ОТ ДВИНЫ ДО ВИСЛЫ
ОТ ДВИНЫ ДО ВИСЛЫ
1
Среди сумрачных елей, дубовых и кленовых рощ течет Дисна. Над рекой неподвижно висят серые облака, моросит дождь. Река и ее бесчисленные притоки вздулись, местами вышли из берегов, затопив болота и пойменные луга с островерхими стожками сена.
И дождь, промочивший до нитки, и незнакомые места, и длительное ожидание, — все это угнетающе действовало на красноармейцев. Хмурые, неразговорчивые, они бесцельно слонялись от хаты к хате в небольшой белорусской деревушке Ружмонты. В ней разместился штаб 10-й кавалерийской дивизии.
— Эх, и распогодушка ты, разокаянная! — измученный бездельем, присаживаясь на порог, раздраженно сказал Павел Ивин.
В углу на елтыше[7] сидит Аверьян, чинит узду. За столом помощник начальника штаба по оперативной службе Николай Власов, в накинутой на плечи новой шинели, наносит на карту последние данные разведки.
Начдив понимает настроение друзей. Совсем недавно у самого было не лучше и тому были свои причины.
Распрощавшись с родной дивизией, передав командование Фандееву, Томин в начале мая выехал в распоряжение штаба Западного фронта и здесь вынужден был бездельничать несколько недель. В конце мая на фронт начали прибывать части дивизии, но без штаба, который был расформирован командованием Приуральского военного округа. В частях почти не велась политическая работа, чем воспользовались враги и предательски увели 59-й кавалерийский казачий полк к белополякам. И хотя Томин в это время не имел никакого отношения к полку, он мучился и чувствовал себя виновным: полк-то сформирован из земляков-казаков.
Во второй половине июня все части дивизии сосредоточились в районе Полоцка, а двадцать пятого июня Томин принял командование дивизией. Пришлось срочно формировать штаб из незнакомых командиров.
На счастье, Томин встретил бывшего начальника 30-й дивизии Евгения Николаевича Сергеева, возглавлявшего Северную группу Западного фронта. Он поддержал Томина и оказал большую помощь в формировании штаба. По его же настоянию политуправление округа отпустило в дивизию Сидорова.
Сейчас Томин с благодарностью вспоминает Сергеева, всегда спокойного, чуткого и внимательного товарищами осуждает свою горячность и вспыльчивость, которые никак не может преодолеть.
Навсегда запомнилась Николаю Дмитриевичу первая встреча с командующим Западным фронтом Михаилом Николаевичем Тухачевским. Она произошла в штабе фронта, в Смоленске.
Удрученный вынужденным бездельем Томин решил встретиться с командующим и рассказать ему о своем неопределенном положении, просить назначение.
Тухачевский принял Томина сразу же после доклада адъютанта.
— Очень рад познакомиться с вами лично, Николай Дмитриевич, — мягким голосом заговорил командующий фронтом. — Как устроились с квартирой, с питанием?
— В этом отношении все нормально. Вот уже неделю бездельничаю, и не знаю когда это кончится. Решил обратиться к вам.
— Хорошо, что пришли. Через несколько дней ваше положение определится. 10-я кавалерийская дивизия находится в пути. В скором времени прибудет с юга пятнадцатая кубанская кавдивизия. Но вопрос еще не решен, как использовать кавалерию. Есть мнение специалистов придать ее бригадами армиям, — Тухачевский при этом внимательно посмотрел на Томина. — Каково будет ваше мнение?
Томин не спешил с ответом. Командующий не торопил.
— Я не знаю, кто предложил разбросать кавалерию по армиям, но такое мнение не одобряю. Надо всех кавалеристов собрать в один кулак, тогда будет больше пользы. Об этом говорит опыт конницы на Урале.
— Расскажите, Николай Дмитриевич, подробнее о действиях вашего конного отряда.
Командующий фронтом и начдив подошли к большой карте, которая занимала всю стену, и Томин около часа рассказывал о боевых действиях Сводного кавалерийского отряда Третьей Армии. Тухачевский слушал внимательно, время от времени задавал вопросы. Иногда восклицал: «Блестяще! Отлично!».
— При окончательном решении вопроса о кавалерии, я думаю, штаб фронта учтет ваше мнение.
Командующий проводил Томина до дверей, пожелал хорошего настроения и терпения.
И Томин терпеливо ждал.
Дивизия продвигалась на фронт крайне медленно, эшелоны выходили из графика. Запоздалое решение штабом фронта вопроса об использовании кавалерии привело к тому, что подготовка к боям проходила в спешке. Гая Дмитриевич Гай принял третий конный корпус буквально за несколько дней до начала боев.
В комнату вошел связной из штаба корпуса, вручил Томину пакет.
Десятой кавалерийской дивизии, наконец, ставилась боевая задача: взаимодействуя с частями 164-й отдельной стрелковой бригады, прорвать линию обороны противника и к исходу четвертого июля 1920 года выйти в район Коринка — озеро Дединское, а к исходу пятого июля занять озерное дефиле Струсты — Дресвяты — местечко Красносельцы. И далее, развивая успех, двигаться на Свенцяны. В заключении командир 3-го конного корпуса Гай писал:
«От начдива десять требую стремительности, смелости и точного исполнения боевого задания».
В одно мгновение Томин преобразился: куда девалась раздражительность и недовольство всем и всеми.
Все пришло в движение. Зазвенели полевые телефоны, захлопали двери штабной хатенки, поскакали в разные концы связные, застучала старенькая штабная машинка.
Только за полночь закончилось совещание. Командиры уехали в свои части. На полу, в углу, спят побратимы Аверьян и Павел. Натянув на голову шинель, похрапывает Коля Власов.
— Ты, кажется, не в духе? — спросил Сидоров.
Томин пристально взглянул на комиссара.
— Вот, Евсей Никитич, как будто все расписано правильно. Но бригады сформированы не совсем удачно, командиров и политработников тоже надо бы по другому расставить. За штаб тревожусь. Только один начальник штаба Мацук нам с тобой известен как толковый мужик и преданный товарищ. А остальные?..
— И остальные тоже наши, хорошие люди, — почесав кулаком подбородок, — ответил Сидоров. — Отдыхай, а я поеду во вторую бригаду.
Проводив комиссара, Томин ненадолго уснул.
2
Утром 4 июля 1920 года сотни орудий Западного фронта обрушили на головы пилсудчиков шквал огня.
Томин видел в бинокль, как взлетали бурые султаны земли, падали, словно подкошенные, могучие ели, рвалась проволочная сеть заграждений, рушились укрепления врага.
Вдруг грохот орудий смолк. Цепи 164-й бригады пошли на штурм. После многочасового боя три ряда проволочных заграждений были смяты. Укрепленный узел Дрегучи оказался в наших руках.
Враг бросил в бой резервы. Со стороны рощи, в тыл нашим пехотинцам, ринулись вражеские цепи.
— В атаку! Марш-марш! — уловив решающий момент, скомандовал Томин.
— В атаку! Марш-марш! — словно эхо прокатились команды по бригадам, полкам и эскадронам.
И словно тысячи маленьких солнц блеснули над конниками.
В раскатистом ура, в свисте и топоте утонула пулеметная и ружейная трескотня.
Проскакав через цепи своей пехоты, конники начали жестокую рубку.
Преследуя противника, 10-я кавдивизия к вечеру достигла озера Багудель, и после двухчасового боя заняли деревни Узгоны и Орцы.
Наступившая темнота помешала дальнейшему преследованию врага.
Перед наступлением комкор Гай приказал Томину все время держать связь с 164-й стрелковой бригадой. Это сдерживало наступление дивизии, отвлекало силы.
Шестого июля в местечке Слободка Томин отправил комкору рапорт.
Оценив обстановку, сообщив Гаю, по каким направлениям отходит противник, Томин писал:
«В силу изложенного, полагаю, что дивизию наивыгоднее бросить для занятия г. Вильно через узловую станцию Ново-Свенцяны и местечко Свенцяны. Если такая задача будет дана, то необходимо, чтобы дивизия не была связана с пехотой, то есть не приковывать дивизию к определенной линии фронта директивами высшего командования, и в выборе направления для достижения конечной цели предоставить дивизии полную инициативу».
Прочитав рапорт, Гай взял карандаш и на углу написал:
«Читал — ответить, что взвод для связи с 164-й стрелковой бригадой не посылать. Гай».
А машинистке продиктовал приказ:
«На случай моего выбытия из строя, своим заместителем назначаю начдива десятой Томина Николая Дмитриевича».
Дальнейшие события показали, что Томин не только предвидел задачу, но и подсказал комкору наилучший способ ее решения.
10 июля дивизия освободила город Свенцяны. Здесь Томин узнал, что наступление 15-й Кубанской кавдивизии застопорилось, и ей надо срочно оказать помощь.
Помогли военная смекалка и опыт боев с колчаковцами. Томин принимает дерзкое решение. На узловую станцию Новые Свенцяны под видом порожняка отправляется блиндированный поезд с казаками. Поляки не ожидали «гостей» и были ошеломлены, когда из теплушек выскочили красноармейцы. Кавалеристы из 60-го полка без боя захватили станцию и штаб полка. Польский полковник пустил себе пулю в лоб.
Оборона противника прорвана на всю глубину. Красные полки хлынули в прорыв.
3
Еще не успели остыть кони от бешеных скачек, еще не успокоились нервы конников, а кавалерийский корпус Гая получил новый приказ — занять город Вильно.
Три дня жарких боев на подступах к городу остались позади.
Высота 232 с плешиной на макушке замыкаете запада Свенцянскую гряду. Широкая просека, раскроив холм пополам, вышла к шоссе.
Небольшой отряд всадников остановился на опушке. Нагромождением скал открылся город перед кавалеристами. Центр раскинулся на речных террасах, и древние каменные дома сбегают к прохладным водам Вилии и Вилейки. Окраины разбросаны на широких плато.
Томин взглянул на часы и тихо проговорил:
— Сейчас начнется…
Первыми вынеслись из леса и лавиной покатились к месту путиловцы.
В бинокль Томину хорошо видно, как, прижавшись к гриве, вытянув вперед правую руку с обнаженным клинком, скачет комбриг Фандеев. Еще несколько минут, и конники будут на чугунном мосту, перекинутом через Вилейку.
В центре строя взметнулись огненные столбы, земля вздрогнула от разрывов, ударили пулеметы. Живая волна разбилась о волнорез из огня и камня. Часть кавалеристов кинулась врассыпную в придорожные рощи, другие укрылись за крупами послушных лошадей, третьи, распластав руки, легли навсегда, их кони, потеряв хозяев, мечутся по полю боя среди рвущихся снарядов.
— Не выйдет! — стиснув зубы, процедил Томин. — Понесли, ребята! — и, выхватив клинок, пришпорил коня.
С небольшой группой смельчаков Томин проскакал сквозь шквал огня, захватил мост. Кавалерийский поток хлынул в улицы.
Тем временем эскадрон под личным командованием Томина занял железнодорожную станцию и высоту, прилегающую к ней. В десять часов 14 июля начальник дивизии доносил об успешном ходе операции. Томинская дивизия оказалась первой в древней столице Литвы.
В небольшом скверике, в тени стройного тополя, накрытый продырявленной пулями шинелью лежит Павел Ивин. Слева — шашка, справа — балалайка с отбитым грифом. Струны скрутились колечками. Павел часто теряет сознание, в груди хрипит. Он дышит все тяжелее и тяжелее, придя в себя, обводит всех печальным мутным взглядом, просит пить.
Все знают, что Павел умирает, но все надеются на что-то, ждут.
Томин не скрывает своих слез.
Аверьян на коленях, наклонившись над другом, смотрит в потухающие глаза. А Павел пытается еще пошутить, тихо шепчет:
— Умирать худо, Аверя, жить лучше…
Подскакал Коля Власов. Не выпуская из рук повода, подошел к Ивину, присел на корточки. Павлуша узнал товарища, прошептал:
— Возьми мою шашку на память, в бою добыл…
— Павлик! — голос Власова сорвался, в горле перехватило. — Письмо вот тебе пришло, от Наташи.
— Про-чи-и-и-т…
Отскакал казак. Отсверкал клинок в его руке. Отзвенела лихо балалайка.
4
Восемь веков стоит на берегу величавого Немана Гродно. Возникнув, как пограничная крепость Киевской Руси, город несколько раз переходил к полякам, литовцам и снова возвращался в семью русских городов. Всякий, кто захватывал Гродно, старался сделать его неприступным.
Узнав о приказе взять крепость силами кавалерии, некоторые работники штаба усомнились в его реальности, сославшись при этом на то, что ни у Клаузевица, ни у Мольтке, ни у других теоретиков военного искусства нет подобных примеров.
— Не было, говорите? Тогда и Красной Армии не было. А теперь есть. И у наших теоретиков будут такие примеры, — вспылил Томин. — Мы не на бумаге воюем, а на местности. Через тридцать минут поедем на рекогносцировку.
Оставив конников на опушке соснового бора, командиры выехали на открытое поле. Вид города закрывали холмы. Пришлось придвинуться еще на несколько сот сажен вперед, подняться на гребень.
Величественная панорама открылась перед всадниками: блестели купола церквей и шпили костелов, в окнах метались лучистые отблески, зеленели сады, парки, длинным зеркалом пролег Неман. Вокруг города — пояс каменных фортов.
От небольшой рощицы, примыкавшей к крепости, оторвался маленький сизоватый клубок, впереди кавалеристов разорвался снаряд. И, как по сигналу, грянула канонада.
Киргиз под Томиным занервничал. Начдив потрепал его по гриве, и тот успокоился.
Не отрывает бинокль от глаз комбриг Фандеев. Отмечает на карте огневые точки противника Николай Власов. Только слегка прищуривается от близких взрывов Аверьян. Он знает — трусь не трусь, а пока начдив не выполнит задуманного, придется стоять.
Когда вернулись в лес, Николай Власов простодушно спросил Томина:
— Неужели, Николай Дмитриевич, вам не было страшно?
— Война — работа. Когда занят, о постороннем думать недосуг. А теперь можно подумать даже и об обеде.
У походной кухни толпились красноармейцы. Свесив ноги с обрыва, примостившись у сосны с обнаженным корнем, готовится к ужину молодой красноармеец.
— Хлеб да соль! — услышал он позади знакомый голос. Боец не успел вскочить на ноги, Томин уже сидел рядом. — О, старый знакомый, товарищ Тарахтун! — с веселой улыбкой воскликнул Николай Дмитриевич.
— Никак нет, красный кавалерист первого эксадрона полка Красных гусар Антип Баранов! — ответил боец.
И оба вспомнили, как заявились в Шадринск в штаб дивизии Антип с отцом.
— Хвались, как живешь-поживаешь, потчуй гостя.
Баранов протянул котелок и ложку. Взяв котелок, Томин покачал головой и осуждающе проговорил:
— Из такой посудины добрый хозяин пса кормить не станет. Как ты его запустил, хуже неряшливой хозяйки. — Попробовал, сморщился. — Вас всегда таким кондером кормят?
— Бывает и хуже.
— Ах подлецы, ну и подлецы. Позови повара.
Через минуту, длиннущий, как жердь, стоял перед начдивом эскадронный повар.
— Ты — повар?! — удивился Томин.
— Я, товарищ начдив, — ответил тот, вытянувшись, отчего стал казаться еще длиннее и тоньше.
— Не может быть, — помотал головой Томин. — Если повар — такая худоба, то какие ж тогда могут быть красноармейцы?..
Вокруг засмеялись.
— Плохой ты повар. Завтра мы будем штурмовать крепость. На пустой желудок такие дела не делают. А как ты кормишь бойцов? Что это за похлеб? Пригорел, постный, жидкий. Сейчас же весь запас сала положить в котел, выдать всем еще по порции хлеба.
— Есть, товарищ командир!
Томин быстро встал.
— Плотнее ужинайте и спать. Завтракать будет недосуг.
5
Обедали томинцы в Гродно. Богатые трофеи, и в их числе три танка, новенький английский самолет, тысячи пленных — таков был итог беспримерного боя. Советские военные историки получили блестящий пример взятия конницей сильно укрепленной крепости, который и много лет спустя приводился в военных журналах и на кафедрах военных академий.
В обед начдиву представили героя дня, подбившего танк.
— Баранов! Ну и молодчина, ну и молодчина! — обнимая и целуя красноармейца, приговаривал Томин. — Как это ты его?
— Я, я нечаянно, — заикаясь от смущения, начал Баранов. — Лежу в канаве, земля гудит, думаю — все, раздавит. Потом рукой-то до пояса дотронулся. Батюшки мои, что это, думаю, у меня такое?! От страха-то про гранаты забыл. Отцепил и почувствовал в руке силу. Хвать — есть! Другой — бух! Вот и все.
— Молодец! Вот тебе мой подарок, — и Томин вручил Баранову свои именные часы, полученные за бои на Восточном фронте в районе села Калиновское в феврале 1919 года.
*
Враг отходил на Ломжу. Колонна конников двигалась по дороге. Слева и справа снопы, составленные в кучи.
Начдив строго приказал не топтать и не травить крестьянские поля. Но вот он увидел бойца не в походной колонне, а едущего по полю. Тот ухитрился, не слезая с седла, кормить коня. Острый конец пики продел через уздечку и нацепил на него сноп овса. Другой конец держит в руке.
Томин не стерпел. Подскакав к всаднику, он рванул узду так, что тот чуть не вылетел из седла.
— За что? — взмолился боец и обернулся.
— Баранов?! И не знаешь за что? Ты так честь красного конника бережешь?
Баранов быстро свалился с коня, снял сноп, вытащил пику из уздечки.
— В следующий раз, если замечу, коня отберу и безлошадному казаку отдам, так и знай. А пока пойдешь на кухню картошку чистить. Понял?
— Понял, товарищ начдив!
К Баранову подъехал военком дивизии, спросил:
— Ну, как, здорово влетело?
— Сам виноват, вот и влетело.
В Ломже конный патруль доставил в штаб мужчину в сапогах и галифе, но поверх гимнастерки — фрак, на голове шляпа, на руках белые перчатки.
— В магазине барахолил, товарищ начдив, — доложили конники.
— Кто такой? — спросил Томин, приходя в ярость.
— Командир роты, — ответил вызывающе тот, — требую отпустить немедленно.
— Командир, говоришь?! Мерзавец ты, негодяй, а не командир. Я тебе сейчас покажу, подлец!
— Товарищ Томин, не марайте рук, — отстраняя начдива от мародера, спокойно проговорил Сидоров.
— Увести подлеца в особый отдел! — приказал Томин.
Как потом выяснилось, этим типом оказался бывший приказчик, офицер царской армии, в 1920 году призванный в Красную Армию.
Суд был суровым.
Конный корпус Гая стремительно двигался на запад.
Были блестящие победы. Они доставались нелегко. Хоронили под ружейные залпы одних, отправлялись в госпиталь другие.
В занятую красными Млаву прибыл в тот же день член Военного совета Четвертой Армии и вручил Томину орден Красного Знамени.
И опять день и ночь походы и бои, бои и походы.
6
…Горделиво катит воды красавица Висла. Щедро палит летнее солнце. На отлогом песчаном берегу лагерем раскинулись красные полки. Куда ни кинь глазом, всюду кавалеристы. Одни стирают портянки, купают лошадей, чинят обмундирование, другие пишут домой письма, поют песни.
Варшава осталась в тылу, и все ждут приказа: «На Варшаву!». У всех на устах одно: «Даешь Варшаву! Варшава!».
Проходят партийные собрания, командиры и политработники разъясняют красноармейцам, какие задачи стоят в этой войне, рассказывают, как должен вести себя с мирным населением красный боец — освободитель.
…Полдень.
Вдали над Вислой показался дым. А некоторое время спустя из-за изгиба реки выплыл пароход с баржей.
— Захватить пароход! — приказывает Томин.
Десять лодок ринулись к пароходу. Капитан, заметив их и войска на берегу, направляет пароход в противоположную сторону. Качаясь на волнах, открыв стрельбу вверх, красноармейцы подводят лодки к борту, быстро взбираются на палубу.
— Туда, туда правь, — приказывает Баранов капитану.
Тот возмущается, что-то говорит не по-русски, но выполняет приказ.
На пароходе французские офицеры-советники плыли в Варшаву. В трюмах баржи — американское продовольствие, вооружение и снаряжение.
Французских офицеров переправили на противоположный берег, а содержимое баржи забрали, как трофеи.
…На рассвете перед дивизией была поставлена задача — взять Плоцк.
Полки пошли в противоположную сторону от польской столицы.
Плоцк — сильно укрепленный город на берегу Вислы. На улицах города баррикады. Белополяки подтянули артиллерию, резервы.
Два дня гремел жестокий бой. Противник разгромлен, но бойцы не радуются.
Погиб комбриг Сергей Гаврилович Фандеев. Он жил гордо и умер на лету, возглавляя атаку лавины конников.
В этот скорбный час Томину вручили приказ: отступать.
Это было так непонятно и неожиданно для всех, что в первое мгновение не хотелось верить. Победа — и отступать? Эти два понятия не укладывались в голове Николая Дмитриевича. Не знал Томин в эту минуту, сколь тяжелое положение создалось на всем Западном фронте.
Хоронили героя в деревне Клеки, на пути отступления.
Сергей Гаврилович лежит под яблоней, в помещичьем саду.
Марлевая повязка на лбу Фандеева в крови, скрещенные руки покоятся на широкой груди. Он кажется живым, и никто не хочет верить в его смерть.
Поодаль несколько гусар роют могилу. Глухие удары лома больно отдаются в сердцах.
Томин держит в руках бинокль, шашку комбрига и внимательно, словно в первый раз, читает надпись на серебряной пластинке шашки:
«Командиру 55-го полка Красных гусар Сергею Гавриловичу Фандееву за высокопроявленную воинскую доблесть при взятии города Ирбита 21 июля 1919 года от Реввоенсовета трударма 1».
Эту награду Томин вручил другу в Шадринске.
Вспомнились Томину бои и походы, проведенные с Сергеем Гавриловичем по горам седого Урала и равнинам Зауралья.
— Сберечь это надо, — проговорил Томин, передавая шашку и бинокль работникам штаба.
Короткий траурный митинг. Эскадрон Красных гусар дает три залпа, навсегда расставаясь с любимым «суровым» командиром.
На могиле установили дощечку с надписью красным карандашом:
«Здесь похоронен красный герой Сергей Гаврилович Фандеев, павший храбро в бою под городом Плоцком 18 августа 1920 года».
7
Опасение главкома Каменева, высказанные в разговоре с командующим фронтом Тухачевским одиннадцатого августа 1920 года, подтвердились: «Центр Западного фронта под напором превосходящих сил противника лопнул, как перетянутая струна».
Оторвавшиеся на сотни километров от тылов и баз снабжения, уставшие и сильно поредевшие части правого крыла Западного фронта попали в окружение. На севере граница с Германией, на востоке, западе и юге — вражеские войска.
С непрерывными кровопролитными боями пехота и конница пробиваются на восток. Несколько раз кавалеристы разрывали вражеский обруч, и через прорыв выходили утомленные, обескровленные части. Но кольцо окружения смыкалось в новом месте и еще туже стягивалось.
Кончились боеприпасы, продовольствие, зарядил моросящий дождь, расквасил дороги и тропы.
Короткий привал. К чайной, где расположился на обед начдив, словно воробьи, слетелись деревенские беспризорники. Оборванные, грязные, голодные, они молча стоят у дверей и жадными глазами смотрят, как Аверьян Гибин распластывает на ломти ржаную буханку.
— Накорми ребятишек, — проговорил Томин, глядя на маленьких оборвышей.
— Нечем, Николай Дмитриевич, все тут, — ответил Аверьян.
— Дай по ломтю хлеба и куску сахара на рот, а что останется — нам.
— Хм! Я их корми, а они вырастут большими и наших же ребятишек убивать станут.
— Э, Аверя! В Польше к тому времени править будет народ. Так что не бойся за наших детей, они еще чаевничать из одного самовара будут.
Быстро управившись с хлебом и сахаром, ребятишки повернулись к Томину, низко склонили головенки и хором проговорили:
— Дзенкуе, пане.
— На здоровье, — улыбнувшись, проговорил Николай Дмитриевич.
— Слышишь, Аверьян, ребятишки спасибо нам говорят. Всю жизнь будут, помнить русских.
Николай Дмитриевич погладил косматые головы ребятишек и уехал. Вслед ему устремились несколько пар благодарных детских глаз.
К исходу дня двадцать первого августа все части корпуса и остатки стрелковой дивизии сосредоточились в районе деревни Вышень, юго-западнее города Млавы.
Утром следующего дня комкор Гай собрал командиров и комиссаров соединений. Отдав приказ на очередной прорыв, комкор изложил свой план дальнейших действий: по-прежнему двигаться вдоль границы, прорываться до последней возможности, пока не подойдет помощь.
— Разрешите, — попросил Томин, когда комкор закончил. — Близость границы действует разлагающе, и у нас сил нет удержать бойцов от перехода кордона. Громоздкие обозы нас привязывают к местности, это на руку полякам. Надо бросить все обозы к чертовой матери, пехотинцев прикрепить к кавалеристам и прорваться на юг, в глубь Польши, и затем к своим. Несомненно, что основные силы противника прикованы к нам. А там их меньше, — и Томин плеткой хлестнул по голенищу.
Гай поправил плащ на плечах. Выглядел он болезненно, под глазами мешки, цвет лица с желтизной.
— Смело, но рискованно. Мы не знаем обстановки и на легкую победу рассчитывать не приходится.
Гая поддержали и другие командиры.
Томин решил пробиваться со своей дивизией на юг.
— Нет, товарищ Томин, мы этого сделать не сможем, — твердо проговорил Сидоров. — За невыполнение приказа командир корпуса вправе и даже обязан будет тебя расстрелять.
Взгляды военкома и начдива скрестились.
— Знаю, Николай Дмитриевич, что ты не боишься смерти, но какой?! В бою, а не от пули своих.
8
Жуткое зрелище представляет несущая лавина из двух тысяч повозок, по тридцать-сорок повозок в ряд. Иногда две повозки сцепятся и тогда, — если бойцы не успели перескочить на летящую рядом, — пиши — пропало: оплошавших лавина смешает с землей.
Томин смотрит на этот бешеный поток, в бессильной злобе кусает губы, подергивает плечами. Повозки обтекают идущую по дороге артиллерию. Попробуй ее теперь применить в деле! Ничего не выйдет!
В только что пробитую конниками во вражеской стене брешь прошла пехота, промчались обозники, и последним двинулся штаб дивизии.
Где-то сзади, сдерживая напор неприятеля, идет вторая бригада.
Казаки отбивают наскоки шляхтичей справа. Как будто все идет хорошо. Но вот на мосту через небольшую речку образовалась пробка. Томин с товарищами поспешил к месту затора, но не успели они проехать вдоль колонны и ста шагов, как услышали паническое:
— Гони! Штаб дивизии проехал!
— Остановить! Штаб дивизии на месте! — грозно скомандовал Томин. — Паникеров буду расстреливать!
Паника пресечена вовремя. Но не прошло и пяти минут, как по скоплению войск молнией ударил новый панический вопль:
— Кавалерия! Спасайся!
Из редкого леса, который несколько минут назад миновали красные войска, выскочили польские уланы.
Томин окинул взглядом задние повозки и, подскочив к последней, падает в нее. Прямо с повозки открывает из пулемета огонь по атакующим. В рядах противника смятение. Кавалеристы заканчивают дело: враг частично порублен, частично скрывается в лесу.
«В чем дело? — спрашивает себя Томин. — Где казаки? Где вторая бригада?»
Он трет рукой грудь, от этого боль немного затихает.
Надо ж такому было случиться! Вчера в кромешной темноте его Киргиз упал в окоп и крепко подмял всадника. Боли в груди все еще не затихли, и все тело будто измолочено цепами.
— Коля, бери ординарца, найди вторую бригаду. Передай приказ, чтобы немедленно шли на соединение с главными силами. К вечеру догонишь. Ночевать будем в деревне Винценты, — и Томин поставил точку на карте северо-западнее города Кольно.
На короткий отдых войска расположились лагерем у небольшой приграничной деревушки Винценты.
Наступила ночь с двадцать пятого на двадцать шестое августа 1920 года. Томин сидит под кроной старого дуба. Рядом Аверьян ворошит костер, чтобы не погас огонь от непрерывного моросящего дождя. Он где-то раздобыл несколько картофелин и теперь поджаривает ломтики.
Со стороны границы показались силуэты трех всадников. Все насторожились. Николай Дмитриевич внимательно посмотрел и крикнул:
— Колька!
В следующее мгновение Томин стаскивает Власова с коня, тискает в объятиях, глотая соленые слезы, приговаривает:
— А я-то думал больше тебя не увижу, на погибель парня послал. Ну, рассказывай.
— Вторая бригада и казаки там, — проговорил Власов, махнув рукой в сторону границы. От усталости и переживаний он не может стоять и опустился на землю.
— Без приказа перешли? — охнул Томин.
— Разговаривал с комбригом через границу. Он говорит, что перешли границу после того, как узнали, что Томин погиб и первая бригада разгромлена. Пробирался к ним через болота: шляхтичи загнали. Коней еле вытащили: дорога перерезана, и возвращались то по польской, то по немецкой земле, — сдерживая слезы обиды, рассказывает Власов.
В это время Томина вызвали в штаб корпуса.
Командиры хмурые, злые, уставшие. В их глазах комкор читает вопрос:
— Что дальше?
— Мы сделали все, что в наших силах, — поднявшись с поваленного дерева, заговорил Гай. — На наши неоднократные вызовы штаб фронта не отвечает. — Голос его Дрожит, срывается. — Совесть красных кавалеристов чиста перед Родиной. Приказываю всем частям перейти границу.
В штаб дивизии Томин вернулся словно после тяжелой, продолжительной болезни. Сразу дали себя знать старые раны и недавний ушиб. В ответ на вопросы друзей он почти прошептал:
— Хор трубачей ко мне! — И, опустившись на пень старого дуба, зажал голову руками.
— Трубачи в сборе, — доложил начальник штаба.
Доклад начальника штаба вернул Николая Дмитриевича к действительности, заставил вспомнить, что он, Томин, начальник дивизии, что подчиненные ждут его приказаний.
Томин встал, привычным движением расправил складки на гимнастерке и знакомым для всех, бодрым, звенящим голосом приказал:
— Хор трубачей, «Интернационал!»
Под звуки пролетарского гимна, с развернутым боевым красным знаменем полк Красных гусар двинулся к границе. Последним перешел границу Путиловский Стальной кавалерийский полк.
— Все?! Организуй, Евсей Никитич, я не могу, — попросил Томин.
С брички сложили на землю документы штаба. Застучали ломы и лопаты.
— Товарищ начдив, все готово, — сообщил комиссар.
Томин подошел, опустился на колени, поцеловал холодный шелк знамени.
Молча приложился к знамени комиссар, красноармейцы, охранявшие святыню дивизии. Николай Власов приблизил шелк к губам и потом отделил его от древка.
Гибин долго возился у кучи бумаг. Наконец ему удалось разжечь костер.
Пламя озарило свежую яму, вырытую под могучим, трехстволым дубом. Завернув полотнище в непромокаемую бумагу и в чехол, комиссар бережно опустил его на дно.
Засыпали яму землей, заложили дерном, забросали листьями.
— Запомните, друзья, это место. Детям расскажите о нем, если нам не суждено будет вернуться к этому дубу, то они, наверняка, придут, — проговорил Томин.
Все сели на коней. Постояли минуту молча.
— Пора! — произнес Томин и направил Киргиза вслед за уходящими частями. Две крупные слезы скатились по щекам начдива.
Костер погас. Темнота окутала старый дуб. Гудит зловеще ветер. Хлещет дождь…
9
Чужой мир встретил конармейцев холодом штыков, высокомерными усмешками прусских военных чинов. Утром всех разоружили и под конвоем отправили в лагерь.
— Позор, позор-то какой! — Смотря на растущую груду оружия, покачав головой, прошептал Томин.
В лагере города Арис немецкие офицеры сразу же стали отделять командиров от красноармейцев.
Узнав об этом, Николай Дмитриевич собрал командный и политический состав.
— Немецкие власти выделяют командный состав в особую группу, — начал начдив. — Они обещают создать для нас хорошие условия. Я требую от всех вас остаться на своих постах, исполнять свой служебный долг. Советская власть поручила вам командование, только Советская власть может снять вас с постов. Мы обязаны спасти дивизию как боевую единицу для Красной Армии. Мы не имеем права бросить красноармейцев на произвол судьбы в такое время. Разъясните бойцам обстановку, в которой мы оказались, ободрите людей, не давайте им падать духом. Держитесь стойко, мужественно, ведите себя достойно. О нашем положении знает правительство. Оно ведет переговоры с немецким правительством и скоро мы вернемся на Родину.
Как и прежде, бойцы видели каждый день своего командира чисто выбритым, подтянутым, в начищенных сапогах, с блестевшей на фуражке пятиконечной звездой. Он ободрял приунывших, много шутил, заботился о раненых и больных.
Не добившись своего, — расслоения и развала дивизии, немецкие власти создали для людей невыносимые условия: наполовину убавили и без того скудный паек, совсем лишили фуража коней. Начался страшный голод, эпидемия. Чтобы как-нибудь продержаться самим и поддержать коней, бойцы продавали снаряжение, личные вещи, обмундирование.
— Надо бежать, — предложил Власов.
— Подберите надежных людей и бегите. Здесь заблудиться нельзя. Доберетесь до своих, расскажите всю правду о нас, — одобрил Томин.
— А вы? — спросил Евсей Никитич Сидоров.
— Я командир дивизии, и мне не к лицу бросать бойцов. А вам тоже следует отсюда бежать и как можно быстрее. Чем быстрее узнают в Москве о нашем положении, тем быстрее вызволят нас из беды. Действуйте!
Выполняя волю командира, первым исчез из лагеря с группой красноармейцев Николай Власов. На вторую ночь Томин проводил в дальний путь Евсея Никитича Сидорова.
А сам вместе с красноармейцами терпеливо переносил все лишения лагерной жизни: часами стоял в очереди за поварешкой баланды, вместе с другими по ночам лазил под колючей проволокой на поле за брюквой…
10
Чтобы сломить организованное сопротивление интернированных, немецкое командование стало разъединять части и отправлять в глубь Германии.
Под стук колес на стыках рельсов у Томина зрел свой план. Теперь уже дивизии нет, надо действовать…
На подъеме поезд замедлил ход. Томин пожал руку Аверьяна — сигнал к действию.
Аверьян бесшумно, с ловкостью кошки, прыгнул на часового, отбросил. Еще мгновение, и друзей поглотила кромешная темнота.
Кубарем скатившись с насыпи, Николай Дмитриевич вскочил. Рот и нос забиты землей, в глазах разноцветные искры, в голове звон. Выплевывая окровавленную землю, Томин услышал стон и бегом кинулся на него. Аверьян сильно ушиб колено и не мог встать.
Николай Дмитриевич взвалил на спину ординарца, поспешил к лесу. Темная ночь и чащоба надежно укрыли от погони.
К утру вышли к озеру, окруженному кустарником. Тихое, прохладное утро. Скупо пригревает солнце.
— Красота-то какая! Теперь мы сами себе хозяева. Свобода!
Захотелось по-мальчишески засвистеть от радости.
— Как мы только доберемся до нее, до свободы-то? — с унынием заметил Аверьян. — Чужбинушка, врагов так и жди из-за каждого куста.
— Так уж из-за каждого! Эх, Аверьян, Аверьян! Ничему, знать, ты в Красной Армии не научился. Да там, где есть рабочие и крестьяне, там есть и наши друзья, — возразил Томин.
— Балакать-то по-ихнему не умеем…
— Ну, ты, похоже, неисправимый худодум. Рабочий и крестьянин всегда дотолкуются. Ну, нечего зря время терять. В дорогу!
…Только на третьи сутки друзья перешли германо-польскую границу. Голодные и усталые, они подошли на заходе солнца к деревушке, прижавшейся к темной стене елового бора. Ветвистые ели свечой уходят ввысь, словно подпирая острыми вершинами небосвод. В бору тихо и прохладно. Длинные тени бороздят землю.
— Николай Дмитриевич, так это же та деревушка, где мы перед переходом границы привал делали, — проговорил Аверьян.
— Да. Ты лежи, а я схожу на разведку, возможно, здесь найдем пристанище.
Томин постучался в оконце крайнего дома. Его встретила хозяйка, пожилая полная женщина:
— Русский большевик? Прошу, пане, прошу.
Через некоторое время Томин и ординарец лежали на сеновале и жадно ели хлеб с отварным картофелем, запивая молоком.
Вечером с поля приехал хозяин. Жена встретила его быстрым рассказом. Николай Дмитриевич и Аверьян, не разбирая слов, догадались, что речь идет о них. Что будет? Что скажет хозяин?
Тот сначала распряг и поставил на выстойку лошадей. Сбрую занес под навес. И только после этого поднялся на сеновал.
— Доброго вечера, товарищи, — проговорил он на ломаном русском языке, пожимая руки конников. — Идемте кушать, там будем говорить. У нас солдат нет.
Ужинали молча. Иногда Томин украдкой бросал взгляд на угрюмое лицо хозяина, стараясь разгадать его мысли.
— Домой идем? — спросил после ужина поляк.
— Да.
— А как быть вот с этим делом? — И Зигизмунд Нисковский, так звали поляка, вынул из бокового кармана пиджака и осторожно развернул «Манифест к польскому трудовому народу городов и сел» Временного революционного комитета Польши. — Опять и власть, и леса, и поля забрали себе паны. Как нам жить дальше?
Под вопросительным взглядом поляка Томин опустил голову. У него было такое чувство, словно он был виноват перед этим незнакомым человеком за все случившееся.
Усилием воли Томин превозмог гнетущее чувство, положил руку на плечо поляка и, глядя ему прямо в глаза, сказал:
— Этот манифест, Зигизмунд, береги пуще глаза своего. Не за горами то время, когда все будет так, как написано…
Все это время Томин не переставал думать о знамени дивизии. Судьба свела его с человеком, который может помочь. Николай Дмитриевич осторожно перевел разговор. Поляк внимательно выслушал, понял, что от него хотят русские, проговорил:
— Это пашня моего свояка… На мосту часовой. Риск большой, но знамя достать надо.
…В этот раз Зигизмунд Нисковский выехал в поле раньше обычного.
Пароконную бричку он подкатил вплотную к трехствольному древнему дубу. Много легенд сложено о нем, веками стоящем на берегу Винценты, на границе с Пруссией. И вот он, Зигизмунд Нисковский, является участником рождения новой. Пройдут годы, эта простая история о боевом знамени обрастет вымыслами, человеческое воображение добавит к ней новые подробности, и она станет легендой.
В полуверсте от дуба мост через Винценту, полосатый пограничный столб, шлагбаум, часовой.
Зигизмунд распряг коней, снял с брички плуг. От надвигающегося дождя накрыл бричку так, что концы брезента свесились до земли. Начал готовить плуг к подъему зяби: стучал ключом, гремел цепью, откручивал и прикручивал лемех.
А тем временем Аверьян Гибин спустился между дрогами под брезентом и бесшумно начал орудовать солдатской лопаткой. Вынув знамя, он немножко подумал — брать или не брать остальное?
«Возьму пистолет, хороший подарок Николаю Дмитриевичу!»
Разровнял землю, разложил дерн и забросал листьями. Забрался в бричку и стал терпеливо ждать.
Не успел Зигизмунд сделать и двух кругов, разошелся дождь. Громко ругая погоду, поляк уехал домой.
Начдив со слезами на глазах прижал к груди боевое знамя. Дивизия будет жить.
— А «бельгиенка» возьми, Аверя, себе, ты заслужил, — проговорил Томин.
Аверьян повесил пистолет на ремень, погладил кобуру.
— Спасибо, друг, за все. Прощай, — обратился Николай Дмитриевич к поляку.
— Скорая встреча.
Зигизмунд Нисковский рассказал Томину, как лучше идти, дал адреса надежных людей.
*
…Лесными тропами, оврагами, чащобой пробирались на родину все, кому были дороги свобода и воинская честь. Ни колючие проволоки, ни часовые с собаками не могли удержать их. В пути группы красноармейцев встречались, объединялись, росли.
Семнадцатого сентября 1920 года отряд красноармейцев численностью до трехсот человек во главе с Томиным перешел Литовско-Советскую границу. А несколько дней спустя командующий Западным фронтом Тухачевский поручил Томину формирование кавалерийской дивизии. Она формировалась, в основном, из конников бывшего корпуса Гая.
По просьбе командиров и красноармейцев новому соединению было присвоено наименование «Десятая Кубанская кавалерийская дивизия».