Черноморцы среди скал

Черноморцы среди скал

Есть в истории защиты высокогорных кавказских перевалов одна страница, которую можно, пожалуй, назвать неожиданной – там воевали моряки Черноморского флота.

То один, то другой участник боев на различных перевалах ронял в разговорах с нами: “Тогда пришли моряки...” Или: “Среди моряков почти все были веселые, певучие ребята...” А Василий Рожденович Рухадзе рассказывал даже, как его батальон вместе с прибывшим отрядом моряков штурмовал высоту под условным названием “Сахарная голова”, и как под лавиной погиб этот отряд моряков – все до единого. Но никто не мог назвать ни одной фамилии моряка, никто не знал, откуда они пришли.

Александр Анатольевич Коробов, бывший командир 815-го полка, говорил нам при встрече в Сухуми, что у него тоже была небольшая группа моряков. Отчетливо помнил он их появление в полку.

– Они пришли в дни, когда обходными тропами немцы зашли в тыл полка. Вооружены они были автоматами о разрывными и трассирующими пулями, гранатами. На каждые десять человек – рация, чтобы можно было действовать, в случае нужды, автономно.

Бой завязался в расположении автоматчиков и продолжался долго – до полного уничтожения врага. Но и наших там погибло много. Мы искали случая отомстить. Вскоре он представился.

С очередным пополнением на Клухорский перевал прибыли моряки – рослые, крепкие и храбрые ребята. Сразу стали проситься на вылазки.

– Ну что ж,– сказал я.– Готовьтесь. Есть одно серьезное дело.

Тайными, не обозначенными ни на одной карте тропами провели сваны моряков прямо в расположение гитлеровцев. Коробов и все, кому было известно об операции, вслушивались в ночную тишину, с минуты на минуту ожидая автоматных выстрелов, разрывов гранат. Но ночь была необычайно тихой и спокойной. Снег мерцал под звездами, сказочно висели над ущельем громады вершин.

– Надо идти спать,– сказал кто-то.– Не вышло, видно, ничего у морячков...

В полной тишине на рассвете вернулись моряки, сбросили с себя окровавленные маскхалаты и, выпив спирт, уснули. А утром у немцев поднялась невообразимая паника. Мистикой казалось чье-то молчаливое ночное вторжение, унесшее множество любимцев Гитлера – баварских альпинистов. Но все стало понятно, когда какой-то унтер-офицер поднял с пола одного из блиндажей короткую, прочную финку. Немцы знали: такие ножи получали моряки, уходившие с кораблей воевать на сушу...

Степан Иванович Голик тоже вспоминает, что в совещании на перевале Доу, перед наступлением на хутор Решевой и селение Псху, в числе других командиров подразделений, влитых в группу войск Пияшева, присутствовал и командир гудаутского отряда моряков. Но фамилии его не мог вспомнить.

– После взятия Псху,– говорил нам Степан Иванович,– немцев мы не могли некоторое время преследовать из-за отсутствия разведывательных данных. Закрепились гитлеровцы в хуторе Санчаро, что в шести километрах севернее Псху.

Моряки по приказу Ппяшева провели разведку боем прямо в хуторе Санчаро, в центре фашистских войск. Им удалось захватить в плен двух немцев, один из которых был рядовым, а другой – обер-лейтенант.

Офицер был высокого роста, родом, кажется, из Штеттина. Пять дней оп не брал в рот пищи и не отвечал на вопросы. Охраняли его в отдельной комнате. Когда за ним приходили, чтобы вести на допрос, и часовой открывал дверь, он вскакивал, вытягивал руку в фашистском приветствии и кричал:

– Хайль Гитлер!

Наконец доложили об этом Пияшеву.

– А ну, приведите его ко мне,– сказал он,– я покажу ему Гитлера...

Пняшев начал допрос, но обер-лейтенант продолжал молчать. Тогда полковник резко поднялся и вынул пистолет. Обер-лейтенант сказал хриплым голосом:

– Дайте воды...

Потом он заговорил и дал весьма ценные данные.

На всех разведчиков-моряков тогда были заполнены наградные листы.

И еще раз, вспоминает Голик, уходили моряки в глубокую разведку, с портативной рацией, переодевшись в форму немецких егерей. Форму нашли довольно быстро, но когда старший группы моряков стал примерять ее на себя, то оказалось, что любые брюки ему по колено, а рукава куртки – по локти. Все мы смеялись до упаду, говорит Степан Иванович, а его друзья-моряки шутили:

– А ты, случайно, не родственник Дон-Кихоту, а, Николай? А может, ты тот самый Геркулес?..

И все же удалось для Николая достать необходимое обмундирование.

Итак, моряки отправились в тыл врага, и до линии фронта пошел сопровождать их, по приказанию Пияшева, Степан Иванович Голик. Раньше разведкой было установлено, что наиболее слабо охраняемым участком немецкой обороны является промежуток между хуторами Агурипшта и Санчаро. Местность там суровая, кругом крутые, труднопроходимые скалы и глубокие каменные трещины с бурными потоками на дне.

Обходным путем ночью прошли они километров пятнадцать, пока не оказались на линии фронта. Все устали, но отдыхать было некогда, к рассвету надо пройти еще почти столько же, чтоб не напороться на дозоры.

Уточнив направление, моряки сбросили ботинки, перешли речку, на том берегу обулись и, помахав Голику рукой, скрылись, растворились в темноте и шуме реки.

К концу дня пришла радиограмма от моряков: “Линию фронта пересекли хорошо. Отдохнули, продвигаемся дальше”. Вскоре получили и другую: “У селения Архыз напоролись на немцев. Один моряк убит. Продолжаем действовать согласно плану”.

Потом от них больше не было сведений и все решили, что они погибли. Однако недели через полторы они вернулись и принесли богатые сведения о дислокации немецких войск, о численности их и вооружении, о полевых электростанциях и многое другое. Установили они также связь и с некоторыми местными жителями. Отдохнули и снова ушли в тыл. А через головы бойцов передней линии фронта теперь часто стали летать паши бомбардировщики, посылаемые штабом фронта...

В тот, последний раз, морякам придали еще группу бойцов. Командование решило не ограничиваться одними только разведывательными походами. Инструктировал группу лично Пияшев, и, подобрав себе все необходимое, моряки с диверсионной группой ушли по знакомому теперь маршруту. Вернулось из группы всего несколько человек и лишь перед праздником Октября. В числе других погиб и руководитель группы Николай. Группа решила уничтожить машины с гитлеровцами, шедшие колонной от станицы Зеленчукской в Архыз. Во время боя Николай на какое-то время остался один, и немцы окружили его. Он бросил одну гранату, а потом, когда немцы подошли совсем близко, пытаясь взять разведчика живым, он рванул кольцо противотанковой гранаты.

Вернувшиеся рассказали, что из-за сильного охранения ни одной электростанции взорвать не удалось, пришлось ограничиться уничтожением мостов и различного рода немецких постов. Они принесли топографическую карту, взятую у застреленного немецкого офицера, на которой нанесено было расположение частей и боевая обстановка в направлении Сапчарского перевала. Много и других ценных документов оказалось в полевой сумке немецкого штабного офицера.

– Что только эти гады не делают там,– говорили моряки.– Вешают коммунистов и активистов, стреляют слабых, сожгли многие дома в селениях Пхия и Загедан...

На перевалы легла зима, и в глубокую разведку никто уже не ходил. А потом остался в охранении перевала один сводный полк. Все другие подразделения, в том числе и оставшиеся моряки ушли в Сухуми. Ни дальнейшей судьбы флотских ребят, ни хотя бы одной фамилии, по какой можно было бы кого-то искать, Голик нам сообщить не смог.

Вскоре поехали мы в Киев, куда пригласили нас выступить по республиканскому телевидению. Рассказали мы телезрителям о событиях на Марухском леднике и в конце, как обычно, попросили их, если кто был участником тех событий или что-нибудь слушал о них, откликнуться, написать нам письмо.

Через несколько дней мы получили такое письмо от киевлянина Филиппа Харитоновича Гречаного. Он писал, что служил в 1942 году в отряде моряков, в том самом, какой погиб под лавиной на Марухском перевале. Скоро он приедет на отдых и лечение в Ессентуки, и там мы можем встретиться.

Филипп Харитонович оказался высоким, худым человеком, с сухим, нервным лицом. Рассказывая о погибших, oн то крепко сцеплял пальцы рук, так, что они белели, то прикрывал ими глаза, а порой не мог сдержать и слез.

– Вы поймите меня,– говорил он,– товарищей на войне теряешь довольно часто. То убьют кого, то ранят. Но чтоб вот так, здоровых и сильных ребят безжалостно снесла стихия и все это в одно мгновение, и чтоб помочь, выручить нельзя было – это действительно страшно. Я остался жив случайно. Но лучше все по порядку рассказать.

– Наш отряд,– помолчав, начал Филипп Харитонович,– в количестве двухсот восьми человек, был сформирован в Сухуми в августе 1942 года. Командиром назначили старшего лейтенанта Лежнева, комиссаром – политрука Самсонова, помощником командира отряда – лейтенанта Григория Клоповского. Я тогда только что прибыл с Тихоокеанского флота, где служил в кадрах по специальности минно-торпедного, трального, подрывного дела – пиротехником, короче говоря. По этой специальности в звании младшего воентехника был направлен и в горы, но в пути к перевалам, когда произошел бой с бандой и погиб наш командир взвода разведки, меня назначили на эту должность. С ней я и воевал...

Отряд моряков вышел из Сухуми 21 августа и на третьи сутки в лесу принял первый бой с врагом. В этом бою, где морякам приходилось действовать в непривычной обстановке и без достаточного опыта, погиб лейтенант, начальник связи отряда, военфельдшер Бурков, родом со станции Свеча Кировской области и командир разведвзвода Исаев – вместо него и был назначен Гречаный.

В составе 168 человек моряки пришли 26 августа на Марухский ледник в район Водопада и сразу же начали подъем на перевал, где участвовали и в самых первых стычках с немцами, и в основных боях по прорыву к Клухорскому перевалу. Им было особенно трудно из-за черного цвета своей формы. Они приспосабливались: отрезали у снятых с погибших бойцов шинелей рукава и натягивали их себе на ноги, а другую шинель, обрезав ее покороче – на бушлат.

– Наш отряд был сильным подразделением как физически, так и морально,—рассказывал Филипп Харитонович,– большинство из нас уже воевали под Геленджиком и Туапсе, имели боевой опыт, хотя и не горный. Лежнев, кадровый морской офицер, подбирал в отряд в основном тех матросов и старшин, которых лично знал по службе, и это еще одна причина нашей братской дружбы на ледниках. Несмотря на исключительные трудности, выпавшие на нашу долю, любое задание выполнялось нами четко и успешно. Занимались мы чаще всего разведкой местности и сил противника, а когда случалась трудность на каком-либо участке обороны, нас бросали туда на помощь...

Девятого сентября к морякам прибыло пополнение – 110 человек во главе со старшим лейтенантом флота Ждановым. Уже на второй день командира пополнения постигло несчастье: он упал в трещину ледника и погиб.

Теперь моряки участвовали в тех непрерывных боях в районе Кара-Кая, Марух-Баши и горы “Сахарная голова”, о которых мы знаем из рассказов других участников. В ночь с 15 на 16 сентября моряки были посланы к “Сахарной голове” на помощь подразделениям 808-го полка. Они выполняли задание, но огромный снежный карниз, сорванный взрывами мин, подхватил моряков на крутом склоне и повлек вниз. Никому не удалось спастись, и отряд моряков как самостоятельная боевая единица перестал существовать...

– А я остался жив вот каким образом,– после длительной паузы сказал Филипп Харитонович. Сказав, он снова надолго замолчал, потирая заболевшие виски. Потом глухо, медленно и трудно продолжал: – У отряда была большая дружба с подразделениями полков, в частности 810-го полка. Вечером 15 сентября Окунев пришел в отряд и попросил Лежнева отдать в полк на некоторое время военфельдшера Александру Силину.

– Наши уже не справляются, – сказал Окунев,– так много раненых. А утром она вернется.

– Добро, – сказал Лежнев, закуривая и передавая кисет Окуневу. – Только погодите чуток. С вами пойдет и Гречаный, я его на связь посылаю вон с тем батальоном.

Лежнев показал вправо, на батальон 808-го полка, готовящегося к атаке на “Сахарную голову”. Окунев кивнул головой, жадно закурил и, затянувшись, сказал:

– Красиво живете. Мы уже и запах табачка забывать стали.

– Да ну!—шутливо удивившись, сказал Лежнев,—а мы ничего. Егеря помогают... Потом крикнул:

– Старшина! Скажи морякам, пусть излишки табаку общевойсковым товарищам соберут. Скажи – пехота тоже курить хочет...

Через несколько минут перед Окуневым стоял туго набитый табаком вещмешок. Гречаный поднял его, забросил за плечо.

– Пошли,– сказал Окунев...

Гречаный и Силина должны были вернуться в отряд на следующий день к вечеру. Но возвращаться уже было некуда. Весь отряд начисто смела снежная лавина. Они остались в полку и воевали там почти до середины октября.

– Ко мне солдаты относились по-особому, – вспоминает Филипп Харитонович. – Каждый знал о трагедии моряков. И хоть гибелью там никого удивить нельзя было, а я все же чувствовал, что мне и кусочек получше подвинут, и местечко, чтоб спать, потеплее. Словом, как сирота, я там был в доброй и чуткой семье...

Силина оставалась в батальоне 155-й бригады, а Гречаный воевал на самой седловине перевала до девятого октября, когда он был тяжело контужен и обморожен. Он попал в госпиталь в Кабулети, потом в Батуми, в Ташкент и Троицк. Десять месяцев не поднимался он па ноги, а когда поднялся, то снова отправился па фронт. 26 марта 1945 года, находясь в Курляндской группировке, в бою он снова был тяжело контужен и ранен, после чего пролежал в госпитале непрерывно пятьдесят два месяца, то есть до 20 августа 1949 года. Вышел оттуда инвалидом Отечественной войны 1-й группы. Эту инвалидность имеет и сейчас.

Там, в Ессентуках, мы заканчивали беседу. Мы видели, как волновала она Филиппа Харитоновича, как тяжело переживает он снова утрату друзей, будто случилась она вчера, а не двадцать с лишним лет назад. По чести говоря, мы не хотели ее продолжать, щадя здоровье собеседника, но Филипп Харитонович спросил нас сам:

– Вас, должно, интересует, кого я запомнил по фамилии? Конечно, немногих. Годы и здоровье не те. Голова тяжелая становится, и память слабеет. Но тех, с кем был особенно близок, помню...

Ну, прежде всего, командир отряда Лежнев, о нем я уже говорил. Родом он был из Саратовской области или из самого города Саратова. Потом Григорий Клоповский, помощник командира, по-моему, из Миллерова он. Жена его с ребенком 1942 года рождения оставалась в Комсомольске-на-Амуре. Политрук Самсонов – из Куйбышевской области. Сержант-сверхсрочник Буйко – из города Красноярска. Сержант-сверхсрочник Бибиков – из города Горького пли Рыбинска. Старшина Михаил Бурлак из станицы Старо-Титоровка Темрюкского района Краснодарского края. Михаил Иванович Кондратенко, сержант срочной службы, откуда он, не помню, матрос Карнаущенко – из Умани, матросы Михаил Гаврилишин и Дмитрий Белуга – оба из Бершадского района Винницкой области, односельчане. И наконец, военфельдшер Александра Силина, родом из Новосибирской области, а к нам в отряд попала из Евпаторийского детского санатория, после того как тот эвакуировался.

– Когда я лежал в госпитале в Кабулети, – продолжал Филипп Харитоновпч,– я узнал, что туда привезли и Силину. Я попросил, чтобы меня на носилках отнесли к ней в палату. Наш боевой военфельдшер, веселая и сильная Саша, лежала совершенно беспомощная, раненая и обмороженная так сильно, что почти все время находилась в беспамятстве. Через несколько минут я попросил, чтобы меня отнесли обратно. Больше не мог смотреть. Вскоре после этого меня в тяжелом состоянии отправили в Батуми, а потом и дальше... Больше ничего я о ней не слышал...

Прощаясь, Филипп Харитонович тяжело поднялся и сквозь боль улыбнулся: дали знать старые ранения, особенно позвоночника.

– Сейчас только вспомнил, – сказал он, – что у Карнаущенко в Умани остался единственный сын. Жена его умерла перед войной, сын еще грудной был. Началась война, Карнаущенко передал сына на руки соседке и ушел на фронт. Все беспокоился, как он там. Может, и теперь живой...

В доме номер 3-а по улице Набережно-Крещатицкой в городе Киеве живет этот человек, о котором до последнего времени знали, быть может, лишь немногие его друзья и родные. Двадцать с лишним лет хранил он в своем сердце судьбы своих товарищей, их мужество и переживал их трагическую участь. Теперь о них будут знать многие и принесут им свою благодарность и восхищение.