Глава пятая

Глава пятая

Вскоре после моего последнего посещения пигмеев у них случилось большое несчастье. От неизвестной болезни умерла Базалинда, десятилетняя дочь Сейла. Здесь, на берегах Эпулу, мне случалось видеть смерть почти во всех ее обличьях. То она приходила ночью незаметно, без боли, то наступала после тяжелой продолжительной болезни. Порой она надевала маску голода, отвратительный костюм проказы, а иногда человек быстро умирал от воспаления легких. Она приходила на мягких лапах леопарда-людоеда и на тяжелых копытах буйвола. Но всегда смерть была ненавистна. Ее удары так же тяжелы для сердец живых людей в джунглях, как и в больших городах. Однажды я вела спор с группой ученых, которые занимались здесь ловлей змей и других пресмыкающихся для французского музея. Они считали, что пигмеи, испытывающие все опасности и трудности первобытного существования, подготовлены к смерти лучше, чем люди, пользующиеся преимуществами высокоцивилизованной жизни. Я категорически отрицала это. Подтверждением моей точки зрения была смерть маленькой Базалинды, дочери Сейла и Томасы, одной из наиболее дружных супружеских пар пигмеев. Базалинда была веселой, резвой маленькой девочкой. На ее крошечном милом личике постоянно играла веселая детская улыбка. Своего отца она всегда называла по имени — Сэли, так же как это делала ее мать, при этом в голосе девочки слышались нотки восторженной привязанности. Я часто наблюдала, как она играет около своей хижины, делая из листьев и цветов пояса и гирлянды, чтобы украсить ими свое маленькое тело, или прыгая со скакалкой. Эту игру ввела я. При первом посещении деревни пигмеев я увидела, что дети играют с лозами лиан, но не прыгают через них, как это делают американские и европейские мальчики и девочки с раннего возраста. Попросив Фейзи подержать один конец лианы, я взяла другой и стала вращать его, пока Фейзи не понял, как это делается. Затем я передала конец лианы Сейлу, и они с Фейзи стали вращать ее. Пигмеи обладают очень хорошим чувством ритма, которое развивается у них благодаря музыке и танцам. Они легко научились раскачивать лиану в нужном мне темпе. Затем, когда все жители деревни собрались около меня, я стала прыгать через нее. Пигмеям занятие понравилось, и все они моментально овладели этой детской игрой. Маленькая Базалинда любила прыгать через лиану, а когда ей это надоедало, лазила, словно маленькая обезьянка, по деревьям, которые росли вокруг деревни. У Сейла и Томасы были и другие дети, но Базалинда была их гордостью. Даже ее имя было более музыкальным и произносилось легче, чем большинство пигмейских имен, словно родители предчувствовали, что девочка будет расти восхитительным ребенком, веселым, счастливым и привлекательным. Когда она подросла настолько, что могла совершать переходы от деревни до нашего лагеря, она обычно сопровождала Сейла. Девочка любила мой дом, особенно большую гостиную. Она часами бродила там или сидела на стуле, разглядывая с интересом маски, картины, книги и другие предметы, однако никогда их не трогала и ни разу ничего не испортила. Когда я шила драпировки или занавески, она относила домой маленькие трофеи: небольшие обрывки ниток и обрезки материи. Кусочки бумаги она считала чуть ли не драгоценностями, особенно когда получала от меня еще и огрызки карандашей. Однажды я дала ей катушку от пишущей машинки с отработанной лентой, ее радости не было предела, Трудно представить, как такие незначительные вещи могут доставлять столь огромное удовольствие. Для этого необходимо хорошо знать жизнь пигмея и помнить, что он имеет только то, что делает или выращивает сам.

Ранее девочка никогда не болела. Однажды к вечеру ей стало очень плохо. Сейл и Томаса прибежали с ней в госпиталь. Девочка стонала от боли, у нее был сильный понос, и, хотя она слышала и понимала все, что говорил ей Пат, сама не могла произнести ни слова. Весь следующий день она мучилась от боли. Ни одно из тех лекарств, которые дал ей Пат, казалось, не принесло облегчения, за исключением морфия. Ни ее родители, ни другие пигмеи не знали причины заболевания. Мы с Патом решили, что либо девочка съела в лесу ядовитое растение, либо в ее пищевод попал особенно опасный вид вируса. Весь день и всю ночь возле госпиталя сидели Сейл, Томаса и некоторые их родственники, которые уходили только поесть. Они говорили шепотом, как это делают в больших городских больницах. Так было всегда, что бы ни случилось с пигмеем, вся семья обычно сопровождает его в госпиталь. Родственники стараются держаться так близко к койке больного, как это разрешает Пат. И если пациент в силах поесть, то именно родственники готовят ему пищу и кормят его. Поэтому в лагере вокруг здания госпиталя всегда горят небольшие костры, на которых жены и матери стряпают пизанги, блюда из маниоковой муки или варят свежее мясо для больных.

В течение второй ночи Базалинда приходила в сознание лишь на короткие промежутки времени. Наши лекарства не помогали. Температура у нее была настолько высокой, что маленькое тело буквально излучало жар.

Ранним утром следующего дня я услышала причитания пигмеев и поняла, что маленькой Базалинды не стало. Я поспешила к госпиталю, где лежало ее хрупкое тело, уже завернутое в кусок хлопчатобумажной ткани, купленной Томасой у какого-то торговца. Рисунок ткани состоял из мелких узоров, среди которых была антилопа, и я невольно подумала о том, что этот орнамент очень подходит ребенку, родившемуся и выросшему в глубине лесов Конго. Несомненно, это было лучше, чем саван из мрачной черной или кричаще белой материи.

Не надо было посылать телеграмм, извещающих далеко живущих родственников о часе похорон, и ожидать представителя похоронного бюро, чтобы пройти через все формальности. Несколько маленьких посыльных побежали через джунгли в ближайшие деревни, и этим все ограничилось. Сразу же после второго завтрака я отправилась в деревню, чтобы присутствовать на похоронной церемонии. Со мной пошли наш повар Андре Пичи и пигмей Никейбу, который был послан, чтобы пригласить меня на похороны. Когда я вышла из леса на поляну, где жили пигмеи, они уже выносили тело Базалинды из ее дома. Большинство пигмеев истерически кричали и катались по земле. Сейл стоял на краю могилы, вырытой недалеко от поляны. За исключением выражения лица, которое как бы окаменело, ничто не выдавало его горя. Ростом он был немногим более ста двадцати сантиметров, а маленькое морщинистое лицо и остроконечная бородка придавали ему сходство с гномом. Он стоял выпрямившись, проявляя величайшее самообладание, какого я не наблюдала в подобных случаях у многих людей «цивилизованного» мира.

Всем, по-видимому, руководил Фейзи.

— Мы похороним ее здесь, — сказал он, — а не на обычном месте. Она слишком молода, чтобы лежать на общем кладбище.

Томаса не могла сдерживать себя, как Сейл. Она была матерью, которая около девяти долгих месяцев ждала и ощущала ребенка, еще до того как отец впервые смог взглянуть на него. Кроме того, она была женщиной и поэтому плакала, не сдерживаясь. Мне даже пришлось удерживать ее, чтобы она не бросилась в зиявшую могилу. Я сумела несколько успокоить Томасу, и она послушно позволила мне опекать ее, пока не закончилась мучительная процедура похорон.

Даже со смертью пигмеи не обретают полной свободы. Они никогда ее не имели, ибо издавна находились в зависимом положении. У каждого пигмея есть хозяин-негр. Между высокорослыми племенами и живущими неподалеку пигмеями сложились своеобразные отношения. Занимающиеся охотой пигмеи снабжают свежим мясом высокорослых негров, которых они считают своими хозяевами. В свою очередь последние выращивают пизанги и разные овощи, которые дают пигмеям в обмен на мясо. Поскольку интенсивная охота приводит к истреблению дичи, пигмеи перекочевывают с места на место в поисках добычи. Однако, согласно укоренившемуся обычаю, они не удаляются более чем на один или два дневных перехода от постоянного жилья своих хозяев-негров. Последние платят налоги. Пигмеи же не платят налогов. Иногда, сидя вокруг костров, они обсуждают вопрос, выгодно ли быть налогоплательщиками, наивно полагая, что они получат от этого какую-то выгоду. Однако большинство всегда высказывается за сохранение существующего положения.

Жители маленькой деревеньки, где старейшинами были Фейзи, Херафу и Сейл, занимали особое положение. Они продолжали считать своим хозяином того или иного высокорослого негра, но со временем их стали называть пигмеями Патнемов. Этим они были обязаны нам. Они получали пизанги и маниоку и в свою очередь поставляли мясо в гостиницу. Затем мы нарушили этот натуральный обмен и за мясо, которое они приносили, стали расплачиваться деньгами. Всякий раз, когда они танцевали или демонстрировали нашим гостям процесс постройки своих маленьких домиков, мы также давали им несколько франков, а часто в придачу соль и пальмовое масло. Их прежние хозяева, многие из которых работали у нас, признавали установившиеся отношения. Как обычно, право принимать окончательные решения принадлежало высокорослым африканцам; во время похорон Базалинды также распоряжались они. Агеронга, самый мудрый и добрый из наших слуг, стоял около могилы, отдавая распоряжения. Андре Пичи спустился на дно могилы и делал последние приготовления. Ибрагим, старший слуга в гостинице, уважаемый и сообразительный, присутствовал на погребении со своей женой Амбуко. Здесь были Алили и его жена Сифа; удрученный Абазинга и Маласси, молодая жена Камилла. По росту все пришедшие очень резко отличались от маленьких пигмеев, оплакивающих смерть девочки.

Мария, жена Анголи, темпераментного негра-мусульманина, работающего в госпитале, пришла вместе с матерью Алили перед самым началом похоронной церемонии. Древняя старуха пробиралась между присутствующими и продавала земляные орехи. Я хотела попросить, чтобы ее увели, но Фейзи сказал, что это может причинить всем ненужное беспокойство и во всяком случае маленькая Базалинда не станет интересоваться, продавались земляные орехи на ее похоронах или нет.

— Она была хорошим ребенком, — сказал он. — Возможно, она была бы довольна, если бы узнала, что кто-то получал удовольствие, лакомясь земляными орехами.

Пока мы разговаривали, несколько пигмеев устанавливали в голове могилы фетиш. Это было грубое сооружение вроде деревянной подставки, на которую сверху водрузили разбитый глиняный горшок. Внутрь горшка что-то положили. Я не смогла разглядеть, что это было, и никто не хотел мне этого сказать. Существуют таинства, которыми — и это будет правильно и мудро — не стоит интересоваться. Я знала, что пигмеи во многом доверяли мне, так как я никогда не вмешивалась в их личную жизнь и не интересовалась их религиозными взглядами. Когда они сообщали мне что-либо, я была довольна. Если они этого не делали, я не обижалась.

Агеронга выполнял роль гробовщика. Когда с приготовлениями было покончено и фетиш был установлен на место, Агеронга поднял маленькое тело Базалинды и легко опустил его в могилу. Оно по-прежнему было завернуто в бумажную ткань с изображенной на ней антилопой, которая выбежала из-под английского ткацкого станка благодаря стараниям рабочих, возможно никогда не видевших пигмеев и ничего о них не слыхавших. Гроба не было, и ничто не отделяло маленькое шоколадного цвета тельце от несколько более темной земли, за исключением манчестерской хлопчатобумажной ткани. Все молчали. Мать Алили прекратила торговлю земляными орехами. Не было ни особых церемоний, ни молитв. Каждый из присутствовавших подошел к краю могилы и бросил щепотку земли вниз, на тело Базалинды. Все это совершалось молча, слышались лишь безудержные рыдания Томасы и других пигмейских женщин. Я подняла ком свежевырытой земли и осторожно бросила в могилу, стараясь не попасть в тело, такое спокойное и неподвижное. Софина, жена Фейзи, взяла меня за руку и увела прочь. Теперь женщины должны идти к дому, где жила Базалинда, и плакать, — сказала она. — Томаса хотела бы, чтобы вы тоже плакали.

Некоторое время спустя пришли мужчины и уселись на веранде. Я вышла к ним и села под крышей недостроенной хижины. Солнце безжалостно пекло на поляне, но в тени было прохладно. Андре Пичи встал, откашлялся и начал речь на кибира, а пигмей, охотник Моке, переводил ее шепотом. Андре, видимо, считал, что смерть не была естественной.

— Кто убил этого ребенка, который за день до смерти был таким здоровым и сильным? — спрашивал он. — Кто навлек зло на Базалинду?

Это была длинная речь, в середине которой он стал говорить о вполне материальных вещах. Как выяснилось, его отец был хозяином Томасы. Так как Базалинда умерла и не будет принадлежать отцу Андре, Томаса должна компенсировать потерю и дать отцу Андре пять кур. Моке сказал, что Андре Пичи прав. Эти пять кур уплачиваются за Базалинду. Даже при смерти должна быть справедливость.

Затем вперед вышел Мукабаса, сын Сейла и брат умершей Базалинды. Он стоял запорошенный землей из могилы, которую помогал рыть, и клялся отомстить врагу своей сестры. Мукабаса говорил в основном на кингвана, и я могла понимать его без переводчика.

— Я не пожалею времени, — говорил он, — чтобы найти того, кто навлек зло на мою сестру. Я не буду отдыхать ни днем, ни ночью. Месть — мой долг, и я выполню его.

Пока он говорил, я слушала, как Томаса причитала в своей хижине. Она не желала мести. Ничто не могло исцелить ее раны, кроме Базалинды, живой и здоровой, резвящейся возле деревни. Что такое месть в сравнении со смертью Базалинды?

Когда Мукабаса кончил, выступило много других ораторов — высокорослых негров и пигмеев. При этом они иногда отвлекались от главной темы. Одна из бывших жен Херафу произнесла даже речь о том, что женщины слишком часто стали изменять своим мужьям. Если послушать ее и комментарии к ее словам, которые давала Маласси, то единственными порядочными женщинами во всей деревне были Томаса, жена пигмея Аге-ронги и она сама.

Я не могла сообразить, какое отношение все это имеет к смерти Базалинды, но потом поняла, что в этих местах человек не так уж часто имеет возможность обращаться к такой большой аудитории и поэтому при случае стремится высказать все, что его волнует. Подобные явления я наблюдала и на собраниях людей в Америке.

Около четырех часов я отправилась в гостиницу, чтобы немного отдохнуть, и уже не возвращалась в деревню пигмеев.

Когда я день спустя провожала в деревню прокаженных Мейтейбо, женщину, которая обожгла ногу, то, проходя мимо могилы Базалинды, обратила внимание, то вся она покрыта свежими зелеными листьями. Рядом с могилой стояло блюдо с пищей, которую Базалинда уже никогда не съест.

На следующее утро пигмеи отправились охотиться сетью. Агеронга был шокирован таким святотатством.

— Неужели вы поймаете что-нибудь сегодня? — просил он у Фейзи. — Мы полагали, что вы подождете три дня.

— Базалинда была ребенком, а ее смерть — дело злого духа болози, — ответил пигмей. — Конечно, у нас будет мясо.

Действительно, после охоты они принесли мне и Пату рекрасную молодую антилопу.

— В наши сети попало четыре, — объяснил Фейзи. — Агеронга был неправ.

В тот же вечер Сейл, который в день смерти Базалинды держался лучше других членов семьи, пришел гостинице и попросил сигарет.

— Ночью у нас танцы, Мадами, — сказал он. — Это поминальные танцы. Чтобы прогнать злых духов.

Я спросила, нельзя ли и мне присутствовать. Сейл не особенно уверенно ответил, что можно. Я отправилась в деревню после ужина. Придя туда, я увидела танцующих мужчин, но не заметила ни одной женщины, пигмеи, видимо, были поражены, увидев меня. Некоторое время они продолжали танцевать, затем остановились и предложили мне сесть. Один из них, нарушая правила гостеприимства и, видимо, не подумав, заявил, что меня не ждали, так как эти танцы — табу[16] для женщин.

— Меня пригласил Сейл, — сердито отвечала я.

Вмешался Фейзи и сказал, что мне разрешается присутствовать, но я заметила, как он начал шептаться о чем-то с Моке. Все казались смущенными, поэтому, одарив присутствующих сигаретами, я собралась домой к большому и очевидному облегчению остающихся. Мне не хотелось уходить. Некоторые действия пигмеев говорили о том, что, позволяя им выпроводить меня домой, я лишаюсь возможности познакомиться с интересными религиозными церемониями. Однако я вряд ли могла поступить иначе. Даже их собственным женщинам запрещалось присутствовать, и они либо были заперты в своих хижинах, либо ушли из деревни.

Нехотя отправилась я домой. Войдя в лес, остановилась, чтобы прислушаться. Луна только что взошла, и слабый свет ее не мог рассеять мрака на лесной тропе. Немного погодя я услышала, что вновь загремели барабаны, которым вторил глухой звук деревянного инструмента. Раньше я никогда не слышала такой музыки в деревне пигмеев. Она была ужасной и гнетущей. Внезапно среди боя барабанов я услышала новый звук. Он напоминал отчасти мычание коровы, ожидающей дойки, отчасти звук рога, но с более низким тоном. Это был Эсамба[17], Все обрывки разговоров местных жителей, все фантастические слухи об Эсамбе внезапно всплыли в моей памяти. Где бродит Эсамба, там — смерть. Этот жуткий, низкий звук был голосом несчастья. Я съежилась от страха, прижавшись к стволу дерева. Дома я, конечно, стала бы рассуждать об этом трезво и, безусловно, нашла бы успокаивающие объяснения. Но здесь, в джунглях, все было иначе. Страх держал меня, как в тисках. Я была одна среди незнакомого мне мира — женщина в ночных джунглях, не имеющая даже перочинного ножа или булавки от шляпы, которыми можно было бы обороняться от неожиданного врага. Я прижалась спиной к стволу огромного акажу, сердце мое стучало, словно камнедробилка. Я не решалась искать убежища в деревне пигмеев, но в то же время боялась идти через темный лес к гостинице. Вновь раздалось мычание. На этот раз много правее деревни пигмеев. Как оно могло так быстро передвинуться далеко в сторону? В горле у меня пересохло. И вновь из темноты донеслось холодящее кровь мычание, но уже с другой стороны. «Бог мой, — думала я про себя, — он движется по кругу, чтобы отрезать мне путь домой». Теперь меня охватил ужас. Я побежала к нашему лагерю, прыгая через корни, цепляясь за свисавшие лозы лиан. Тени казались мне корнями, и я старалась не задевать их; корни выглядели, словно тени, и я спотыкалась о них. Ветви хватали меня, точно жадные руки. Теперь голос Эсамбы исходил только с одной стороны. Он был где-то сзади, недалеко. Я попыталась бежать быстрее, но, к сожалению, была очень плохой спортсменкой. Подсознательно я спрашивала себя, почему я спасаюсь бегством. Все, что я знала об Эсамбе, я почерпнула из нескольких разговоров возле костра и отдельных слов, произнесенных шепотом. Я слышала мычание все ближе и ближе и чувствовала, что не смогу добежать до гостиницы. Я надеялась лишь на то, что смогу добраться до негритянской деревни, расположенной на пути к дому. В стороне от тропинки послышался другой — шелестящий звук. Казалось, там, в темноте, движется какое-то животное или человек. Последние остатки храбрости покинули меня, и я, громко крича, влетела по тропинке в деревню, а затем в дом Абазинги, смотрителя за животными нашего лагеря. Он протянул руку за копьем и прыгнул к двери, но я позвала его назад.

— Нет, нет, не ходи! — закричала я. — Там Эсамба!

Он повернулся ко мне, на его черном лице и в глазах застыл страх.

— Мадами видела Эсамбу? — спросил он.

— Я слышала его, но ничего не видела, — ответила я, тяжело дыша.

— Ваше счастье, Мадами, — сказал он. — Всякий, кто увидит Эсамбу, умирает в течение ближайших двух дней.

Я сидела у очага Абазинги, пока не отдохнула, а он рассказывал мне об Эсамбе. Когда Эсамба появляется, умирают деревья, а маленькие ручьи высыхают, клялся Абазинга. Когда бродит Эсамба, даже мужчины прячут свои лица в постели, чтобы не видеть его и не умереть. В ту ночь я больше не слышала голоса Эсамбы.

Семь ночей подряд пигмеи танцевали и оплакивали Базалинду. На седьмую ночь они устроили торжественную церемонию с угощением, что должно было, по их понятиям, принести спокойствие маленькому телу в могиле и душе Базалинды,