Глава седьмая
Глава седьмая
Когда жизнь течет монотонно и размеренно, как в Конго, вы не нуждаетесь в календаре. Не нужны даже часы. Мы, конечно, имели и то и другое — все это находилось в кабинете Пата в госпитале.
Меня будило солнце. Зачем мне хриплый будильник? Воздушная почта прибывает из Соединенных Штатов через несколько дней, обычная — через несколько месяцев. Поэтому разве важно, когда я отвечу — в понедельник или во вторник? Проходит день за днем, один дождливый сезон сменяется другим. И совершенно уверенная в том, что за днем последует ночь, я ни о чем не беспокоюсь.
Однажды утром я спокойно сидела на веранде, наблюдая за возней крокодилов в реке. Затем я заметила, что один из помощников Пата по госпиталю, одетый в поношенные цвета хаки трусы и рубашку, медленно шел ко мне со стороны госпиталя. В руке он держал записку, передавая которую сказал:
— Ее послал бвана.
Пат знал, что лучший способ исказить известие — это передать его устно через одного из слуг. Поэтому он всегда писал короткие записки, когда хотел что-либо сообщить мне. В течение дня, пока он был занят приемом пациентов, я получала множество таких посланий. Эта записка гласила: «Энн, постарайся найти бутылочку под молоко и соску и продезинфицируй их. Сделай это побыстрее». В этой просьбе не было ничего необычного. Пат постоянно приобретал новых животных для своего зверинца. Многие из них были так малы, что их приходилось кормить из бутылочки. Вместе с Абазингой мы перерыли все сверху донизу, разыскивая необходимые вещи. Нашлись две соски, но нигде не было бутылок. Наконец я наткнулась на бутылку из-под пива с узким горлышком, которое позволяло надеть соску. Все это я положила в кастрюлю, чтобы прокипятить. Поскольку делать больше было нечего, я тотчас забыла о записке и занялась уборкой гостиной. Здесь валялись кипы американских и французских журналов, причем все они были такие старые и потрепанные, словно побывали в приемной у зубного врача.
Пат и я были ревностными читателями, но, так как известия в периодических изданиях успевали состариться на несколько месяцев, прежде чем доходили до нас, мы никогда не интересовались порядком номеров при чтении. Часто мы узнавали о новых французских премьерах раньше, чем успевали прочитать о том, что сняты с репертуара шедшие до этого вещи. А однажды мы обнаружили, что известный преступник уже отправлен на электрический стул, прежде чем узнали о совершенном им преступлении. Во время уборки, которая надоела мне до слез, я внезапно услышала голоса множества людей, говоривших на кибира — языке, распространенном в районе Эпулу, которого я, однако, не знала. Выглянув, я увидела около дюжины пигмеев, которые шли к веранде вслед за высокорослым, довольно хорошо одетым негром. По его вежливому приветствию я тотчас узнала в нем бвангвана, или арабизированного негра, вероятно, из деревни, находящейся по ту сторону главной дороги на Ируму. э
За много лет до того, как Стэнли[18] отправился искать Ливингстона[19], арабские торговцы переплыли Красное море и проникли в Конго в поисках слоновой кости. Многие из них поселились в Занзибаре и других пунктах вдоль восточного побережья. Эти арабы сумели, действуя то силой, то убеждением, обратить в ислам многих африканцев. Маленькие городишки Мамбаса и Дар-эс-Салам, расположенные всего лишь в нескольких километрах от лагеря Патнем, имели те же названия, что и крупные города на побережье. Мой посетитель представился, назвав себя Капапелой, и сказал, что он является хозяином пришедших с ним пигмеев. Сильный испуг последних говорил о том, что они жили глубоко в лесу, далеко от главной дороги и редко встречались с белыми людьми. Желая. успокоить пигмеев, я попросила Капапелу сказать им, чтобы они сели. Он что-то произнес на кибира, и все они одновременно сели. Казалось, одно слово хозяина перерезало проволоку, поддерживавшую их в стоячем положении. Просто удивительно, как много их уместилось на диване! Когда я подсчитала, то оказалось, что там смогли усесться семь человек, не стеснив друг друга. Только одной женщине, казалось, было неудобно. Это была беззубая дряхлая старуха с седыми волосами, одетая в маленький передник из тапы. Вокруг шеи у нее была повязана грязная спускавшаяся петлей на грудь голубая тряпка, в которой лежал крохотный ребенок-пигмей. Капапела не сел. Очевидно, стоя ему было легче говорить. Он начал на кингвана (Пат называл этот язык «кухонным суахили»):
— Эта старая женщина держит на руках ребенка своей дочери, которая родила его в деревушке на расстоянии одного дневного перехода отсюда. Неожиданно, без видимых причин, она умерла. У ребенка нет других родственников, кроме старой бабушки, отца, который сидит здесь, и другого ребенка.
Говоря это, он указал на пигмея лет двадцати, сидевшего не поднимая глаз, и на трехлетнего совершенно голого мальчугана, вокруг талии которого был повязан своеобразный пояс из ракушек каури. Ухватившись за колено отца, он дрожал как осиновый лист.
— В течение двух дней они кормили маленького банановым соком, — продолжал Капапела. — Мы шли все утро под палящим солнцем, чтобы просить помощи у хозяина. Он послал нас к вам, Мадами.
Я сказала членам осиротевшей пигмейской семьи что-то вежливое — одну из тех пустых фраз, которые мы произносим, желая соблюсти приличия, когда узнаем о смерти незнакомого нам человека. Затем взглянула на ребенка, которому было два дня от роду. Он был очарователен: светло-шоколадного цвета, толстенький, несмотря на голодную диету, с безупречными маленькими ручонками и ножками. Он спал. Во всяком случае, подумала я, ничто его не беспокоит. Отец сидел на краю бамбукового дивана, ухватившись за него руками, словно он плыл в каноэ по бурному морю. Я взяла ребенка на руки, чтобы полюбоваться его миниатюрными совершенными формами. Трехлетний мальчуган следил за моими движениями с таким выражением, словно думал, что я собираюсь съесть его брата. Остальные пигмеи рассматривали внутреннее убранство дома, с любопытством изучая танцевальные маски, отравленные стрелы, статуэтки и другие вещи, которые я купила по пути в Конго. Я отдала ребенка бабушке, но она, с мольбой взглянув на Капапелу, снова положила ребенка мне на руки. Сердце мое совершило несколько огромных прыжков и по меньшей мере один иммельман[20]. «Что такое, — подумала я, — неужели сверх всего прочего я должна еще заботиться о ребенке-пигмее?» Страх мой, должно быть, ясно выразился на моем лице, так как Капапела быстро отчеканил:
— Бвана сказал, чтобы мы отдали его вам.
Я хотела ответить: «Тогда пусть он сам и заботится о ребенке!», однако промолчала.
Все, чего я не знала о грудных детях, можно было бы изложить по меньшей мере в двадцати восьми томах. Помню, когда родилась моя племянница, я смотрела на нее в нью-йоркской больнице через стеклянную перегородку, откуда медицинская сестра в безупречно белом халате показывала мне ее, снисходительно улыбаясь.
Две недели спустя я снова увидела племянницу, когда ее привезла из больницы другая няня. Моя сестра накопила огромную коллекцию ванночек для купания, грелок, стерилизаторов, весов, одежды, инструментов и бог знает чего еще. Мне все это казалось безупречным и отвечающим современным требованиям, однако медицинская сестра не разделяла этого мнения.
— Ужасно, ужасно, ужасно, — твердила она, — но, возможно, я как-нибудь справлюсь.
Как бы я хотела, чтобы эта медицинская сестра была теперь рядом со мной. Я бы показала ей очаг, в котором полыхали огромные поленья, пару сосок, обычно применяемых для кормления детенышей обезьян и генетт, и несколько старых пивных бутылок. Затем я бы сказала ей:
— Ужасно, ужасно, ужасно, но принимайтесь за дело и перестаньте хныкать!
Мысли о медицинской сестре, о том, как бы она разволновалась при виде всего этого, заставили меня действовать и удержали от причитаний.
Я взяла ребенка, жестом попросила пигмеев следовать за мной и направилась к госпиталю.
— Скажи мне ради бога, что я должна делать с этим ребенком? — набросилась я на Пата.
За свое двадцатилетнее пребывание в Конго Пат привык ко всяким неожиданностям и теперь сохранял полнейшее спокойствие.
— Видишь ли, Энн, — сказал он, — если мы не позаботимся о нем, он умрет. Мы не можем допустить, чтобы это случилось.
Я молча кивнула в знак согласия.
— Мы должны почитать медицинские книги и узнать, что нам следует делать, — продолжал он. — Наверное, это не так уж трудно.
Он был просто неподражаем! Конечно, все это не должно было казаться ему слишком трудным, потому что именно мне следовало стать нянькой, а не ему. Изучая энциклопедию 1911 года издания, я нашла множество сведений о грудных детях, однако там отсутствовали такие элементарные вещи, как рецепты. Затем я вспомнила, что у нас есть сухое и сгущенное консервированное молоко. Я достала коробку сухого молока, но на ней не оказалось никаких указаний. Зато на этикетке банки сгущенного молока (о радость!) указывалось несколько способов приготовления.
— Кипячение воды и приготовление смеси потребует некоторого времени, — сказала я Капапеле (малыш уже проснулся и сердито хныкал, когда мы возвращались в гостиницу). — Неплохо, если бы бабушка дала ему немного бананового сока.
Старуха отошла к дереву, росшему на краю лагеря, сорвала большой лист и ловко свернула из него воронку. Вставив ее в рот ребенка, она стала маленькими порциями лить в нее банановый сок, и мальчик вскоре перестал кричать.
Так как на все наши стеклянные бутылки были нанесены отметки с обозначением объема в метрических единицах измерения, мне пришлось обратиться к Пату с просьбой перевести единицы измерения на банке также в метрические.
Пока мы с Патом читали этикетку, энциклопедию и медицинские книги, пигмеи глядели на нас так, словно мы приготовляли колдовское зелье. Они были слишком напуганы, чтобы что-либо сказать нам, но я слышала, как они шептались между собой. Через некоторое время смесь из сгущенного молока, кипяченой воды и сока зрелых бананов была готова. Я налила смесь в одну из стерилизованных пивных бутылок, надела на нее соску и опустила бутылку в ведро с холодной водой охладить. Когда температура жидкости показалась мне подходящей, я дала бутылку ребенку. Пигмеи столпились вокруг, словно фермеры, соблазненные криками аукциониста. У них глаза вылезли на лоб, когда мальчик как ни в чем не бывало взял в рот соску. Очевидно, они никогда не видели ребенка, который сосал бы что-нибудь иное, кроме груди матери, и я тотчас превратилась в их глазах в волшебницу. Мой подопечный уснул, не успев осушить всю бутылку. Он был похож на игрушечного пупса, с которого его маленькая хозяйка сняла все одежды, оставив лишь в пеленке. Я положила его на середину нашей огромной двуспальной кровати, где он напоминал черного котенка, лежащего на заснеженном поле. Когда я стала давать ему еду второй раз, пигмеи опять с любопытством столпились вокруг меня. Они, по-видимому, постепенно убеждались, что все идет хорошо, даже трехлетний братишка моего подопечного решил улыбнуться. Бабушка боком подошла к кровати, похлопала малыша, а затем положила свою костлявую руку мне на плечо. Ее морщинистое, обвислое лицо напоминало коричневое яблоко, пролежавшее всю зиму на дне бочонка. Она сказала что-то на кибира, я не смогла разобрать что именно, но мне не нужен был переводчик. Я видела слезы, текущие из ее глаз и сбегавшие вниз по маленьким каналам-морщинкам. И я поняла смысл произнесенных ею слов.
Капапела и его пигмеи отправились домой. Я перерыла ящик и нашла там какие-то старые занавески, из которых можно было сделать пеленки.
Теплое, большое чувство наполняло мое сердце, когда я глядела на маленького шоколадного цвета ребенка, лежавшего на большой белой кровати. Он нуждался в помощи, и я могла оказать ему ее. Уже одно это вызывало радость. Но вместе с тем я испытывала беспокойство.
Стэнливиль, ближайший город, где можно было приобрести принадлежности для новорожденных, находился в четырехстах пятидесяти шести километрах от лагеря Патнем. Нравилось мне это или нет, трудности были неизбежны. Вопрос о судьбе ребенка занял центральное место в нашей жизни, и я должна была разрешить его.
Пат был выходцем из старинной семьи, родом из Новой Англии[21]. С тех пор как я узнала его, он обходился американскими выражениями, которые так восхищали Кальвина Кулиджа[22], вроде: «используй это», «приспособь это», «обойдись без этого». Живя в глуши на Эпулу, мы годами должны были следовать такому принципу. Но взрослым гораздо легче приспособиться, чем беспомощным детям. В такое трудное положение мы еще не попадали. Решив не сдаваться, я энергично принялась за самое важное. Разрезав старые занавески, я сделала из них три дюжины пеленок. Разорвав несколько простыней, я села за швейную машину и сшила детские простынки. Диванная подушка была использована в качестве матраца, а прочная картонная коробка, вмещавшая когда-то четыре дюжины банок мясных консервов, превратилась в отличную детскую кроватку. Я понимала, что кроватка должна иметь полог, однако сомневалась, можно ли его найти даже в Стэнливиле. Но и эта проблема была разрешена: я вспомнила, что в Конго есть деревья, листья которых водонепроницаемы и вполне могут служить в качестве полога, и послала за ними одного из слуг. Листья были подвергнуты испытанию и успешно выдержали его. Затем я прикрепила их над колыбелью. Найти москитную сетку, чтобы прикрыть импровизированную кроватку, было нетрудно. У нас их было много, так же как у всех европейцев, живущих в Конго. Но солнце уже заходило, и я понимала, что требуется что-то более теплое, чем простынки. В первую ночь я использовала мохнатое полотенце вместо одеяла, но, как ни искала, нигде не могла найти каких-либо голубых лент. «Но как же без голубых лент! — думала я. — Ведь без них не узнают, что он — мальчик?»
В ту ночь наше жилище напоминало сумасшедший дом. Располагая лишь двумя сосками и несколькими бутылками с подходящими горлышками, я непрерывно что-то стерилизовала.
В полночь, занимаясь кормлением малыша, я почувствовала сильную усталость. Пат был не в лучшем состоянии. Мы легли спать, но заснуть не смогли. Каждые несколько минут я вскакивала, чтобы заглянуть в картонную коробку и узнать, как чувствует себя малыш. Он спал крепким сном, но мне чудилось столько возможных напастей, что я не могла оставить его одного больше чем на несколько минут. В конце концов Пат взбунтовался:
— Ради бога, положи его с нами вместе.
Мне все время хотелось так сделать, но я не знала, как будет на это реагировать Пат. Подняв мальчика, я завернула его в полотенце и вместе с ним снова залезла в постель. Однако это не улучшило положение. Я лежала и с ужасом думала, что, заснув и повернувшись во сне, могу задавить его насмерть.
Примерно часа в два ночи я снова положила его в картонную коробку и поставила ее на низенький столик у кровати. После этого я заснула крепким сном.
Всю жизнь я не любила вставать рано. В Нью-Йорке я работала до поздней ночи, а на другой день долго не просыпалась. С появлением ребенка весь прежний распорядок был нарушен. Пат страшно радовался, когда я поднималась с петухами, так как он вставал всегда рано и в это время был полон энергии. На следующее утро около шести часов утра мальчик поднял крик, и мы оба пулей выскочили из постели. Пат должен был держать его, пока я носилась вокруг, доставая уже приготовленную для него утреннюю порцию еды. С очевидным удовольствием он выпил ее, дважды за это время намочив пеленки. Не ожидая, пока мы изучим дальнейшие инструкции, я искупала мальчика, после чего мы с Патом смогли позавтракать. Купание доставило мне много неприятных минут. От мыла ребенок сделался скользким, и я испытала легкий испуг, выпустив его случайно из рук. Кое-как закончив купание, я отдала его Пату на первый серьезный осмотр. Он обнаружил, что пигмеи неправильно перевязали пуповину, видимо, полагая, что в дальнейшем мать сделает это более аккуратно. В результате у ребенка образовалась грыжа. Пат вправил пуповину на место, залепив ее кусочком липкого пластыря. В это время я молила бога лишь о том, чтобы ребенку не было слишком больно, когда мы будем отдирать пластырь.
— Нужно взвесить его, — сказал Пат. — Ведь иначе трудно будет выяснить, нравится ему наше питание или нет.
Он взял корзину, положил на дно полотенце и взвесил на старинных весах, перешедших к нему по наследству от его американских предков. Затем положил в корзину ребенка и снова взвесил ее.
— Точно четыре фунта! — воскликнул Пат, возвращая мне ребенка. — У нас на родине его сочли бы недоноском, если бы не знали о его происхождении.
— Знаешь, — сказала я Пату, — мы не можем далее называть его «он» или «это». Мы должны дать ему имя.
— Тебе известны какие-нибудь хорошие пигмейские имена? — спросил Пат.
— Он, вероятно, уже имеет одно из них. Когда бабушка оправится от испуга, она придет и скажет нам, как его зовут. Но раз уж я собираюсь заменить ему мать, то мне хотелось бы подобрать для него хорошее и легкое американское имя.
— Только не называй его Пат, — рассмеялся муж.
— Вот что. Давай назовем его по отцу. Он далеко, в Нью-Йорке, и не может возражать. К тому времени, когда он узнает об этом, он уже ничего не в состоянии будет сделать.
Я заглянула в картонную кроватку.
— Эй, Уильям Д., — спросила я, — как вам нравится ваше новое имя?
Ребенок заворочался и отрыгнул немного молока. Но при этом даже не проснулся.