Глава первая

Глава первая

Вторые сутки поезд шел по желтой, сухой, пустынной степи, накаленной все еще жарким октябрьским солнцем. Вокруг, докуда видел глаз, не было ни жилищ, ни людей, одна голая всхолмленная равнина с маячившими на горизонте горами, рельсы, редкие железнодорожные будки да телеграфные столбы с гудящими проводами. Когда поезд останавливался на какой-нибудь маленькой захолустной станции с убогим зданием вокзала, через открытое окно вместе с ветром врывался мощный треск кузнечиков, доносившийся из островков чахлой травы. Иногда вдалеке, на безопасном расстоянии от человека, столбиком вставал суслик и смотрел на поезд.

Вагон третьего класса был переполнен, и в нем было нестерпимо душно. Ванин отчим, мать с крохотной дочкой Анютой на руках, сам Ваня всю дорогу, занявшую вместе с пересадками почти неделю, провели на жесткой вагонной полке. Вещи: сундучок отчима со слесарным инструментом, большой тюк с постелями, плетеная корзинка с кухонной утварью и провизией, узелки с разной мелочью — все это лежало на той же полке.

Спали — кто лежа, кто сидя — по очереди. Анюта на руках у матери, Ваня — сам по себе, свернувшись калачиком. Был он худ, мал ростом и, поджав к подбородку колени, умещался на тяжелой домашней подушке.

Ваню не пугало будущее, как пугало оно отчима дядю Сашу — он так и не научился звать его отцом — и пугало мать, еще молодую женщину, рано овдовевшую и вскоре вышедшую замуж за Александра Петровича Знаменского. Был он из того же крестьянского племени, что и она, и из-за вечной нехватки хлеба каждую зиму уходил из своего Туголукова в уездный город Борисоглебск, где понемногу и научился слесарному делу.

Четыре года назад покинул родное село сосед Знаменских Петр Иванович Переделкин. Уехал он в Баку, на берег солнечного моря, устроился слесарем в одной из мастерских нефтепромышленника Нобеля и недавно отписал Александру Петровичу письмо, в котором советовал, ежели в Туголукове ничего к лучшему не изменилось, бросить все и податься к нему в Баку. Знаменский стал собираться в дорогу.

Все дела удалось закончить только к покрову. Тогда, помолясь, по обычаю, в церкви, они и подались на соседской телеге к ближайшей станции. Ревели в голос, провожая, бабы, ревела жена, да и у самого Знаменского навертывались на глаза слезы: ведь не на сезон покидал он насиженное место — навсегда.

Спокойней всех вел себя Иван. Накануне отъезда, вечером, он сходил к учителю Василию Никифоровичу, у которого в прошлом году закончил курс одногодичной церковноприходской школы и получил в подарок книгу под названием «Рассказы о великих событиях разных времен и народов», а заодно и доброе напутствие:

— Учись, Ваня, и побольше читай. Без книги трудно стать счастливым и полезным обществу человеком. Помни об этом.

В поезде Ваня иногда доставал из корзины подаренную книгу, единственную, которая была среди всех их вещей, и жадно читал.

Но сейчас ему было не до чтения. Поезд приближался к Баку, и, как сказал усатый попутчик в барашковой шапке, скоро должно было показаться Каспийское море.

И вот оно выглянуло на минуту, скрылось и показалось снова.

Зрелище было настолько новым и захватывающим, что Ваня как припал к оконному стеклу, так и не отходил от него до тех пор, пока поезд не ушел в сторону от моря.

— Ты посмотри на той сторону, малчик, — сказал усатый попутчик, и Ваня поспешно подошел к противоположному окну.

То, что он увидел там, показалось ему выхваченным из сказки, только не доброй, а злой и мрачной. Среди голых холмов, возвышаясь над ними, то сбегая, то поднимаясь по склонам, виднелся лес деревянных, суживающихся кверху построек, и Ваня догадался, что это и есть нефтяные вышки.

И сразу в вагоне запахло керосином, тем самым керосином, который так берегла мать, наливая в лампу.

Поплыли, замелькали придорожные строения — кое-как слепленные из досок и ржавого железа хижины, приземистые, черные каменные здания заводов и мастерских, круглые и неимоверно широкие резервуары, прикрытые коническими колпаками, стелящиеся по земле, переплетенные между собой трубы. И все это было опутано смрадным, густым и черным дымом, который висел над строениями, укрывая их своим плотным облаком.

— Господи, да куда ж это мы приехали!.. — тяжело вздохнула Ванина мать и перекрестилась.

— Ничего, Александра… Как-нибудь обойдется, — пробормотал Знаменский. Он и сам не ожидал увидеть такое.

Вскоре поезд, лязгнув последний раз буферами, остановился у каменного вокзала с башенками и тупыми зубцами на крыше.

Еще из Грозного Знаменский отбил телеграмму дружку Переделкину: мол, еду, встречай такого-то — и теперь во все глаза искал его на перроне среди гомонящей и пестрой восточной толпы. Уже давно вынесли вещи из вагона, и они грудой лежали на жирной и черной земле. Уже успела наплакаться маленькая Анюта, уже потерял надежду на встречу сам Знаменский, когда вдруг — наконец-то! — показался Петр.

— Что ж ты мне про вагон, какой он есть, не написал, — сказал он. — В этаком базаре сразу кого разыщешь? Это тебе, брат, не Туголуково… Ну, здравствуйте. — Он протянул руку сначала Знаменскому, потом его жене. — С благополучным прибытием вас на нашу теплую землю.

— Да уж теплей некуда, пекло, да и только, — ответила Ванина мать.

— А это ж кто? — Переделкин показал взглядом на Ваню. — Да никак сынок Иван… Изменился, однако, за четыре года. Не узнать.

— Помощник растет…

— Ко мне пока поедем, — сказал Переделкин. — В Балаханы. Покуда у меня несколько дён поживете, а там тебе и работенку с квартирой подыщем.

Он долго торговался с владельцем арбы, в которую был запряжен ослик с большой головой и непомерно длинными ушами. И арбу и ослика Ваня тоже видел первый раз в жизни. Он не мог понять, как все они, да еще с вещами, поместятся в этой повозке на двух огромных колесах; однако ж все поместились, уселись кое-как, кроме аробщика, который пошел рядом с безмятежным и флегматичным осликом.

За вокзалом начались промышленные корпуса заводов и растущие прямо из земли резервуары, наполненные нефтью, все в грязных черных подтеках. Стало больше нефтяных луж, стала еще хуже дорога, на ухабах арбу неимоверно встряхивало, и Ваня предпочел слезть и пойти рядом.

Хозяин был стар и любил поговорить. Делать ему было нечего, и он стал рассказывать Ване, что еще на его памяти вдоль этой шумной дороги крестьяне сеяли пшеницу и она давала хорошие урожаи. А потом, когда в тех местах, куда едет русский мальчик, нашли нефть, поля у крестьян отобрали и начали строить заводы.

…Часа через четыре они наконец-то добрались до Балахаы, в прошлом большого азербайджанского села. Владелец арбы и ослика получил свой честно заработанный двугривенный и низко поклонился на прощание, прижав руку к сердцу.

— Да будет аллах добр к вам…

Жили Переделкины в одной комнате без кухни — он, она и сын-сорванец, который куда-то убежал, так и не дождавшись гостей. Иметь отдельную комнату в Балаханах считалось счастьем, и Переделкиным многие завидовали.

С улицы доносился металлический гул буровых машин, глухие удары чугунных баб, падавших на сваи, грохот перетаскиваемых с места на место труб. Через мутное окно виднелись нефтяные вышки, их высокие тупые башни с дощатыми пристройками, сколоченными кое-как, трубы и прорытые в земле желоба, по которым невесть куда бежала нефть.

— Мам, Анюта заснула… Можно я пойду погуляю? — спросил Ваня.

Мать кивнула.

— Иди, иди, сынок. Погляди, как тут люди работают. Может, и для тебя что подходящее найдется.

…Солнце палило нещадно. Расплавился кир, лип к босым ногам, обжигая их, и Ваня отбежал в тень, которую отбрасывала ближайшая вышка.

Тяжелые черные капли падали на землю из безоблачного затянутого дымкой неба — это накрапывал нефтяной дождь, отброшенный ветром в сторону от бьющего нефтяного фонтана. Его толстая струя упиралась вверху в дымное, им же созданное облако и с шумом нескольких летних ливней возвращалась обратно на землю, образуя темное озерцо.

Десятка два оголенных до пояса рабочих сгребали землю по его краям, наращивая берега, чтобы сберечь нефть. Другие рыли в песке канавы, по которым она стекала. Песок тоже был черный, с жирным сизым отливом, но не от рождения, а все от той же нефти, которая ого пропитала.

И вдруг Ваня услышал отчаянный плач. Плакал, судя по всему, мужчина. Ваня невольно вздрогнул. Он не мог переносить, когда плачут взрослые люди, хотел уйти подальше от этого плача, но ноги почему-то сами двинулись к тому месту, откуда он доносился.

Там рыли нефтяной колодец.

Нефти в Балаханах еще было так много, что некоторые хозяева, особенно из тех, кто победнее, приобретя клочок земли, принимались на свой страх и риск рыть колодец — авось повезет; колодец стоил во много раз дешевле, чем скважина. Его не надо было рыть глубоко, часто случалось, что нефть лежала всего в пятнадцати саженях и ее можно было черпать как воду.

Работали на рытье колодца всегда втроем и всегда только персы, приезжавшие в Баку на заработки. Двое спускали на веревке третьего, который углублял колодец, рыл мокрую землю, накладывал ее в брезентовое ведро, а потом дергал за веревку — подавал сигнал. Если сигнала долго не было, то ведро все равно поднимали. Иногда оно оказывалось пустым, и это означало, что человек в колодце задохнулся. Тогда человека вытаскивали, клали на землю и начинали плакать по умершему.

Так было и в этот раз. Ваня увидел распростертого на земле молодого мужчину с лицом землистого цвета и остекленелыми, мертвыми глазами. У головы и ног погибшего сидели на корточках два его товарища и плакали, закрыв лицо руками. Рядом стояла санитарная повозка, и два дюжих санитара в халатах мышиного цвета терпеливо ожидали, пока оставшиеся в живых закончат плач и прочитают молитву.

Вокруг образовалась реденькая толпа женщин и детей, на которых беззлобно и безрезультатно покрикивал полицейский в белом кителе.

— Ра-зой-дись, — вяло повторял он. — Эка невидаль…

— Хоть и нехристь, а все одно жалко, — сказала какая-то старуха и перекрестилась.

— На этой неделе второй уже, — сказала другая женщина, закутанная покрывалом так, что остались видны только глаза, и тяжело вздохнула.

Смотреть на мертвого было страшно, и Ваня заторопился домой. На обратном пути он заблудился и уже хотел было спрашивать, где тут сорок девятый участок; как вдруг его кто-то окликнул.

Ваня оглянулся на голос и узнал вчерашнего хозяина арбы.

— Здравствуй, русский малчик, да будет твоя жизнь безоблачной, как это небо, — сказал старик, прикладывая руку к сердцу. — Ты куда и откуда идешь так шибко?

— Немножко заблудился… Забыл, где барак.

— Не в ту сторону идешь. — Старик улыбнулся. — Я сейчас покажу тебе, куда надо идти. А еще лучше пошлю с тобой моего сына Абдулу, ему все равно делать нечего… Скажи, тебе понравился наш поселок?

— Нет, дедушка, не понравился, — не стал лукавить Ваня. — Страшный он какой-то…

— Страшный, говоришь? Это, малчик, с непривычки страшный.

Владелец арбы жил на краю поселка; окна его домика выходили в степь. Дом, как полагается, был с плоской крышей, низенький, и его почти не было видно из-за глухого забора.

— Заходи, русский малчик, — сказал старик.

Через узкую калитку — единственное отверстие в каменном заборе — они вошли в опрятный, чисто подметенный двор с очагом в углу, возле которого хозяйничала пожилая женщина. При виде незнакомого человека она поспешпо закрыла лицо чадрой.

— Жена моя, Бахшанда, — сказал старик. — А меня зовут Ибрагим. Ибрагим Байрамов. А тебя? Хотя я помню — Ваня.

По южной степе домика вился виноград и висели его тяжелые спелые грозди.

— Угощайся, Ваня, — сказал старик, показывая на виноград. — А я пока пойду поищу Абдулу. Наверно, он пошел на свалку. Чтобы найти какую-либо полезную вещь — пуговицу или пряжку от ремня. — Старик беззвучно засмеялся, тряся своей редкой бороденкой.

Сына он нашел быстро.

Абдула оказался черноглазым и черноволосым пареньком, примерно одних лет с Ваней, шустрым и довольно хорошо говорившим по-русски.

— Возьми с собой винограду, угостишь мать, — сказал старый Байрамов Ване и срезал несколько тучных гроздей…

На работу отчим в конце концов устроился. Переделкин предложил мастеру десятку, отчим поставил две бутылки водки, и на следующий день в табеле слесарной мастерской Товарищества братьев Нобель появилась фамилия нового слесаря.

А через месяц отчим явился домой угрюмый и едва держась на ногах. Свою первую получку он пропил с мастером, уговаривая его похлопотать насчет казенной комнаты.

— Все, Александра… Ни денег нет, ни квартиры, — сказал он.

Мать тихонько заплакала в ответ, и Ване стало очень жалко ее.

— На что-то жить будем? — спросила она.

— Ты, мать, не голоси, — невнятно пролепетал Знаменский и обернулся к пасынку: — Слушай меня, Иван. Я тебе нонче работенку подыскал. Будешь на слесаря учиться. Двенадцать годов тебе. Нагулялся на дармовых хлебах, пора и за работу приниматься.

— И то правда, — согласно сказала мать и тяжело вздохнула.

— Хорошо, дядя Саша, — ответил Ваня и даже обрадовался, что теперь не будет для семьи обузой.

— Завтра утром вставай до гудка. Вместе пойдем, — сказал отчим.