Солдат 810-полка
Солдат 810-полка
Станица Кардоникская лежит вдоль галечных намывов реки Кардоник и в летнее время сплошь утопает в садах, осенью белеет среди желтых разливов кукурузных полей. Зимой тихо стелются по заснеженным улицам синие дымки из труб, и по этим дымкам, вернее по их запаху, все узнают, что у Кулешовых, например, пекут хлеб и пироги, у Самохиных варят суп с курицей и грибами, а у Синельниковых пекут картошку в горячей золе.
Попутная машина добралась до станицы поздно вечером. Мы не знали, где искать Подкопаева и потому направились прямо к освещенному Дворцу культуры, надеясь там встретить кого-нибудь, кто бы помог.
Шел фильм “Люди и звери”, в кассе продавались последние билеты, и толчея у входа не оставляла надежды найти проводника достаточно быстро. Однако первый же человек, учительница местной школы, не только знала Подкопаева, но и показала его дом.
– Вы, наверно, в связи с этими событиями на перевале – сказала она. – Ужас какой. У нас сейчас все только об этом и говорят...
Подкопаевы уже спали. Мы решили не беспокоить их, отправились в Дом колхозника.
Едва показалось солнце, вышли на улицу. Стояло прекрасное, тихое утро. Иней похрустывал под ногами, искрился на еще не опавших листьях и ребрах крыш. На горы выпал снег. От этого они казались совсем рядом со станицей, будто наступали на нее. Небо над белыми шапками гор синело так ослепительно, что было больно глазам. За несколько дней, что мы пробыли в ущелье и на леднике, мы привыкли думать о них, как о чем-то тревожном, что надо обязательно преодолевать.
Сейчас мы подумали, что хребет Оборонный и Марухский ледник тоже засыпаны снегом и до будущего лета туда не добраться...
В калитку вделано железное кольцо. Постучали. На крыльцо вышел сухощавый мужчина с седеющими волосами на непокрытой голове. Странной, словно спотыкающейся походкой он подошел к воротам, открыл калитку и пригласил в дом, даже не спросив, кто мы и зачем. Он шел рядом и можно было заметить, что ступни его ног малы, как у ребенка.
– Извините, что пришли рано.
– А мы встаем еще раньше, – ответил хозяин. – Колхозная привычка.
– Мы вчера вечером приходили, но вы уже спали, наверное.
– Да нет, – откликнулся он. – Это мы в кино были... Прошли в чистую и прохладную горницу и познакомились.
– Знаете ли вы, кто погиб на леднике? Он ответил, что точно не знает. Тогда мы показали ему фотокопии документов, расшифрованных в Ставрополе. На открытке хорошо читался обратный адрес: “...810 стр. полк, минбат...”
– Вот, значит, как, – сказал он тихо, и худое лицо его нервно дернулось. – Наши это были... А я и не знал, когда хоронить их ездил в Зеленчукскую, что однополчан хороню...
Он наклонил голову над столом и некоторое время молчал, только двигались руки: то левая сожмет кулак правой, то правая – левую, словно им холодно стало. Жена стояла на пороге горницы – она собирала детей в школу и вошла на минутку, услышав наш разговор. Не отрываясь, она смотрела на мужа, закусив уголок платка, и не слышала, когда звали ее дети.
– Ну, что ж, – сказал Иван Васильевич и поднял голову, глянув прямо и строго, – расскажу, что помню...
В Советскую Армию Подкопаева призвали 14 августа 1942 года и зачислили в Сухумское пехотное училище. А в сентябре весь состав этого училища был брошен на оборону Марухского перевала. Распределение по частям произошло уже на перевале. Подкопаева зачислили в полковую разведку 810-го стрелкового полка 394-й стрелковой дивизии Закавказского фронта. Фронтом командовал генерал армии Тюленев. Командиром полка был майор Смирнов. Командир взвода разведки младший лейтенант Толкачев. Иван Васильевич помнит это отчетливо. Левее 810-го полка на перевале держал оборону 808-й полк. Тут же находились приданные им и другие подразделения.
Иван Васильевич берет блокнот для рисования, вырывает оттуда лист и быстро набрасывает карту перевала, ледника, Марухского ущелья, где располагались немецкие подразделения, куда была подведена канатная дорога. Он нарисовал даже столбик с табличкой, на которой написал: “Людвиг”.
– Так условно называли немцы какую-то свою часть в районе перевала, – пояснил он.
Вообще Подкопаев отлично, до мелких деталей помнит события на перевале с того момента, как сам попал туда, разумеется, в тех пределах знаний, какие доступны рядовому полковому разведчику. Вот, например, один эпизод.
...Пятого ноября группе разведчиков и автоматчиков, в том числе Подкопаеву, было дано задание: пройти тайной тропой через перевал, спуститься в Марухское ущелье и разведать места расположения немецких частей и складов с боеприпасами. Разведчики ушли на пять суток и за это время сумели установить, что немецкое “хозяйство” – “Людвиг” располагается чуть ниже Марухского ледника, что немцы построили канатную дорогу и по ней подбрасывают продовольствие и боеприпасы.
Вернулись из разведки лишь одиннадцатого ноября, их радостно встретили товарищи, а старшина взвода Иван Казак, родом с Украины, провел их к себе и выложил на стол несколько посылок с домашним продовольствием для бойцов от трудящихся.
– Ешьте, хлопцы, – растроганно сказал старшина. На другой день, часов в десять утра, разведчиков вызвал ПНШ-2 – помощник начальника штаба полка по разведке. Пришли к штабу. Было тихо и солнечно, морозный снег поскрипывал под ногами, но ребятам было тепло в новеньких полушубках, присланных специально для разведчиков, и в белых сибирских валенках совсем не мерзли ноги.
Навстречу вышел ПНШ-2, спросил у младшего лейтенанта Толкачева.
– Эти ребята ходили!
Поздоровался с каждым за руку, посмотрел на часы, а потом на небо, в котором словно по заказу послышался тяжелый гул наших бомбардировщиков, шедших на перевал.
– Ну вот, – сказал ПНШ-2, – смотрите теперь. Это вашего “Людвига” и канатку пошли долбать. По вашим данным.
Так они стояли, пока не успокоился воздух от взрывов. Потом ребята ушли к себе во взвод, а к обеду пришел Толкачев и сообщил, что комполка приказал представить их к награде.
Иван Васильевич не сразу переходит к рассказу о последней операции взвода разведки, в которой погиб почти весь взвод и в которой сам был тяжело ранен. Мы понимаем: такое вспоминать нелегко. Снова сидим молча. Наконец Подкопаев словно очнулся от забытья и начал рассказ...
– В декабре сорок второго года взводу разведки 810-го полка и взводу автоматчиков дали задание: пройти па Марухский ледник и тщательно разведать “хозяйство” “Людвиг”.
Разведчики в белых маскхалатах и автоматчики в обычном обмундировании, но без маскхалатов, начали свой путь к воротам перевала. Двигаться пришлось по крутому, засыпанному глубоким снегом склону. Первую ночь провели в снегу, не разжигая костров, под ледяным горным ветром. Наскоро вырыли ямы, ложились в них по нескольку человек, тесно прижавшись друг к другу. Метель сразу же заметала их. Под снежным покрывалом они могли сохранять тепло своих тел.
На следующий день прошли ледник. Разведчики двигались быстрее и оставили автоматчиков далеко позади. Хотели уже сворачивать к перевалу, но напоролись на засаду. Не зря вчера кружила над нами “рама” – немецкий воздушный разведчик. Немцы, видно, поняли замысел наших и предприняли контрмеры.
Бойцы бросились назад, но и там были встречены плотным автоматным огнем. Отрезаны! Где-то далеко ведут бой автоматчики, но им не пробиться к разведчикам, потому что все новые и новые группы немецких егерей спускаются по леднику к месту боя.
Разведчики, двадцать два человека, отстреливаясь, пробились к скалам и заняли оборону под одним из каменных навесов, достаточно укрытом от пуль, но не от снега и ветра. В первый день боя было убито тринадцать человек и их похоронили тут же, под навесом, прямо в снегу. Метель сразу же замела могилы.
Немцы простреливали выход из-под навеса со всех сторон. Нашему снайперу, грузину, удалось сбить немецкого пулеметчика, засевшего сверху. Немец упал перед нами на снег, и все увидели на его шапке маленький горный цветок из жести – эдельвейс...
Погиб старшина взвода Иван Казак. Убит старший лейтенант в тот момент, когда он хотел гранатами забросать немцев. На пятые сутки обороны осталось под навесом четыре человека, двое из них – Подкопаев и Прохор, фамилию которого Иван Васильевич не мог вспомнить. Сквозь теряющееся сознание помнит кольцо немцев у входа под навес с автоматами в руках. Помнит, как выхватил один из них винтовку с оптическим прицелом из рук снайпера – грузина, хряснул ею о скалу. Остальные бросились снимать с них теплые вещи и тут же напяливали на себя. Какой-то немецкий офицер, рыжий, в пенсне, вынул правой рукой парабеллум, висевший у него с левой стороны, взвел его и начал показывать, как он всех сейчас перестреляет и как матери их будут плакать о них – совсем еще безусых ребятах, все показал жестами.
Все же их не убили, а приказали нашим военнопленным, работавшим на канатке, вывезти на санях на хребет, а потом спустили вниз по канатной дороге и отправили на машине в Красный Карачай. Прохору там сразу ампутировали руку и унесли куда-то, а к Подкопаеву подошел переводчик, старый эмигрант, русский, поговорил и сказал, что вот у него самого сын такой и что лучше будет, если его отправят в госпиталь для пленных в Карачаевск (Микоян-Шахар), там есть надежда остаться в живых, но не сказал почему. И на прощанье сунул ему сумку с продуктами...
В машину его положили рядом с двумя немцами, тоже раненными на перевале. Один, молодой, раненный в плечо, все порывался дотянуться до горла Подкопаева, чтобы задушить его, а второй, пожилой, со страдающим выражением лица, потому что был ранен в живот, молча отпихивал молодого ногой и что-то говорил ему, видно было, что ругался.
Так они приехали в Карачаевск. Немцев унесли сразу, а Подкопаева снова повезли – в другой госпиталь, для пленных. Подъехали и шофер – низенький коренастый немец – подхватил его себе на спину, что-то проговорил, Подкопаев понял только одно слово: “Камрад”, принес в госпитальный коридор, положил на диван и умчался. Пришла медсестра, начала расспрашивать, откуда он. По коридору быстро проходил плотный мужчина в белом халате, возле Подкопаева задержался, спросил:
– Откуда?
– С перевала, – ответила сестра.
– Хорошо, – сказал мужчина. – Свежие новости будут... Несите скорее на стол.
Когда мужчина ушел, сестра сказала:
– Это наш хирург. Петр Михайлович Баскаев... В тот же день Подкопаеву ампутировали одну ступню, а на второй отрезали пальцы – они оказались отмороженными. Баскаев часто приходил в палату, расспрашивал раненых бойцов о боях, в каких они участвовали, и сообщал им, в свою очередь, что в немецкий госпиталь привозят много раненых и, значит, наши действуют активно.
Позже Иван Васильевич узнал, что Баскаев был главным хирургом нашего госпиталя здесь, в Карачаевске. Когда немцы очутились совсем близко, раненые, кто мог ходить, ушли, а кто ходить не мог, остались тут же. Сам Баскаев ушел в партизанский отряд “Мститель”, но отряду вскоре пришлось затаиться, и Баскаев поселился в селении Коста Хетагуров. Было еще жаркое время года, и до него доходили слухи, что оставшиеся в госпитале наши бойцы, числом до сотни человек, находятся в тяжелом положении: без перевязок, медикаментов и медицинской помощи. Немцы, очевидно, заигрывая с местным населением, почему-то не трогали их. Тогда Баскаев вернулся в госпиталь и начал лечить раненых наших бойцов. Вылечившиеся уходили, а в госпиталь время от времени поступали новые раненые, таким примерно путем, как и Подкопаев...
Через несколько дней после того, как Подкопаев попал в госпиталь, раненые заметили, что немцы, по всей вероятности, начали отступать. Они эвакуировали свой госпиталь, шныряли по городу озлобленные и растерянные, и кто-то сообщил нашим раненым, что всех их немцы собираются вывезти в одно из ущелий и там прикончить. Снова, кто мог ходить, ушли, укрывшись у местных жителей, а кто не мог, в том числе и Подкопаев, остались.
Вечером в палату зашел Баскаев, посмотрел, сказал сестре:
– Немедленно перенесите их в дежурку.
– Смотрите, будете стонать там – вы пропали и я с вами.
Где-то после полуночи встревоженные и обессиленные раненые услышали, как к опустевшему госпиталю подошла машина. Немцы! Послышались шаги, дверь в дежурку открылась... и вошел Баскаев в сопровождении своих помощников по госпиталю. Они взяли сначала матрацы, вынесли и положили в кузов. Потом туда же перенесли раненых. Сверху завалили матрацами. И увезли в станицу Кардоникскую. Там их у себя попрятали жители...
Когда теперь Иван Васильевич припоминает все, что произошло с ним в те дни, он никак не может отделаться от мысли, что не понимал он всей сложности жизни и борьбы, происходившей вокруг него. На фронте все было понятным и ясным: перед нами враг, которого надо гнать и уничтожать. Потом – ранение, немец-офицер, показывавший жестами, что он может и хочет сделать с ними Кузов грузовика, два раненых немца рядом, один из которых хотел его убить, а второй защищал, как мог. Если он жив сейчас, наверняка живет в Германской Демократической Республике. По всей вероятности, он антифашист. А где сейчас доктор Иванов из Кардоникской больницы, по хотевший помочь нашим раненым, когда их привез сюда Баскаев?
– Трус он. Хотели мы его на бинтах повесить, когда паши пришли, – рассказывает Иван Васильевич, – да с ним и без нас расправились. Вот ведь правду в кино вчера сказали, что страшнее зайца зверя нет...
– А где сейчас Баскаев?
– Петр Михайлович работает главным врачом второй городской больницы в Кисловодске, – говорит Иван Васильевич. – Мы иногда встречаемся с ним. Его все уважают...
В той же станице Кардоникской, в дни, когда туда перевезли раненых с Подкопаевым, был наш старший лейтенант по фамилии Половинкин. Сейчас Иван Васильевич, вспоминая его, думает, что старший лейтенант непременно имел где-то рацию, потому что почти ежедневно приходил к раненым, да и просто в станице разговаривал с людьми и пересказывал сводки Совинформбюро.
– Немцы драпают, товарищи! – говорил он каждый раз. – Скоро наши будут здесь.
Сам он не дождался наших. За два дня до их прихода приехали два полицая, забрали Половинкина и Раю Мироненко, медсестру, увезли в Иванихину балку, издевались там над ними, а потом расстреляли. Только ранней весной 1943 года нашел их там охотник Иван Самохин.
– Замучили их там, родненьких, – сказала от дверей жена Ивана Васильевича. Она так и стояла все время разговора, прислонившись к притолоке. Только кончик платка теперь держала в руке и вытирала им глаза...
Мы вышли на крыльцо. Солнце поднялось уже высоко над станицей, ветви деревьев отмякли, и гулко капала в кадушку вода от растаявшего на крыше инея. Горы были прямо перед глазами, все такие же чистые и прекрасные, с ослепительно синим небом над заснеженными пиками. Снег там теперь не растает до будущей весны.
– А слышали вы что-нибудь о минбате своего полка и как он погиб на леднике?
Иван Васильевич, отвернувшись, стоял рядом и смотрел на горы. Он не сразу ответил.
– Нет, не слыхал. Один грузин, правда, рассказывал, что был там сильный бой, на той морене, и что погибло там много и русских, и грузин, и дагестанцев... Но это было еще до того как мы из Сухуми к перевалу прибыли. В начале сентября...
Мы прощаемся, и Иван Васильевич поворачивается яйцом к нам. Глаза его влажны. Он подает свою жесткую сухую руку и говорит, кивая на горы:
– Светят как. Аж глазам больно...