Глава третья

Глава третья

Ольга не всякий раз приходила на занятия кружка, но сегодня пришла.

Последнее время Фиолетов стал ловить себя на том, что подозрительно часто думает о ней. Даже читая, он вдруг замечал, что порой совершенно не помнит содержания целых страниц — о чем они. В это время его мысли были заняты Ольгой. На улице, заметив впереди женщину, хоть немного похожую на нее, он убыстрял шаги, догонял, осторожно заглядывал в лицо и, убедившись в своей ошибке, отставал, разочарованный. Опять не она.

Но сегодня Ольга пришла, и он уселся напротив.

Нет, она не выглядела писаной красавицей, однако было в ней что-то такое, что обращало на себя внимание и заставляло смотреть именно на нее. Тяжелые темно-русые косы обвивали голову, красиво оттеняя высокий, чистый лоб. Большие карие глаза смотрели открыто, и от всего ее облика, от статной фигуры веяло уверенностью и спокойствием. Одета она была очень просто, даже бедно: длинная суконная юбка почти до пят, белая кофточка с пышными рукавами и стоячим воротничком, наглухо закрывавшим шею, вишневого цвета платок, наброшенный на покатые плечи…

Кто она такая, откуда, где работает, где живет — ничего этого Фиолетов не знал. «Вот наберусь храбрости и обо всем расспрошу», — решил он.

…Несколько раз за это время «горец» менял место собраний кружка, пока Абдула не предложил свой дом — стоит на самом краю поселка, далеко от полицейского участка, да и к старому Байрамову часто заходят посторонние люди нанять арбу.

Сегодня на занятиях читали и обсуждали последний помер газеты «Искра», и товарищ Авель намекнул, что она хотя и издается за границей, но, возможно, скоро будет печататься здесь, в Баку.

— У меня к вам просьба, товарищ Иван, — сказал он, когда закончились занятия. — Вы не составите мне компанию в следующее воскресенье сходить к одному человеку?

Фиолетов замялся.

— Может быть, я нарушаю ваши планы? — спросил «горец».

— Нет, нет… Я свободен.

У Фиолетова действительно были другие намерения на это воскресенье. Он собирался договориться с Ольгой и провести вместе воскресный день, но отказать «горцу» не хотел да и не мог.

— Я свободен в воскресенье, — повторил он.

— Тогда условимся. Встречаемся в два часа в городе у вокзала. Хорошо?

…Обычно с занятий кружка он возвращался всегда вместе с Вацеком — им отсюда было по дороге, — но сегодня, смутившись и краснея, пробормотал что-то невнятное насчет того, что немного задержится и ждать его не стоит.

Вацек дружески похлопал Фиолетова по плечу.

— Ладно. Беги уж. Видишь, ожидает… — И он показал глазами на Ольгу.

…Они молча шли рядом по узкой тропинке, заменявшей тротуар, и Фиолетов, беспричинно смущаясь, никак не мог начать разговор.

— Сегодня погода хорошая, — выпалил он, краснея от своей беспомощности.

Она улыбнулась и посмотрела на него.

— Разве ты это мне хотел сказать?

— Нет, конечно… — Он вдруг облегченно засмеялся («Чудак, чего стесняешься?») и сказал уже совершенно свободно: — Я хотел предложить тебе съездить вместе в город… Погуляем. На лодке по морю покатаемся…

Она повернула к нему голову.

— Я ведь замужняя, Ванечка…

— Замужняя? — Ему показалось, что он ослышался. — Что ты говоришь?

Она вздохнула.

— Что слышишь… Семнадцати мне не было, когда меня за него выдали. Насильно обвенчали…

— И кто он?

— А тебе зачем это? — Она подняла на него глаза. — Ну, слесарь… Банников по фамилии.

Фиолетов долго молчал, переживая только что услышанное.

— Как же это тебя муж на занятия кружка отпускает? — спросил он.

— Про кружок я ему не говорила… Мне у чужих людей часто приходится бывать… Белошвейка я. Хожу по домам и шью, что закажут.

— Кофточку, что на тебе, сама сшила?

— А то кто же.

Фиолетов погрустнел снова.

— Значит, мне нельзя с тобой встречаться? — спросил он.

— Почему нельзя? Встречайся… в кружке. А вот в город я с тобой не поеду. Мужик у меня больно ревнивый.

Остаток дня Фиолетов ходил сам не свой. Перед сном решил почитать, долго тупо смотрел в раскрытую книжку, думая об Ольге.

— Что с тобой, сынок? — спросила мать. — Уж не захворал ли?

— Да нет, ничего…

— Разве не видишь, мать, влюбился он. — Отчим хохотнул. — Шестнадцать годов стукнуло парню. Самая пора.

— Да ну тебя, дядя Саша! — Фиолетов покраснел и, чтобы скрыть смущение, погасил лампу.

…Читал он теперь очень много, из библиотеки приносил тяжелую стопку книг и, чтобы они не валялись где попало, смастерил полку перед постелью.

Теперь он книги выбирал сам, тем более что по придуманной им системе чтения это не составляло особого труда. Он брал все, что имелось какого-нибудь одного автора, и читал запоем.

Часто среди ночи просыпалась мать и, увидев, что горит лампа, сокрушенно качала головой:

— Все читаешь… Глаза бы свои поберег…

— Ничего им не станет, моим глазам-то.

Иногда среди взятых книг попадались мало ему интересные, вроде романов Шеллера-Михайлова, но он добросовестно прочитывал и это.

— Послушайте, Ванечка, — сказала ему однажды библиотекарша. — Вы действительно читаете все, что берете? — Она достала карточку, в которую записывала взятые пм книги.

— Конечно, Лидия Николаевна.

— Но это же почтп невозможно! Работать с шести утра и до шести вечера, ходить несколько километров от дома до мастерских — и столько читать! Нет, простите, но я вам не совсем верю.

— А вы проэкзаменуйте, Лидия Николаевна. — Фиолетов задорно посмотрел на нее.

— Ну что ж, могу и проэкзаменовать… Кто был по профессии Базаров?

— Студент-медик… Очень легкий вопрос, Лидия Николаевна.

— Хорошо… А что посоветовали Кити, когда ее покинул Вронский?

— Поехать на воды.

Лидия Николаевна рассмеялась, довольная.

— Вас, однако, голыми руками не возьмешь. Молодец, Ванечка! Вижу, что вы все прочитанное усвоили и… — она посмотрела, не зашел ли кто в пустую комнату, — и считаю, что вам пора в добавление к классикам познакомиться еще и с другой литературой. Например, вот с этой…

Лидия Николаевна приподняла крышку своего стола, Достала несколько брошюр и подала их Фиолетову.

— «Рабочее дело в России», — прочел он заглавие одной из них. — «Издательство РСДРП».

— Только, чур, с этими книжками, пожалуйста, будьте поосторожней, кому попало не показывайте.

— Понял, Лидия Николаевна, — ответил он. Брошюры библиотекарша в читательский формуляр Фиолетова не записала, и он осторожно спрятал их в боковом кармане пиджака.

— Послушайте, Ванечка. Вы не смогли бы завтра это время поехать со мной в город за книгами?

— Если после работы, то с удовольствием, Лидия Николаевна.

…Еще по дороге домой Фиолетова подмывало вытащить какую-нибудь книжицу и начать читать на ходу, но он преодолел искушение и взялся за чтение лишь после того, как все заснули и он остался наедине с висевшей на стене семилинейной керосиновой лампой.

Он еще раз перечел заголовки и снова обратил внимание на непонятные буквы: РСДРП — что они означают? Но гадать не стал, все равно не угадаешь, и решил, что завтра обязательно спросит об этом Вацека.

…Обычно почти все рабочие обедали вместе, сидя на нефтяных трубах, редко кто ходил в соседний духан, чтобы поесть горячего, а большинство пробавлялось тем, что ели всухомятку принесенное из дому.

Так получалось, что в центре внимания во время обеда неизменно оказывался Вацек, — может быть, потому, что он никогда не унывал и умел ответить почти на каждый вопрос, который ему задавали.

Сегодня с вопросом решил обратиться Фиолетов. Он понимал, что при всех спрашивать не стоит, народу в мастерских много, к каждому в душу не заглянешь, и постарался увести Вацека в сторонку.

— Дело есть у меня к тебе, Иван Прокофьевич, — сказал Фиолетов.

— Слушаю, Ванечка.

— Объясни мне, пожалуйста, что такое означают буквы РСДРП?

— А ты где их видел?

— На одной брошюре. «Рабочее дело в России» называется.

— И ты ее прочитал?

— Прочитал, Иван Прокофьевич.

— Выходит, однако, что читал ты не очень внимательно. — Вацек дружески улыбнулся. — Там ведь не раз упоминается про партию. Про Российскую социал-демократическую рабочую партию. Сложи первые буквы, и ты получишь РСДРП. Вот тебе и ответ на твой вопрос.

— А я и не сообразил…

— За что борется наша партия, ты, я думаю, знаешь из той брошюры. (Фиолетов согласно кивнул в ответ.) Если коротко сказать, то за лучшую жизнь всего народа. А эта лучшая жизнь не может наступить сама собой, ее надо завоевать. Ты понял?

— Вроде бы понял, Иван Прокофьевич. — Он поднял на Вацека глаза. — И кто в этой РСДРП? Много людей?

— Не так много, но с каждым годом становится все больше.

— Ты кого-нибудь из них знаешь?

— Знаю… Да и ты знаешь.

— Я? — Фиолетов удивился.

— Например, меня.

— Так ты, значит, партийный?

— Да, я член Российской социал-демократической рабочей партии.

— А еще кто?.. Из тех, кого я знаю.

— Товарищ Авель… Вано… Библиотекарша…

— Лидия Николаевна? Так вот чего она мне эти брошюры дала… А Ольга?

— Нет, Ванечка, Ольга пока не в партии… Если у тебя есть охота, мы с тобой еще потолкуем после смены.

— После смены я в библиотеку должен пойти. Мы с Лидией Николаевной за книгами в город поедем. На лихаче!

— Вот оно что… — Вацек весело хмыкнул. — Смотри, как бы тебя твоя Ольга к ней не приревновала.

— Да какая она моя, Иван Прокофьевнч, — вздохнул Фиолетов.

…В город они ехали на рысаке. Фиолетов сидел удобно, на пружинящих, обтянутых кожей подушках, рядом с Лидией Николаевной, от которой пахло духами. Она была в легонькой накидке и, несмотря на теплый вечер, прятала руки в маленькую меховую муфту. Фиолетову казалось неудобным сидеть с ней вместе. Он был в сатиновой косоворотке, подпоясанной ремешком, стареньком пиджачке и картузе, из-под которого выбивались русые волосы.

Извозчик подбадривал лошадей кнутом, и они резво бежали по разбитой балаханской дороге.

Магазин, у которого они остановились, находился на Великокняжеском проспекте, в первом этаже большого дома. Стеклянная дверь была закрыта, и, когда они входили в полутемную, пахнущую книгами залу, звякнул маленький колокольчик на двери.

Посетителей в магазине не было, и на звонок вышла пожилая дородная дама с пышными седыми волосами.

— Здравствуйте, Мариам Карахановна, — приветствовала ее библиотекарша. — Я к вам за обещанным.

— Этот господин с вами? — Хозяйка показала взглядом на Фиолетова.

— Это мой добровольный помощник, Мариам Карахановна.

У Фиолетова разгорелись глаза, когда он увидел забитые книгами полки. Теперь он смотрел на книги с некоторым знанием дела и, заметив несколько знакомых томиков, с удовлетворением отметил, что они уже читаны им. Толстой, Тургенев, Чехов…

Черногородскую библиотеку содержал совет съезда нефтепромышленников, невероятно богатая организация, в которую входили самые денежные владельцы промыслов. Из своих многомиллионных прибылей они отпускали гроши на содержание двух-трех народных домов, нескольких фельдшерских пунктов и крохотной библиотеки, единственной на весь промысловый район. На эти гроши Лидия Николаевна и покупала книги.

Хозяйка магазина получала литературу из Петербурга, Москвы, Тифлиса, кое-что поступало из Женевы, и это «кое-что» она бесплатно передавала знакомым, в числе которых была черногородская библиотекарша.

— Ох, попадусь я когда-либо с этими вашими брошюрами, — сказала Мариам Карахановна, принеся из другой комнаты тщательно завернутый сверток.

— Здесь на пятьдесят два рубля и пятьдесят копеек, но рабочей библиотеке они будут стоить только двадцать рублей. Ведь вы же бедны, как церковные мыши. Я знаю.

Извозчик ждал, и они сложили у себя в ногах все связки, а сверток Лидия Николаевна спрятала себе под накидку.

— На всякий случай, Ванечка…

Всю обратную дорогу они разговаривали о книгах. Лидия Николаевна поинтересовалась, какое у Фиолетова образование, и, узнав, сказала, что из разговоров с ним никогда бы не подумала, что он закончил только один класс.

— И все же, Ванечка, вам надо засесть за учебники, пройти курс математики, литературы, физики, естествознания. Если хотите, я буду вашей наставницей в этом деле.

— Спасибо, Лидия Николаевна. Я с удовольствием.

Книги они снесли в библиотеку и заперли в шкафу.

Фиолетов хотел распрощаться, уже было поздно, но Лидия Николаевна его задержала:

— У меня к вам просьба, Ванечка… Не могли бы вы этот сверток подержать у себя дома денька три-четыре? А после за ним зайдет один человек, скажет вам, что он… от Александра Сергеевича Пушкина, и вы ему отдадите.

От Пушкина? — Фиолетов рассмеялся. — Ладно, давайте сверток, Лидия Николаевна. Какой разговор…

О том, что в свертке лежало что-то «противоуправительственное», Фиолетов не только догадывался, но и был в этом совершенно уверен.

В воскресенье в назначенное время он подошел к вокзалу. Авеля еще не было и Фиолетов стал прохаживаться возле входа.

— Вы давно ждете? — услышал он гортанный голос, оглянулся и увидел «горца». Он появился почти внезапно, молодой, изящный, по-восточному красивый.

— Нет, только что пришел… Здравствуйте, товарищ Авель.

— При всех и тем более так громко не надо меня называть товарищем. Господин… ну, предположим, господин Гогашвили, это ведь тоже неплохо звучит?

Он повел Фиолетова к остановке конно-железной дороги, как официально называлась конка. Спереди на вагончике висела металлическая табличка «Вокзал — Баилов». Всякий раз табличку заносило слоем пыли, но на конечных остановках кондуктор протирал ее тряпкой, и она снова блестела.

— Поедем до конца, — сказал «господин Гогашвили». — Вы любите ездить на конке, Ваня?

— Никогда не ездил, — простодушно признался Фиолетов. — Я все больше пешком, оно дешевле.

Проезд на конке из конца в конец стоил пятнадцать копеек — семь фунтов черного хлеба.

Прозвенел колокольчик, кучер взмахнул кнутом, и вагон быстро покатился по рельсам.

Да, не стоило жалеть пятиалтынный, чтобы получить такое удовольствие! Вагончик двигался ровно, как по настоящей железной дороге, мерно цокали подковами лошади, понукаемые кучером, позвякивал колокольчик.

От вокзала до Баилова мыса конка тащилась часа полтора. Остановок было много, сходили и садились пассажиры, а они все ехали — мимо старой крепости, Девичьей башни, похожей на огромный, высунутый к морю язык, и набережной Александра Второго, засаженной чахлыми, изнывающими от недостатка воды деревцами. По улицам сновали скупщики старья, держа на полусогнутой руке подержанные вещи. Лоточники выкрикивали название своего товара — фруктов, галантереи, прохаживались городовые в серых от пыли кителях.

Остро вдающийся в море Баилов мыс застраивался быстро. Рядом со старым доком для ремонта судов появилось здание центральной электростанции, призванной перенести промыслы с пара на дешевую электрическую силу, несколько жилых домов, водокачка, склады… Несмотря на воскресный день, строительная площадка кишела людьми с тачками, носилками и лопатами.

— Приехали, — весело сказал Авель и легко соскочил с низкой ступеньки вагона.

Через несколько минут к ним подошел молодой человек в студенческой фуражке, с портфелем в руке, и они отошли в сторонку от прохожих.

— Познакомьтесь, — сказал «горец». — Товарищ Иван… Товарищ Сергей… Продукты при вас? — обратился он к Сергею.

— Так точно, товарищ Авель.

— Давайте.

Сергей посмотрел по сторонам, достал из портфеля небольшую завернутую в оберточную бумагу пачку и протянул ее Авелю.

— Пока только пятьдесят штук.

— Маловато… А что случилось?

— Георгий заболел, и некому было набирать.

— Понимаю.

— Поправится — вернем долг.

«Горец» посмотрел на Фиолетова.

— Есть поручение, товарищ Иван… Конечно, вы вправе отказаться, потому что оно небезопасно, но я надеюсь на вас.

— Слушаю, товарищ Авель…

— В этой пачке листовки. Надо, чтобы они завтра же были расклеены в Балаханах.

…Утром Фиолетов поднялся еще затемно.

— Ты куда это собрался, Ваня? — спросила мать. Она всегда вставала раньше всех, готовила завтрак и сейчас забеспокоилась, подумав, что проспала, опоздала.

— На работу… Мне сегодня пораньше надо.

— Ох, что-то ты частенько стал уходить ни свет ни заря, — вздохнула мать. — Не к добру это… Кисель-то съел?

— Съел, съел, мама.

С вечера он попросил ее сварить на завтрак жиденький кисель и приспособил для него плоскую флягу, в которой отчим однажды принес водку, оторвал от старого полотенца тряпицу, чтобы мазать листовки киселем. Фляга помещалась в левом кармане, листовки — в правом, так что их легко было вытаскивать по одной.

— Хоть с работы-то вовремя приди, — крикнула ему вдогонку мать.

Ему нравилось выполнять поручения, которые давали то Вацек, то Лидия Николаевна, то Авель. Поручения были связаны с опасностью, с риском, и он знал об этом, по именно это, возможно, и составляло особую, жуткую прелесть. Раздавал открытки с карикатурным изображением царя. Хранил у себя пакет с «противуправительственной литературой». И вот сейчас готовился расклеивать листовки.

Ночью он конечно же прочитал одну из них. Впрочем, они все были одинаковые, напечатанные на осьмушке серой бумаги:

«Российская социал-демократическая рабочая партия. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Приближается наш пролетарский праздник — Первое мая.

Товарищи рабочие! Выходите смело на улицу, стройтесь в ряды! И как только гордо взовьется наше красное знамя, сомкнитесь теснее вокруг него и несокрушимой стеной оградите его от нашего общего врага… Покиньте же тротуары! Завладевайте скорее широкими улицами!

Долой самодержавие! Да здравствует политическая свобода!»

Балаханские улицы были еще безлюдны, пусты, но промыслы работали, для них не существовало ни ночи, ни обеденного перерыва, ни праздников. Надрывно гудели нефтяные фонтаны. Скрипели лебедки, булькала выливаемая из желонок нефть. Вечно горящие газовые факелы освещали копошащихся вокруг буровых людей, похожих на тени.

Фиолетов выбрал место потемнее, достал листовку, смазал ее киселем и прилепил к забору. Через час мимо пройдут сотни рабочих — со смены и на смену, — и кто-нибудь увидит, прочтет… Вторую листовку он приклеил к двери казармы. Это было рискованно — внутри всегда кто-нибудь бодрствовал, — но Фиолетов, казалось, забыл об осторожности и третью листовку оставил на стене конторы промыслового участка. На крылечке сидел старый сторож и мирно спал.

Фиолетова охватило радостное чувство удачи, когда все кажется выполнимым, все по плечу. Да и как было не радоваться! Он молод, здоров, в меру своих шестнадцати лет силен, и, главное, он делает сейчас полезное порученное ему дело. Он дал слово и держит его! И если на первомайский праздник выйдут рабочие Балахан, если они покинут тротуары и займут улицы, то в этом будет хоть маленькая, но и его заслуга.

Думая об этом, он не заметил, как очутился вблизи скважины, на которой работал Абдула, решил заглянуть к нему.

Фиолетов налепил на входные ворота листок и подошел к сторожу.

— Салям алейкум (здравствуйте)! — обратился он по-азербайджански. — Мне надо видеть Абдулу Байрамова. Я его друг.

— Абдулу? — переспросил старик. — Да прольет аллах свой свет на этого доброго юношу! Если ты его друг, то пройди.

Под копытами ходившей по кругу лошади с завязанными глазами чавкала грязь — смесь земли, воды и нефти. Остро пахло чем-то гнилым, серой, першило в горле, но Фиолетов ко всему этому уже привык и не обращал внимания.

Через раскрытую дверь башни, возведенной над скважиной, был виден дрожащий, туго натянутый канат, которым вытаскивали наполненную нефтью желонку — длинное узкое и липкое ведро с клапаном на конце, как на рукомойнике. Во все стороны тугими нитями брызгала нефть.

Абдулу он нашел там, где и полагалось находиться тартальщку, — в тартальной будке, сколоченной из досок. Тартальщик должен был следить за движением желонки, чтобы она не застряла при спуске в скважину.

Вот она вышла из земли, проплыла чуть в сторону, к желобу, силой своей многопудовой тяжести нажала на клапан внизу, и в желоб хлынул черный поток нефти.

— Здравствуй, Абдула! — крикнул Фиолетов.

Абдула отвел взгляд от желонки.

— Здравствуй, Ванечка! Что-нибудь случилось, что пришел?

— Ничего не случилось, Абдула. Просто был по соседству.

— Это хорошо, что зашел… Обожди маленько, скоро гудок.

Смена на скважине заканчивалась за час до начала работы в мастерских, и у Фиолетова оставалось немного свободного времени.

— Все ли здоровы у тебя? — спросил Абдула, выйдя из будки. По восточному обычаю он обязательно осведомлялся о благополучии всех родственников.

— Здоровы, Абдула. И когда я отучу тебя каждый раз об этом спрашивать… Ладно, как твои отец, мать, здоровы ли?

— Спасибо, Ванечка, здоровы… Так зачем ты все-таки пришел? Неужели просто так?

Фиолетов прищурил глаз и улыбнулся.

— Ну, не совсем так… — Он сунул руку в карман и достал последнюю листовку. — Я тебе тут кое-что интересное принес. Возьми. На свободе прочитаешь.

— Ай-ай-ай, Ванечка! Ты опять забыл, что я плохо читаю по-русски. О чем листок?

— Первое мая будем праздновать. С красным флагом! Рабочих зовут на улицы… Ты пойдешь?

— Если все пойдут… А что я, хуже других, да?

В мастерские Фиолетов пришел возбужденный и довольный, минут за десять до гудка, и сразу же разыскал Вацека.

— Что это ты такой веселый? — поинтересовался Вацек.

Фиолетов задумался: сказать или не сказать? Но тут же укорил себя: разве от Вацека могут быть в таком деле тайны!

— Листовки я, Иван Прокофьевич, расклеивал.

— Авель поручил?

— Ага… Вчера за ними на Баиловский мыс ездили.

— Листовку ты, надеюсь, прочитал?

— Наизусть выучил!.. Значит, будем Первое мая отмечать?

— Готовимся… Вот ты листки расклеил. Прочтут люди. Подумают.

— Может, еще что надо сделать? Ты только скажи. Я готов.

— Надо, Ванечка. Дел еще непочатый край. Народ надо сагитировать, чтоб за нами пошел.

— Абдула пойдет. Я с ним говорил.

— Это хорошо… Еще его увидишь — передай, пускай и он кого-либо сагитирует. Если каждый завербует хоть одного человека, знаешь сколько нас соберется — туча!

— Понятно… — Фиолетов помедлил. — У меня к тебе еще разговор есть, Иван Прокофьевич… Просьба, вернее.

— Слушаю, Ванечка.

— Даже не знаю, как и начать.

— А ты смелее! — Вацек ободряюще улыбнулся.

— Видишь ли, я хочу просить тебя, чтобы вы приняли меня в партию… Чтоб я мог вместе с вами… — Он с трудом подбирал нужные слова, и его без того румяное лицо стало еще румянее.

Вацек слушал, не перебивая.

— А ты хорошо подумал о своей просьбе?

— Хорошо, Иван Прокофьевич. Я готов выполнить любую работу. Самую трудную.

— Трудную — это еще не все. Быть членом партии, Иван. — Это идти на риск, это жить в постоянной тревоге, что тебя в любой момент могут арестовать, бросить в тюрьму, отправить в ссылку, а то и убить.

— Ничего, жив буду — не умру. — Фиолетов через силу улыбнулся. — Так как, примете?

Вацек положил ему руку на плечо.

— Примем, Ванечка… Мы уже о тебе говорили с товарищами, и мнение было единодушным. Так что поздравляю. — Он протянул руку, которую Фиолетов крепко и благодарно пожал. — Будь честным и принципиальным. Ничем не запятнай высокого звания социал-демократа.

— Спасибо, Иван Прокофьевич! Уж такое спасибо… — пробормотал Фиолетов.

— Между прочим, Ванечка, я давно ждал, что ты начнешь этот разговор.