ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ОГНЕННОЕ КОЛЬЦО

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ОГНЕННОЕ КОЛЬЦО

Сказал: «Ты молод чересчур.

Но славный наш король Артур

Возводит в рыцарское званье

Всех, кем заслужено признанье

И покровительство его.

Кто не страшится ничего,

Кого геройство не покинет,

Тот при дворе Артура принят.

Спеши припасть к его стопам,

И рыцарем ты станешь сам!..»

Вольфрам фон Эшенбах. Парцифаль

Тот же праздничный день, но уже пополудни. Свинцовое падение тяжких, спрессованных до предела минут. Та же Темза возле Лондона, палимого солнечным жаром. Не серый, как утром, но блистательно-голубой, в ослепительных вспышках.

Вод размеренное течение мимо города на Восток… Сквозь века. От истока до устья.

Ричард бродил по растревоженным галереям Виндзора. Жадно внимал молве, загорался жаждой деятельности, но уставал вскоре и впадал в уныние. Непрошеные подсказчики выдвигали фантастические планы и тут же от них отказывались. Сплошные метания из крайности в крайность. Непреклонная мать, стоик-канцлер, Солсбери, казначей — все они оказались не из железа. Разъедало сомнение, на каждое «за» находилось свое «против», сквозь фальшивую позолоту мудрости просвечивала застарелая чиновничья тупость.

Болтовню о «сплетнях», о «ложных слухах» как ветром сдуло. Но продолжалось комариное мельтешение, по-прежнему застил глаза малярийный туман. От того, что «беспорядки» именовались сегодня «бунтом», легче не стало. Бунты были всегда, и всегда с ними как-то справлялись. Лихорадочное бездействие, словно в бреду. Ни дельного совета, ни хотя бы трезвого взгляда. Сплошной дурман.

Король любил помечтать о том времени, когда раскидает опекунские подпорки и начнет править один. Но дальше увеселений и кричащих обновок его упования не простирались. Даже на забавы с молоденькими фрейлинами он решался с превеликой опаской. Предприимчивому Бомонту приходилось тащить его чуть ли не силой. На тайном совете он только и делал, что повторял чужие фразы. Ни разу не произнес: «Я так хочу!» Или хотя бы: «Я так считаю». И в мыслях подобного не держал.

Теперь от него, пай-мальчика, застенчивого молчуна, ждали монаршего волеизъявления. А он не умел, не решался и изнемогал от непосильного бремени личной ответственности. Понимал он ее, ответственность, довольно смутно, никак с собственной особой не связывая. Отвечали всегда другие, он представительствовал. Все устремления сводились к нарядам и жестам, чтобы эффектней оформить роль.

Ричард позвал валета[93] и велел облачить себя в новый костюм с «любовными бантами» и застежками, усыпанными алмазами. Не жаль было тридцати тысяч фунтов, хоть и скрипел прижимистый казначей. Вещица того стоила. Увидят — ахнут!

Сразу вернулось хорошее настроение. Ричард успокоился и выбросил тревожные мысли из головы. Как будет, так будет. Он же король! Сам Солсбери говорил, что «они» почитают своего короля.

Бомонт, которому была оказана честь первым полюбоваться творением портняжного гения, обнаружил, не в пример хилому отпрыску Плантагенетов, большую политическую зрелость. Рыцарь без страха и упрека, он нашел, оказывается, свое средство покончить с бесчинствами черни. Единым ударом, само собой разумеется.

— Я убью их коннетабля, — поклялся Бомонт без тени сомнения.

Приободренный решительным видом соучастника детских игр, король окончательно развеселился и тоже сделал попытку продемонстрировать волю. В качестве некой аранжировки к наряду, на который ухлопали доходы целого графства.

— Двору следует переехать в Тауэр, — объявил он пораженной матери.

Тайный совет нашел, что это весьма своевременно.

Переезд, на который раньше могли уйти недели, совершился с быстротой батальной ретирады. У ворот столицы короля встретил мэр Уолуорс. Спешившись и обнажив голову, он пропустил кортеж и присоединился к замыкающему отряду охраны. За ним следовали наиболее именитые олдермены, магнаты и судьи, пожелавшие укрыться за стенами цитадели. Пунцовое, искаженное жаркой зыбью светило еще не коснулось верхушек квадратных башен, как кортиры и девицы чести[94] уже устраивались на новых местах.

Несмотря на теплынь, в необжитых покоях таилась вековая сырость. Старые печи безбожно дымили, сладко воняло торфом, сердито каркали вещие вороны, потревоженные переполохом.

Не успели как следует разместиться, как герольд доложил о рыцаре Роджере Ролсби, прибывшем прямо из лагеря бунтовщиков. Тайный совет собрался в узком составе. Сообразуясь с чрезвычайностью обстановки, разрешили присутствовать Уолуорсу. На скорую руку проветрили зал и зажгли факелы. Стало еще неуютнее. Столы и кресла покрывал толстый слой пыли и копоти.

На заложника было стыдно смотреть. Заикаясь от страха, он понес совершеннейший вздор, моля о прощении и поминая без надобности такие слова, как «честь» и «верность».

— Я ничего не могу разобрать! — первым не выдержал канцлер. — Можешь ты объясниться толком?

— Если бы я не попал к ним в плен, то никогда бы не взял на себя такого поручения! Клянусь, ваша милость! — он упал перед королем на колени и размашисто перекрестился.

Ричард тряхнул в ответ золотыми кудряшками и выжидательно заморгал.

— Поручение? — Седбери постепенно добирался до сути. — Расскажи, что тебе поручено, и ты будешь прощен!.. Встань, сэр рыцарь, ты не в церкви.

Ролсби воспрянул духом и принялся излагать, благоразумно умалчивая о том, что, мягко говоря, не доставит удовольствия ни королю, ни тем более канцлеру.

— Они не хотят иметь королем никого, кроме вас, — частил он на одном дыхании. — И вам нечего опасаться за себя, ибо они не намерены причинить вам ни малейшего вреда; они всегда почитали вас как своего короля и впредь будут поступать так же; но они хотят сказать вам много вещей, которые, как они утверждают, вам необходимо выслушать…

— «Они, они, они!» — передразнил канцлер. — Ишь раззуделся!.. Это все?

— Все, ваше высокопреосвященство.

— Ты что-нибудь понял, милорд? — Седбери выжидательно уставился на Солсбери, задумчиво чертившего какие-то вензеля на пыльной столешнице. Время от времени эрл старательно обдувал палец.

— Чего же тут не понять, милорд канцлер? Все совершенно ясно.

— Тогда ступай, — с гадливой гримасой Седбери покосился на рыцаря. — Ступай, тебе говорят.

— Куда, ваше преосвященство?

— А куда хочешь…

Сообщение Ролсби немного разрядило гнетущую атмосферу. Даже Солсбери, выкликавший одно дурное пророчество за другим, заметно повеселел.

— На сей раз приглашение звучит значительно лучше, ваша милость, — поклонился он королю. — Вы не уроните своего достоинства, если соизволите выслушать их… претензии.

— Ты хотел сказать «требования», милорд? — поддел Седбери, нервно перебирая четки.

— Что хотел, то и сказал.

— Во всяком случае, это согласуется с теми заверениями, которые были даны мне в Элтаме, — заметила королева.

— Пока народ чтит своих королей, он не окончательно безнадежен, — осторожно высказался лорд-казначей.

— Твое мнение, Уолуорс? — облизав сухие желчные губы, спросил Седбери.

— Я бы всыпал им хорошенько, милорд! — мэр непроизвольно сжал мясистые волосатые пальцы в кулак и ударил в растопыренную ладонь. — Перевешать всех до единого, и будет тихо!

— Все? — как и рыцаря-труса, спросил его канцлер.

— Все, эминенция. — Польщенного оказанной честью мэра так и распирало от гордости. Он просто не находил слов для выражения преданности.

— «Перевешал», — уничижительно хмыкнул Солсбери. — Какими силами, спрашивается? Вздор, опаснейший вздор!

— Вздор, — согласно кивнул канцлер. — Я предлагаю немедленно отозвать герцога Ланкастерского и сэра Нолза… Чего бы это ни стоило.

— Пока они прибудут, от нас останется мокрое место… Прошу прощения. — Солсбери отдал поклон королеве.

— Значит, будем тянуть, сколько сможем, — канцлер устало опустил веки. — Я согласен с тобой, милорд. Его милости королю следует принять приглашение.

— Боюсь, что так легко мы от них не отделаемся, — отрицательно покачал головой Солсбери. — Это ведь не просто речная прогулка. Требования бунтовщиков известны… Чем-то придется и поступиться.

— Чем именно? — быстро спросил внимательно слушавший Эдмунд Йорк.

Солсбери благочестиво сложил ладони, но от ответа уклонился.

— Без уступок не обойтись, — жестко молвила королева. — Нужно на что-то решиться. Король должен знать, чем можно пожертвовать… В самом крайнем случае. — Она постепенно сдавала позиции. — Как ни толкуй, но лучше отделаться малым, чем потерять все.

— Чего мы ходим вокруг да около? — Эдмунд Ленгли издал хриплый смешок. — Всем давно ясно, что необходим козел отпущения. Я бы кинул им кость пожирнее.

Все безмолвно потупились, старательно избегая встретиться взглядом с канцлером и казначеем.

Роберт Хелз помрачнел, но Седбери сохранял полнейшую невозмутимость. Лишь резче подергивал агатовые шарики четок.

— Милорд, по всей видимости, намекает на своего брата? — спросил он недрогнувшим голосом. — Если же я ошибаюсь и речь идет о моей скромной особе, то сегодня же вечером я надеюсь иметь честь возвратить его милости королю большую государственную печать. Полагаю, что в сложившихся обстоятельствах у нас нет другого выбора. В Ротерхайт нужно ехать с чем-то конкретным.

— Я поеду, если вы так считаете, — через силу выдавил Ричард.

Он привык, что в нужный момент чья-нибудь направляющая рука выталкивала его на авансцену, и потому не очень боялся.

Когда зашло солнце, на правом берегу Темзы вспыхнуло зарево. Горели обе тюрьмы, взятые с боем. Всех заключенных, по обыкновению, сытно накормили, дали им еды на дорогу и отпустили с добрым напутствием. Некогда было разбираться, кто и за что сидит. Вместе с осужденными по Рабочим законам батраками и подмастерьями на волю вышли убийцы, воры, фальшивомонетчики и рыцари с большой дороги. Среди них оказался и душитель мальчиков Гугон Щелкунчик, неизлечимый маньяк, которого ожидало колесование.

Великодушен и легковерен победивший народ. Милостива революция к униженным и оскорбленным.

Вскоре запылал и величественный дворец примаса. Как и в кентерберийских покоях, здесь были собраны редкие безделушки со всех трех частей света: гностические геммы на драгоценных камнях из Александрии, бесценные русские соболя, флорентийская мозаика, золотой потир базилевсов,[95] чеканная утварь армянских царей.

Погибла и библиотека, в которой были собраны богословские сочинения, еретические манускрипты Гермеса Трисмегиста,[96] географические карты, астрологические таблицы и наставления по медицине. Немало раритетов собрал Седбери. Можно только гадать о том, какие сокровища мысли хранились в его сундуках, чьи вещие письмена улетели с дымом.

Никто и крупинки не вынес под сюрко или коттой из хором изменника, приговоренного к смерти. Пусть полюбуется напоследок сквозь узоры решеток Тауэра на пламя возмездия. Не те же ли знаки огненные увидел Балтазар нечестивый на последнем пиру?

Никто, никто не избегнет расплаты.

Во внутреннем дворе Маршалси, похожем на смрадный колодец, нашли кошмарные орудия пыток. Джон Каменщик с выжженной буквой на лбу давал пояснения:

— Вот, братья, две доски из тяжелого дуба. Между, ними засовывают такого, как я или ты, а сверху укладывают валуны один на другой, пока не раздавят ребра. А это крест святого Андрея, к нему привязывают приговоренных к четвертованию. А тут доски для вытягивания сухожилий, — переходя от машины к машине, он подробно, чуть ли не с удовольствием пояснял их устройство и предназначение. — В этот пресс зажимают ногу, и кости дробят поворотом винта… Постой-ка, а где же корона стальная?.. Ага, завалилась, голубушка, за меха! Эту штуку, ребята, надевают на умную голову. Сначала, конечно, раскалят докрасна в горне, как кардинальскую шапку, а после наденут…

Наиболее чувствительных и сердобольных эти пояснения, сопровождаемые шутками висельника, бросали в дрожь. Но таких, по правде, нашлось немного. Изуверские пытки и лютые казни были в порядке вещей. Почти такой же суровой повседневностью, как «Черная смерть» или голод. Страшен, мучителен переход к вечному свету. И так короток, что не поймешь, где испытание духа, ниспосланное благою силой, а где козни дьявола. Ада боялись не меньше, чем тюрьмы с палачами. Кровь застывала в жилах при одной лишь мысли о муках вечных. В пыточный застенок не каждый заглядывал, зато насчет удовольствий, уготованных в преисподней, знали сызмальства. Церковные живописцы не скупились на красочные подробности. А уж фантазия играла безудержно.

Не пытки, как таковые, не смертоубийство кровавое и казни смущали умы, а то, что казнят да пытают невинных. Поэтому почти каждый примеривал, как бы поудобнее разместить на всех этих досках изменника-примаса, «Хоба-разбойника» и прочих людоедов.

Перво-наперво кинулись разыскивать смотрителя тюрьмы — королевского маршала Имуорса, но того, понятно, и след простыл. Может, спрятался где или в Тауэре вместе с другими укрылся.

Жаль. По всему выходило, что ему первому сюда лечь надо. Одни считали — на дыбу, другие — на колесо.

Дом Ричарда Имуорса, конечно, разрушили, а заодно и жилища самых ненавистных судейских: стряпчих, присяжных.

В Саусуарке расколотили в щепки и лупанарии Уолуорса. Впрочем, не все. Обитательницы не дали. В чем были, в том и повыскакивали на улицу. Чего-чего, а драться эти раскормленные фландрские девки умели. С визгом, ором и такой затейливой бранью, что даже беглые матросы падали прямо посреди улицы, обессилев не столько от побоев, сколько от хохота.

Юный Бомонт угодил в самый разгар ночного сражения в квартале Красных Фонарей. Остановив первого встречного, он вежливо спросил, где можно найти предводителя.

— А тебе зачем, петушок?

— Я с поручением от его милости короля.

— Еще один! Дела, братцы… А ну-ка проваливай отсюда, сопляк, пока цел.

Лошадь у него отняли.

Хитроумно задуманный план потерпел фиаско. Не добираться же до Ротерхайта пешком, да еще в темноте. О переезде двора рыцарь не знал. До Виндзора было далеко. Пришлось искать приюта в одном из уцелевших лупанариев.