останки героев белогвардейцы увезли на свалку.
Сотни невинных были расстреляны, повешены, изрублены шашками, тюрьма оказалась переполненной.
Белым стало известно, что Абрамов скрывается в городе. Они сбились с ног в поисках его, но все было безрезультатно. Утром заборы города пестрели объявлениями, в которых Дутов давал большую награду за поимку руководителя троицких большевиков.
Председатель укома партии Абрамов не успел выехать из города и нашел сперва убежище в бедной рабочей семье. Однако повальные обыски угрожали не только ему, но и хозяину. Абрамов решил перебраться в более безопасное место. Он был выслан в Троицк за участие в первой русской революции и за годы жизни в городе завел знакомство со многими зажиточными семьями. У богатеев часто чинил старинные часы, репетировал купеческих недорослей, учил играть на пианино избалованных дочек. Товарищам по работе Абрамов частенько говаривал, что Советская власть не может стричь под одну гребенку всех богачей, что и среди них есть такие, которые могут быть не бесполезны Советам. Таким добреньким буржуем Абрамов считал, в частности, Пуда Титыча Тестова.
Рассчитывая получить у него надежное убежище, Абрамов ночью пробрался огородами и закоулками к его дому, постучал в окно.
— Амос Зиновьевич! — удивленно воскликнул Тестов. — Батюшка мой, родненький мой. Тебя ищут.
— Знаю. Поэтому и пришел к тебе. У тебя обыска не будет. Спрячь на время.
Пуд Титыч увел Абрамова в пустовавшую мастерскую и, проговорив:
— Сейчас принесу ужин, — ушел.
А через час нагрянули каратели…
6
Сплошным потоком движется колонна на запад, туда, где синеют Уральские горы.
Горячая пыль забивает нос, хрустит на зубах. Жара, что в печке. Расстегнув ворот гимнастерки, Аверьян Гибин тяжело глотает горячий воздух, облизывает потрескавшиеся губы. В боях на Троицком фронте он узнал, что его отец — у белых. Надежды на скорую встречу с Оленькой не оправдались, и вот он все дальше и дальше едет от дома.
Рядом, с неразлучной балалайкой за спиной, Павел Ивин. Он то и дело оборачивается, смотрит с надеждой вдоль колонны.
Впереди, словно влитая в седло, подтянутая фигура Томина. Справа от него Виктор Русяев, начальник штаба, на маленьком чалом коне. Вместо седла — сложенный вчетверо половичок, веревки заменяют подпругу. Длинные ноги чуть не задевают за землю. Через плечо — ученическая сумка, набитая штабными документами, картами, все та же у него черная фуражка учащегося технического училища, только теперь с расколотым козырьком.
Промчалась по степи вдоль колонны красная легковая машина главнокомандующего.
Нахмурившись, Аверьян вспоминает минувшие дни.
В четырехдневных кровопролитных боях красные боевики дрались смело, самоотверженно.
Пример отваги показывал сам Иван Каширин. Его плотную фигуру видели в самой гуще боя.
Не слезал с коня в эти дни и Николай Томин. Трудно было первое время ординарцам Аверьяну и Павлу. Они то отставали, то вырывались вперед. А потом пообвыкли, стали умело держать коней на полкрупа сзади от томинского Киргиза.
Фронт растянулся на пятнадцать километров. Понеся большие потери, каширинцы начали отходить к Верхнеуральску. Томинцы оказались в тяжелом положении, им угрожало окружение.
Батальон интернационалистов, отбросив врага, дал возможность всему отряду организованно отойти.
Много бойцов погибло в этом бою, и среди них — председатель исполкома Светов.
Дорога все круче сбегает вниз. Открылась панорама древнего Белорецкого завода, в свое время служившего опорным пунктом Емельяна Пугачева.
7
Еще шли жаркие споры на совете командиров о том, что делать дальше, а по войскам с быстротой молнии летели провокационные слухи: отряды надо распустить, оружие спрятать, боевикам разойтись по домам.
Такое предложение на совете было выдвинуто начальником штаба Енборисовым.
Главком Каширин высказал предложение: в виду того, что в Белорецке не удержаться, а большой армии незамеченной не пройти, надо разбиться на мелкие отряды и просачиваться к главным силам небольшими группами.
Выступавшие затем командиры своих предложений не вносили, а склонялись то к одному, то к другому.
Томин встал и гневно заговорил:
— Теперь я скажу несколько слов. Начальник штаба предложил распустить отряды, спрятать оружие, разойтись по домам. — Голос Томина, как всегда в напряженный момент, холодный, звенящий. В прищуренных глазах мечутся злые огоньки. — Хитро придумано. А я вот что скажу: предложение начальника штаба — предательство революции, — как ушатом холодной воды окатил Томин присутствующих. — Ему, бывшему золотопогоннику, хорошо, он покается, его простят, а в Троицком отряде триста коммунистов, отряд интернационалистов, их всех порубают беляки. А обоз? Дети, старики, женщины — все будут уничтожены. — А ты, товарищ Каширин, обосновал свое предложение тем, что мы не знаем обстановки, что связи с Блюхером и Николаем Кашириным нет, а одним нам не удержаться. Мол, пока не поздно, разбегайтесь, кто куда хочет, спасайся, кто как может. И это, по-вашему, выход? Хорошее дело?! Для связи с Центром России посланы два члена Совета. Но их еще нет. Сегодня надежных товарищей направили в Оренбург, они должны связаться с Блюхером. Если в ближайшие дни связь не будет установлена, Троицкий отряд один пойдет на соединение с Красной Армией и добьется этого. А вы, — Томин глянул в упор на Енборисова, — спасайте свои шкуры!
Командиры Троицкого отряда и большинство из Верхнеуральского отряда поддержали Томина, высказались за организованный поход.
С совета командиров Николай Дмитриевич вернулся злым и возбужденным.
…В штабе Троицкого отряда на столах кучи паспортов.
— Это еще для чего? — войдя, спросил Томин.
— Как для чего? — растерянно переспросил интендант. — Документы, без них куда пойдешь…
— А, дошло. Так ведь мало…
— Еще есть, вот чистых пачка, печать достал, — интендант выложил из ящика паспорта.
— Крысы корабельные! — процедил сквозь зубы Томин. — Корабль-то не тонет, а крысы уже заметались.
Томин начал рвать паспорта и бросать их в огонь.
— Виктор Сергеевич! — приказал он, рассчитать этого труса за весь договорный срок. — А теперь — вот бог, а вот — порог, катись на все четыре стороны, скатертью дорога.
В это время в комнату вошел Каретов.
— Улыбаешься, словно крашеным яичком одарили, — недовольно проговорил Томин.
— Бери выше, Николай Дмитриевич! Тебя приглашают в штаб главкома. Василий Константинович приехал.
— Блюхер! Вот это здорово! В самый раз!
8
У штаба часовые проверяют документы.
— Зачем? — удивленно спросил Нуриев, поднимаясь на крыльцо.
— Язык не у всех подвешен ладно, и у стен есть уши, — ответил Томин и пояснил: — Мы должны хранить оперативную тайну.
Троичане вошли в дом, где собрался совет командиров.
В большом зале — дым коромыслом. Выступает командир Южного отряда Николай Каширин. После падения Оренбурга его отряд с боями прорвался в Белорецк. Рядом с Иваном Кашириным его брат Николай выглядит скромно. Он чуть пониже Ивана, одет в старый офицерский френч. Говорит голосом, который никак не идет к его росту.
— Перед всеми нами стоит общая задача, — выбравшись из горной и бедной хлебом полосы, двинуться в направлении севернее Верхнеуральска, к линии железной дороги. Перейти железнодорожную магистраль на участке Челябинск — Златоуст и, двигаясь дальше в северном направлении, соединиться с нашим центром. Ближайшая же наша задача — обеспечить временно себе тыл, овладев узлом грунтовых дорог, выходящих из Верхнеуральска в необходимом для нас северном направлении. Подавляя контрреволюционные силы здесь, мы тем самым приносим пользу общему делу. Надо учитывать и то, что казаки стремятся как можно быстрее освободить от белогвардейской контры свои родные станицы.
Николая поддержал младший Каширин, Иван.
Некоторые командиры вносили предложение отсидеться в Белорецке, защищать «свои земли».
Третьи — разойтись по домам.
Томин нервничал, хмурился. Наконец он не выдержал, вскочил, поставил левую ногу на стул и, положив на нее раненую руку, похлестывая плеткой по голенищу заговорил:
— Нам надо биться, спасать революцию, а не отсиживаться в горах. Досидимся, выбьемся из сил, белые голыми руками нас возьмут. Что делать? Идти, и быстро к главным силам. В этом спасение. А трусы пусть отсиживаются и ждут, пока их беляки по одному передушат.
Все это время командир Уральского отряда Блюхер сидел спокойно, как будто был равнодушен ко всему, что говорилось. Только от нервного напряжения пульсировала на виске жилка и часто подергивалось левое веко — сказалась контузия, полученная еще в германскую войну.
Вот он взял слово. Обвел присутствующих внимательным, изучающим взглядом синих глаз, провел ладонью по коротко остриженным волосам и спокойно начал. Каждое слово его было весомо, убедительно.
— По сообщениям белогвардейских газет красные части дерутся где-то в районе Екатеринбурга. Предлагаю идти на соединение с главными силами Красной Армии через рабочие районы Урала. В рабочей среде отряд получит радушный прием, продовольствие, оружие. Рабочие пополнят партизанскую армию крепкими, надежными бойцами. Двигаясь же на Верхнеуральск, мы ослабим свой отряд, так как часть казаков неминуемо разойдется по домам. Дальнейший поход на Троицк, как предлагают некоторые товарищи, приведет к потере всего Верхнеуральского отряда, и с оставшимися силами дальнейшие боевые операции станут невозможны.
Блюхер предложил два маршрута. Тирлян — Катав-Ивановский завод — Юрюзань и далее в направлении к Екатеринбургу или Красноуфимску; или через Авзянопетровский — Кагинский — Богоявленский заводы мимо Уфы, в район действия красных войск на Бирском направлении.
Многие командиры неодобрительно загудели: от дому, мол, далеко.
Мнения разошлись. При такой обстановке стало ясно, что к единому выводу прийти на столь обширном совещании немыслимо, доверили решить вопрос командующему и штабу, который он сформирует, учитывая все высказывания.
Не менее острые споры разразились по хозяйственному вопросу. Блюхер предложил все деньги и ценности отрядов сдать в армейский фонд и всем этим должен распоряжаться главнокомандующий.
Стерлитамакцы были самые «богатые» и наотрез отказались принять такое предложение.
— Мы имеем строгий наказ от рот — не сдавать имущество и казначейство, — заявил командир отряда. — Спросят, что ответим?
— Революция потребовала, — не стерпел Томин. — Драться будем вместе и все у нас должно быть общим.
— Наши бойцы скорее уйдут из отряда, нежели попустятся своим добром.
— Пойдут — пули догонят. Только они этого не сделают, с ними всегда можно дотолковаться, вас — не сдадите, будем судить, — резко отчеканил Томин.
Предложение Блюхера прошло подавляющим большинством голосов.
Для тайного голосования на пост главнокомандующего были выставлены кандидатуры братьев Кашириных, Блюхера и Томина.
В первом голосовании равное количество голосов получили Каширин-старший и Блюхер. После переголосования главнокомандующим Сводным Уральским отрядом был избран Николай Дмитриевич Каширин.
9
Звездное небо над темными силуэтами гор. Заводской поселок спит. Только окрики часовых да топот конных патрулей изредка нарушают тишину.
Скоро рассвет. Направляясь к своим отрядам, Блюхер и Томин остановились на перекрестке улицы. Молча постояли.
— Вот мы и второй раз встретились, — заговорил Блюхер.
— Когда я узнал, кто командует Троицким отрядом, обрадовался. Значит, думаю, отряды боеспособны и дисциплинированы, можно с такими воевать. Сегодня ты, друг, зверски выступал.
— А что толку, план-то наш не принят.
— Знаю, что маршрут неправильный, но во избежание разрыва приходится согласиться.
— В том-то и дело. Единым кулаком, может быть, и через Верхнеуральск пробьемся, а будем действовать, как лебедь, рак и щука, наверняка дело погубим.
— Николай Дмитриевич! Почему ты не коммунист? — вдруг переменил тему Блюхер.
— А тебе обязательно партбилет нужен? — вспылил Томин. — Я не коммунист, но дрался за революцию.
— Дерешься ты хорошо, но…
— Что «но»? При слове «коммунист» всегда вспоминаю своего первого учителя Андрея Кузьмича Искрина, сравниваю себя с ним. И что же? Всякий раз прихожу к выводу, что я не готов носить это высокое звание, не достоин, не заслужил. Коммунист никогда не думает о своем «я» и любое задание партии он считает ответственным, любое поручение — законом. А у меня самолюбия хоть отбавляй, чуть что не по мне, кровь в лицо ударяет, в голове звон. Второе — я казак и кто мне поверит, что я служу честно партии? Еще скажут, примазывается, карьерист. Вот если сумею побороть себя, изжить недостатки, сумею завоевать себе право называться коммунистом, тогда попрошу у тебя рекомендацию. Не откажешь?
— Тебе я и сейчас бы дал, — ответил Василий Константинович. — Такие люди нашей партии нужны. Ну, до встречи, — Блюхер крепко пожал руку Томина.
10
Шумит сосновым бором в непогодь партизанская армия в Белорецке. Женщины оплакивают близких, угрюмо молчат мужики: раздражены, не трожь! Страда на пороге, а бог знает, когда вернутся к родным полям. Казаки точат клинки — притупились в недавних сечах. Артиллеристы драят орудия, на стволах синеватый закал — память о походе на Верхнеуральск. Пехотинцы чинят обувку, поистрепалась о каменистый торговый тракт.
У белого двухэтажного здания заводоуправления ординарцы, связные, посыльные балагурят, смеются. Видно, никакие беды не могут выбить из молодости веселья.
Одиноко сидит, навалившись на ствол тополя, Аверьян Гибин. Пучки солнечного света, пробившиеся через листву кроны, облепили его фигуру белыми пятнами. Одиночество мучает, в сердце закипает злость на Павла. В последнее время все чаще стал испытывать потребность в близости друга, а тот, как назло, чуть выберет свободную минуту, бежит в походный лазарет: то палец расцарапал, то живот заболел.
— Опять, наверное, увивается около этой чернушки, — подумал Аверьян.
Сзади грустно затренькала балалайка. Аверьян обрадовался, но не подал вида, не оглянулся.
Павел сел рядом, задумчиво сказал:
— Знаю, что тяжело тебе. А чем поможешь? Вот разобьем буржуев, заживешь со своей Ольгой! Тебе тошно, а мне того тошнее: втрескался я, брат, в нее по уши, житья никакого нет…
— Ну и скажи ей.
— Куда там! Почуяла она, наверное, и сегодня отрезала: «Не смотри, говорит, на меня так, и вообще, пока не выйдем к своим, больше сюда не заглядывай, нечего тебе здесь делать». Вот брат, какое дело!
Каким-то шестым чувством ординарцы узнали, что совещание командиров подходит к концу. Все кинулись к коновязям.
А через минуту из штаба стали выходить возбужденные командиры. Впереди Василий Константинович Блюхер, рядом, опираясь на костыль, Николай Дмитриевич Каширин. Сзади, в сопровождении Каретова и Русяева, с рукой на марлевой повязке, Николай Томин.
После десятидневных боев белые оставили Верхнеуральск. Однако и красные полки, раскинувшись лагерем у горы Извоз, не входили в город. Командование узнало, что Екатеринбург занят белыми, и фронт проходит где-то далеко на западе. Пришлось возвращаться в Белорецк.
На совете командиров вместо раненого Николая Каширина главнокомандующим Сводным Уральским отрядом был избран Василий Константинович Блюхер.
Новый главнокомандующий рассказал о тяжелой обстановке, в которой очутилась партизанская армия. В боях под Верхнеуральском потеряли более пятисот человек, израсходованы боеприпасы и продовольствие, много раненых, а медикаментов и бинтов нет. Город окружен врагами, которые не сегодня-завтра начнут наступление. Только решительные действия, организованность, железная пролетарская дисциплина, воля к победе могут спасти и армию и многие тысячи беженцев. Надо немедленно идти на соединение с главными силами.
11
Огромным четырехугольником, с многотысячным обозом в центре, движется партизанская армия по Уральским горам. Высокие перевалы, горные реки, белогвардейские полчища встают на ее пути, а она неудержимой лавой катится к цели. В контрреволюционных газетах «банды» Блюхера неоднократно бывали уничтожены, «окончательно разгромлены», а армия тем временем росла, катилась вперед, громила отборные полки белочехов, отвлекала большие силы белых с Волжского фронта, помогая этим регулярным частям Красной Армии.
Это двигалась армия-семья, в которой жизнь шла своим чередом. Здесь любили и ревновали, дружили и ссорились, рождались новые люди…
В арьергарде шел Троицкий социалистический отряд. Для усиления партийной работы во всем отряде была расформирована коммунистическая дружина.
19 августа партизаны вошли в трехречье, где горные реки Сим, Инзер и Зилим впадают в Белую.
С востока партизанскую армию прижимал к реке Белой Уральский хребет, с севера преграждала путь широкая лента бурного Сима, на юге протекал Зилим. Пересеченная, болотистая местность перерезана множеством мелких речушек.
В этом мешке белое командование, уже в который раз, решило окончательно уничтожить партизан. В Уфе, Стерлитамаке. Златоусте и других городах срочно формировались новые части и бросались на «внутренний фронт».
Белое командование, получив строгое приказание не пустить красных на правый берег реки Сим и ликвидировать их в трехречье, ввело в бой более 13 полков и много отдельных отрядов, хорошо вооруженных и имеющих в избытке боеприпасы.
А партизанам приходилось считать каждый патрон. Главком Блюхер издал приказ:
«Следить за экономным расходованием патронов и снарядов, обстреливая лишь ясно видимые цели, представляющие группы или цепи противника…»
…Километрах в десяти восточнее Белой, на равнине, покрытой кудрявыми кленовыми и липовыми рощами, в которых шелковыми нитями вплетены белые березы, раскинулось село Ирныкши.
Лунная теплая ночь. Однако село живет, как днем. Крестьянки пекут хлеб, стирают и чинят белье, дымятся бани.
Фомич и Ахмет Нуриев в чистых рубашках идут по селу и мирно разговаривают. На одном переходе измученные лошади Фомича встали. Тут погодился взвод Нуриева, бойцы облепили бричку и закатили мастерскую на вершину сопки.
— Премного благодарен, парень. Друга выручишь, себя выучишь. Закашляет часом оружие — вылечу.
На привале рядом со взводом Нуриева остановилась мастерская Фомича. Они опять оказались вместе. И так во время всего похода.
Поглаживая от удовольствия грудь, Ахмет проговорил:
— Баня, о-о-о! Очень хороша.
— Э, парень, в который день паришься, в тот день не старишься. А им вот и банькой недосуг побаловаться, — и Фомич качнул головой на пятистенник.
— Командир! Работа ой-ой-ой! — посочувствовал Нуриев.
В доме из бревен в обхват, с высокой тесовой крышей расположился штаб.
В кути раскатывает хозяйка калачи. Засучив рукава гимнастерки, чистит картофель Наташа. На широкой лавке стоит сумка с красным крестом.
Рядом с Наташей, пристроив ученическую тетрадь на уголке стола, закусив нижнюю губу, молча трудится над сложением Павел Ивин. Он изредка, украдкой бросает влюбленный взгляд на девушку.
После того, как Наташа отрезала ему путь к сердцу, прошло много времени. Однако, находясь все время при командире, им волей-неволей приходилось часто встречаться.
Как-то Наташа узнала, что Павел неграмотный. На первом же привале отозвала его в сторону, расчистила песок и начала учить грамоте, вычерчивая буквы палочкой. Павел с усердием принялся за учебу. Потом раздобыл тетрадь, карандаш, букварь, и дело быстро стало продвигаться вперед. А вот с арифметикой нелады.
— Четырежды пять сколько? — спрашивает Наташа, не глядя на ученика и не прекращая работы.
Павел засопел, наморщил лоб. Эти проклятые «жды» никак не может уразуметь.
Наташа терпеливо ждет, но наконец терпение лопнуло, и она начинает разъяснять всю премудрость «жды» на картофелинах.
В переднем углу, разметав кудри по столу, спит Аверьян Гибин. Скрежещет зубами, сжимает кулаки. Снятся кошмары.
Недавно станичник, перешедший к красным, сообщил Аверьяну страшную весть: с Ольгой и ее матерью отец жестоко расправился. Нет больше любимой черноокой казачки. Места не находил Аверьян, сердце требовало отмщения. Вскоре между перестрелками он услыхал с противоположного берега реки голос отца:
— Эй, вы, краснопузые, сдавайтесь, а то всех искрошим!
— Не стращай, зверюга! Вернусь, расплачусь за все, — ответил Аверьян.
Отец узнал сына, разразился потоком брани.
«Ну, посмотрим кто кого!» — решил Аверьян и разрядил обойму в кусты.
После этого случая немного легче стало на душе.
В горнице Николай Дмитриевич Томин информирует командиров о сложившейся обстановке, сообщает о приказе главкома:
— Троицкому отряду демонстрировать наступление на Уфу — отвлечь противника от переправы через Сим. Надо довести до каждого боевика поставленную задачу.
— Ясно, товарищ Томин, — разрешите идти?
— Идите. Каждая минута дорога.
Командиры ушли. Под диктовку Виктора Русяева Наташа начала печатать приказ.
В ожидании, когда приказ дадут на подпись, Николай Дмитриевич решил выйти на улицу, подышать свежим воздухом.
В сенях послышалась какая-то возня, распахнулась дверь.
— Дутовского агитатора привели, — доложил Павел.
В комнату втолкнули широкоплечего мужика в широких штанах, внизу затянутых шнурками.
— Э, старый знакомый, — ничуть не удивившись встрече, протянул Томин.
— Этот леший листовки разбрасывал, — доложил Фомич.
— Сильный шайтан!. — добавил Нуриев.
— Докатился, — заговорил Томин, — все время под ногами революции путался и вот конец.
Военно-революционный суд приговорил изменника и провокатора Забегиназада к расстрелу.
На рассвете в Ирныкши прибыл Блюхер. Томин показал ему листовку.
Белогвардейцы призывали партизан переходить на их сторону, писали, что большевики продали Россию немцам и что их командующий — чистокровный прусак. Обещалась награда деньгами, быками и баранами тем, кто живым «или мертвым доставит Блюхера, бандитов братьев Кашириных и Томина в распоряжение белого командования.
— Старая песня, — проговорил Блюхер.
— Старая, не старая, все же любопытно, как тебе, чистокровному русаку, прилепили немецкую фамилию.
— Прадеда моего так окрестил барин за ясный ум и острый язык, в честь прусского фельдмаршала. Ну, а с годами кличка в фамилию перешла.
На стену обрушился удар страшной силы. Дом содрогнулся, лопнули стекла. Из пазов полетели комья глины.
Блюхер и Томин выскочили из дома. Бросился в глаза впившийся в угол трехдюймовый снаряд, к счастью, неразорвавшийся. Из-за горного хребта выглянуло солнце, ослепительным светом залило деревню, заиграло на куполах церкви. Снаряды рвались в разных концах деревни, на площади, в расположении батареи. Запели колокола от ударов осколков и шрапнели. Пламя огненными столбами поднялось над селом. Со стороны нарастает пулеметная трескотня, ружейные хлопки.
— Прошляпили! — вырвалось у Блюхера.
Томин скрипнул зубами, смолчал.
Неискушенному глазу показалось бы, что в селе царит паника. Вот бегут два боевика в одних кальсонах, на головах шапки мыльной пены. Изогнувшись в три погибели, Трофим Верзилин катит станковый пулемет. Он без рубашки, одна нога босая, второй сапог успел натянуть кое-как, распаренная нога не влезла. Резким движением ноги Трофим на ходу сбрасывает сапог. Обмотавшись пулеметными лентами, перекинув через плечи коробки с патронами, бегут рядом остальные бойцы расчета.
Паники нет. Все действуют молча, по неписаному закону партизан, бежать на выстрелы, встречать врага лицом к лицу, — бить!
Несутся к орудиям пушкари. Грянул залп. Вздрогнула, загудела земля.
Придерживая левой рукой сумку, выскочила из дома Наташа и побежала к месту боя. Павел проводил ее тревожным взглядом — так бы и кинулся вслед за ней, да куда от командира!
Загумок — ровный, как ладонь, ни одного деревца, ни одного кустика. В полуверсте дугой изогнулись белогвардейские цепи. Идут обманутые башкиры и татары. Всяк на свой лад кричит победный клич.
Верзилин нажал на спусковой рычаг. Задрожал корпус пулемета. Щелкают залпы винтовок. Падают беляки, но цепи, дрогнув, идут, как очумелые.
Вот враг перевалил канаву, приближается.
Вспомнились Трофиму вчерашние слова командира: «В нашем положении один боевик может решить исход дела».
Белеют губы Трофима, а руки до боли сжимают рукоятки пулемета. «Максим» изрыгнул огонь и вдруг смолк: перекос ленты…
— Блюхер! Главком здесь! — пронеслось по цепи.
Из проулка выскочила сотня разинцев. Впереди главком Блюхер и Николай Томин.
— Урр-рааа! У-р-р-р-р-а-а-а! — взревело поле.
Партизаны поднялись в контратаку, начался рукопашный бой.
Дрогнули беляки, попятились, а потом и затылки показали.
Под главкомом убило лошадь. Отбили партизаны врага, прижали его к Белой, надежно укрепились. К Блюхеру и Томину подошли казаки. Дорофей Глебович Тарасов держит под уздцы вороного скакуна. Конь бьет копытами, храпит, косит диким глазом. Не конь — огонь!
— Василий Константинович! — проговорил Тарасов. — Добро ты рубал беляков. Посоветовались мы меж собой и решили считать тебя, рабочего человека, почетным казаком второй сотни. Прими от нас этот подарок. Гони на нем вперед, круши супротивников, а мы не отстанем. Куда рабочий класс, туда и казак, что нитка за иголкой!
— Спасибо, друзья! Тронут, сердечно тронут дорогим подарком и честью быть казаком, — ответил растроганно Блюхер, обняв и расцеловав Дорофея Глебовича.
— Какая честь! Заслужил, полюбили тебя казаки и за слово, и за дело хорошее, — пробасил Тарасов.
Блюхер закинул поводья. Скакун присел на задние ноги, хотел увернуться, но Василий Константинович уже сидел в седле. Почувствовав твердую руку, конь изогнул шею, потерся о ногу всадника и понес.
За Троицкий отряд главком был спокоен.
…Сражение развернулось на трех участках — Зилим, Ирныкши и Бердина Поляна. Каждый участок был решающим, главным.
12 дней не прекращалась ружейная и пулеметная стрельба, уханье пушек, лязг кавалерийских клинков. Огромными кострами горели села.
12
До темноты шел жаркий бой на берегу Белой. Уверившись в том, что партизанская армия здесь наносит главный удар с намерением захватить Уфу, командование белых срочно перебросило свои части с других участков «внутреннего фронта». Чтобы не разуверить противника, Томину пришлось, как на шахматной доске, маневрировать частями и подразделениями, создавая видимость скопления сил именно на этом участке.
Понаделали трещоток, и лавиной трещоточного огня приводили врага в трепет. Орудия часто меняли огневые позиции, экономя снаряды, стреляли редко, но непременно двумя снарядами за одну наводку: это в глазах неприятеля удваивало число стволов.
Взвод мусульман и несколько человек из 17-го Уральского полка были отрезаны белыми в пересохшей старице небольшой речушки. Впереди — враги, позади — открытая полоска земли, каждый дюйм которой взят на прицел, по бокам непроходимая топь. Нет никакой возможности сообщить своим.
Мины и шрапнель измочалили впереди кусты, обработали землю, словно под посев. Тихо сползает к горизонту солнце. Закаркало воронье. Русло пересохшей реки покрыто трупами.
— Ахмет, — тяжело глотая воздух, зовет Трофим Верзилин.
— Передай Николаю Дмитриевичу, что я вину свою перед революцией искупил.
Верзилин ранен в грудь, осколки перебили руки и ноги. Дышать все труднее, мучает жажда.
Нуриев прикладывает к губам пулеметчика мокрую землю, стараясь хоть чем-нибудь облегчить смертельную жажду товарища.
— А еще… останешься живой, на-пи-ши же-не в Си-би…
К раненому подползла Наташа. Ее лицо в крови и поту, рукав гимнастерки распорот, на обнаженном плече ссадина.
Наташа взяла руку бойца, безнадежно покачала головой.
Ахмет осторожно опустил на землю безжизненную голову пулеметчика. Взял винтовку убитого красноармейца, лег и начал стрелять. Выстрел, второй, и магазин опустел.
Тем временем Фомич разобрал пулемет, замок закинул в топь, а ствол зарыл.
— Беги, доченька, может, проберешься каким чудом, беги, — отечески погладив девушку по волосам, проговорил Фомич.
— Назад, дедуся, нет хода…
Наташа не успела досказать, удар прикладом по голове лишил Фомича сознания. Наташе и Ахмету скрутили руки.
У обрывистого берега Белой стоит деревня, искалеченная бурями сосна, толстый сухой сук торчит обрубком руки над рекою.
Ахмет сидит, покачиваясь. Рядом стоит Наташа. Ее руки прикручены веревкой к бокам, гимнастерка изорвана.
Кругом хохочут, издеваются враги.
— Попалась, собачья морда! — выкрикнул кто-то.
— В реку его, свинячье ухо! — требуют другие.
— А эту красотку нам, разговеться, — просят третьи, облизывая губы и дружно гогоча.
Подскакал на взмыленном коне Полубаринов.
— Вот, вашеблагородие, двух приволокли, — доложил Гибин-старший, — что прикажете делать?
— О, сюрприз! Племянница Луки Платоныча?! Приятная встреча, — с гнусной, похотливой улыбкой проговорил Полубаринов, протягивая задрожавшую руку к смуглой груди девушки.
Наташа отшатнулась и плюнула офицеру в лицо.
— О, нет! — прохрипел Полубаринов. — Дешево решила отделаться. Не выйдет! В штаб ее, — вытирая лицо, приказал офицер.
Потом носком сапога приподнял голову Ахмета.
— Шайтан! Мала был — предавал, большой стал — убивал.
— Этого — на сук! — распорядился предатель.
Казаки схватили Нуриева за ноги и поволокли к дереву.
— Что вы делаете, бандиты! — громко вскрикнула Наташа, рванулась и упала, потеряв сознание.
Когда Наташа открыла глаза, ей показалось, что все, что она видит, происходит во сне. К ней галопом мчатся разинцы. Впереди Томин.
Пришпорив коня, Томин нагнал Полубаринова и, словно ком глины на кавалерийских учениях, одним ударом шашки развалил голову предателя.
В погоне за белоказаками сотня проскакала мимо, а Павел кубарем свалился с коня, разрубил веревки. Когда первое возбуждение прошло, он взглянул на девушку и стыдливо отвел глаза.
— Там иголка и нитки, — проговорил Павел, подавая Наташе фуражку.
*
В этот день кавалеристы Ивана Каширина, переплыв Сим, захватили плацдарм на правом берегу. Под артиллерийским обстрелом противника саперы построили мост. Партизанская армия, разрывая обруч, хлынула на север, захватила станцию Иглино, перерезала железнодорожный путь Уфа — Челябинск.
В Уфе поднялась паника. В Вашингтон от генерального консула Гарриса ушла тревожная телеграмма:
«Положение на Волжском фронте критическое. Новые трудности возникают из-за блюхеровских большевистских войск, состоящих приблизительно из 6000 пехоты и 3000 кавалерии с 30 пулеметами. Войска эти хорошо организованы и способны прекрасно маневрировать. У нас нет надежных войск против этих сил».
Перевалив через железнодорожную линию, партизанская армия двинулась на север.
Оконфузившиеся белогвардейские газеты были вынуждены признать, что «босяков» не удержать».
13
В одном белогвардейском листке было написано.
«Банды Томина захватили Иглино и разрушили путь»[4].
Заметка попала на глаза Куртамышской контрразведке.
Анну Ивановну взяли на допрос. В кабинет ее ввели два вооруженных чеха. Словно откормленный под закол боров, сидел за столом начальник контрразведки Сычев. Заплывшие жиром колючие глаза в упор встретили Анну Ивановну. Она не отвела взгляда.
Этот палач появился в Куртамыше вместе с головным отрядом белочехов. Первыми жертвами его оказались Яков Максимович и Владимир Яковлевич Друговы. Их бросили в тюрьму и каждый день подвергали пыткам.
Куртамышский застенок был переполнен сторонниками Советской власти. Полиции пришлось занять под тюрьму кладовую одного богатея.
И вот очередь дошла до Анны Ивановны.
— Ну-с, мадам, где муж? — спросил Сычев.
— Не знаю я, где муж. Слышала, будто убит в Троицке…
— Не знаешь! — схватив газету, закричал Сычев. — Так вот знай: банды Томина разрушили железную дорогу под Уфой, а за его проделки ты расплатишься.
Известие о том, что муж живой обрадовало Анну Ивановну, но тут же до ее сознания дошел смысл конца фразы.
Она знала, какую лютую злобу против Николая носят его враги. Они поклялись поймать Томина и по всем станицам и поселкам провести, отрубив нос, уши, выколов глаза. «А что же звери уготовили мне?» По всему телу прошла дрожь, похолодели руки и ноги. Она поплотнее натянула пуховый платок и ответила:
— Значит, Коля жив и здоров. Спасибо за приятную новость.
Кровь, словно от тяжелой пощечины, прихлынула к лицу палача. Он выступил из-за стола и шагнул к Томиной.
Дверь распахнулась. Сычев метнул угрожающий взгляд в сторону двери, готовый разразиться потоком брани, но вдруг умильно улыбнулся и поспешил навстречу вошедшему полковнику.
Офицер повернул голову в сторону Анны Ивановны, и взгляды их встретились.
Мысль у Анны Ивановны лихорадочно заработала, отыскивая во множестве закоулков памяти что-то уже полузабытое. Мелькали годы, события, люди…
…Тысяча девятьсот одиннадцатый год. Омск. Николай приехал туда с поручением хозяина. Анна уговорила мужа взять ее с собой. Они жили в гостинице две недели, и почти каждый день приходил к ним именно этот мужчина. А может, не он?! Ведь прошло столько времени! Нет-нет, она не может ошибиться. Тогда с Колей он встретился, как со старым другом. Сразу же заговорил о товаре, о ценах и прибылях. Но уже в первую встречу Анна поняла, что не это их интересует. Позднее она узнала, что товары, цены, прибыли и прочие торговые выражения в переводе на язык конспираторов означали товарищи, литература, потери друзей, новички.
— Андрей Кузьмич! — с теплотой произносил это имя Коля.
Но тот был революционер-подпольщик, а этот?! Но глаза, глаза! Разве может она забыть их? Улыбчивые, веселые, карие.
Полковник небрежно кивнул в сторону Анны Ивановны, как бы приказывая: уберите! Положил на стол фуражку, бросил в нее белые перчатки.
Затем предъявил Сычеву мандат особоуполномоченного по борьбе с большевизмом, в котором приказывалось:
«Всем властям оказывать предъявителю сего всяческое содействие и помощь».
Полковник поинтересовался, как идут дела у начальника контрразведки, похвалил за рвение к службе, пообещал доложить о нем, кому следует. Тут же, как бы между прочим, поинтересовался Томиной.
Выслушав намерения Сычева увезти Томину на расправу, полковник сказал:
— Не спешите. Пока отпустите домой. Мы имеем насчет красных командиров из казачества особое мнение. Наше доблестное войско победоносно наступает, и сейчас самое удобное время перетягивать их на свою сторону. Попытайтесь ее обработать, чтобы она написала мужу письмо такого содержания, какое нам нужно, а как переправить — забота не ваша.
…Ночью в окно тихо постучали. Анна Ивановна открыла дверь и отступила. Перед ней предстал немощный калека. Она узнала знакомого казака из Звериноголовской станицы.
Вошедший осмотрелся и, убедившись, что в комнате нет посторонних, шепотом заговорил: