Глава десятая

Глава десятая

Однажды вечером, спустя несколько недель после того как в лагере Патнем появился Уильям Д., я услышала доносящиеся из леса звуки сигнальных барабанов. У них нет ничего общего с маленькими барабанами и там-тамами, которыми пользуются пигмеи-танцоры. Бой сигнальных барабанов напоминает отдаленные удары грома, отразившиеся в холмах, где-то за домом. Когда раздались первые удары, Сейл и Андокала находились возле гостиницы и были заняты переноской мяса. Они остановились как вкопанные во дворе лагеря, повернувшись туда, откуда неслись звуки, и напряженно прислушиваясь к ним. Я вспомнила про радиолокационную установку и подумала, что сигнальные барабаны — более ранний и примитивный вариант ее. Здесь, в Конго, техника связи очень древняя.

В течение пятнадцати-двадцати минут можно было слышать ритмические удары, сила звука которых то ослабевала, то усиливалась под влиянием ветра и шума листвы.

Оба пигмея тряслись как в лихорадке. Вдруг они начали скакать и прыгать, крича что-то на кибира.

— Ради бога, объясните, что все это значит! — закричала я.

Андокала бросился в пигмейскую деревню, но Сейл, отец восьми детей, умудренный жизненным опытом и более воспитанный, поспешил на крыльцо.

— Фейзи убил слона, — сообщил он, — и возвращается, чтобы отвести нас к туше.

— Каким образом? Без ружья? — спросила я.

— Своей храбростью, Мадами. Фейзи не нуждается в ружье.

Я представила себе, как маленький бородатый пигмей, вес которого составлял всего тридцать пять-сорок килограммов, подкрадывается к слону, весящему несколько тонн. При этой мысли я содрогнулась.

Накормив ребенка, я поела сама и занялась другими делами, стараясь не думать слишком много о маленьком Фейзи. Но, когда приблизилось время сна, мне безумно захотелось узнать подробности охоты. Не желая откладывать удовольствие до следующего дня, я решила пока не ложиться спать. Вскоре послышались крики, затем шаги на крыльце. Ввалился Фейзи, окруженный толпой пигмеев, которые быстро и невнятно говорили что-то на своем языке. Смертельно уставший, спотыкающийся Фейзи прошел к большому стулу. Он напоминал маленького уставшего мальчика с лицом старика, сморщенным и бородатым, и вовсе не походил на героя. Одна его нога была окровавлена. Видимо, он напоролся на корень или споткнулся о лозу лианы. Лук и стрелы он отдал своему старшему сыну, а копье оставил у себя и держал его, как маршальский жезл. Ручной поковки железный наконечник копья почернел от крови, ниже, на шероховатом древке, виднелось красное пятно.

Сейл вышел вперед и, как заправский церемониймейстер, произнес:

— Это величайшее событие в нашей жизни. Со времени отцов наших отцов в нашей деревне не было никого, кто убил бы слона с клыками. Расскажи нам, Фейзи, о своем подвиге — наши сыновья должны знать об этом.

Фейзи поднялся. Глаза его сверкали, как агатовые пуговицы на черной шелковой блузе.

— В этом нет ничего особенного, — начал он, — всякий мог бы…

— И-и-и-я-а-а! — закричали, перебивая его, другие пигмеи. — Для великого охотника Фейзи сделать это ничего не стоит!

Герой стоял, чувствуя себя неловко, но гордый от похвал. Если бы я не видела этого сама, я бы никогда не подумала, что он может так смущаться. Громадное расстояние разделяло нас: я была дитя XX века, он — бронзового.

— Фейзи, — попросила я, — расскажи нам о твоей схватке со слоном. Во всем Конго не найдется человека, который гордился бы тобой более, чем я.

Он бросил в мою сторону быстрый взгляд, исполненный благодарности, и начал рассказ:

— Я уже дед, у меня три сына и внук. Мне хотелось, чтобы они гордились мной. Если я умру, они позаботятся о моей вдове.

«Так значит, это было проявлением смелости, проверкой собственного мужества», — подумала я.

— В тот день, когда я пошел на эту охоту, — продолжал Фейзи, — в деревне не было голодных. Наши сети были полны антилоп и диких птиц. Не было ни одного пустого желудка. Просто я хотел убить огромного слона. Вот и все.

Фейзи начал быстро рассказывать о своей охоте. Никого не предупредив, он на заре вышел из деревни, захватив лук, стрелы и копье.

— Я шел от реки два дня. В лесу видел антилоп, генетт и много обезьян. Дважды слышал, как рычал над своей добычей леопард. Питался цесарками и другими птицами, которых удавалось убить. Река все время была у меня за спиной. На третий день лес расступился. Выйдя на поляну, я обнаружил помет стада слонов. Отойдя в сторону по ветру, я забрался на дерево, чтобы немного отдохнуть.

Я взглянула на пигмеев. Смущение, которое они всякий раз испытывали, находясь в нашем доме, исчезло. Семеро из них сидели на диване. Другие разместились на стульях или просто на полу. Не отрываясь, они глядели на Фейзи. Слушали молча. Когда же его рассказ касался наиболее волнующих моментов охоты, они издавали негромкие крики или шептали «и-и-и-я-а-а». Невольно перед моим мысленным взором возникла сценка из жизни детского сада, когда воспитательница, собрав вокруг себя детей, читает им книгу. Вслед за этим я вспомнила о менестрелях, которых знала из книг. О том, как они шли от замка к замку, рассказывая свои истории. Пока Фейзи говорил, я думала о том, как мило он выглядел бы в колпаке с колокольчиками или в кожаном костюме, аккомпанирующий себе на лютне.

Ноздри приплюснутого носа Фейзи трепетали — он заново переживал возбуждение охоты.

— Утром я увидел стадо, — продолжал он. — Я насчитал одиннадцать слонов. Среди них было два молодых самца, четыре самки, остальные — детеныши. По ту сторону стада кружились птицы, и я догадался, что там, наверное, пасется самец, слишком старый, чтобы бороться за право быть возле самок.

— Отодрав немного сухой коры от дерева, на котором сидел, я растер ее руками и бросил вниз, чтобы узнать направление ветра. Ветра не было, я слез с дерева и стал подбираться к стаду. Пригнувшись к земле и поэтому оставаясь невидимым для слонов, я шел, выпрямляясь лишь на мгновение, чтобы не потерять правильного направления. В течение часа я прошел большую часть расстояния.

При этом маленький пигмей показывал, как он бесшумно крался через не заросшее деревьями пространство, скрываясь в высокой траве.

— Между мной и ближайшим слоном, — продолжал он, — находился небольшой овраг, в котором поток воды после весенних дождей промыл канаву. Это было счастьем для меня, так как без этой канавы я не смог бы одержать победу.

Фейзи засел в овраге, чтобы выждать удобный момент для нападения. Он понимал, что со своими стрелами не сможет проколоть шкуру слона толщиной в два с половиной сантиметра.

— Мы, пигмеи, знаем, что есть лишь один способ одолеть слона без ружья, — продолжал Фейзи. — Надо подобраться как можно ближе и со всей силой воткнуть копье в его мочевой пузырь.

— И-и-и-я-а-а! — зашумели пигмеи, вспоминая бесчисленные рассказы, которые в течение многих лет устно передавались возле деревенских костров. — Это единственный путь.

Фейзи описал, как он спрятал лук и колчан со стрелами в овраге. Чтобы заметить место, он осторожно сложил груду камней, стараясь не производить шума, который мог спугнуть пасущееся стадо. Теперь он находился так близко к нему, что слышал, как слоны отламывали небольшие ветки деревьев, росших по краю поляны. Вот слониха шлепнула детеныша своим мощным, похожим на ремень хоботом. Фейзи знал, что такой удар переломал бы ему все кости, но слоненок, казалось, даже не заметил его.

— Через каждые несколько минут, — рассказывал охотник, — я подбрасывал в воздух щепотки пыли, проверяя направление ветра, так как боялся оказаться с наветренной стороны. Опасность быть обнаруженным отсутствовала: я надежно спрятался в овраге, а увидеть маленькие столбики пыли слоны своими слабыми глазами не могли.

— Более всего мне хотелось убить молодого самца. Бивни их особенно ценятся. Я решил, что лучше погибну в борьбе с самцом, чем со слонихой, имеющей детеныша. Причем приблизиться к слонихам было бы гораздо легче, так как все их внимание поглощали детеныши, которых они учили срывать нежные молодые листья с веток или, стоя терпеливо на одном месте, кормили.

Пигмей казался смущенным, когда рассказывал слушателям о том, что взрослые слонихи имеют вымя, вмещающее несколько галлонов[25] молока. Сделав вид, что не слышу этих «статистических» данных, я начала возиться с фонарем. После некоторой паузы он вернулся к рассказу о самой охоте.

— Один из молодых самцов находился в голове стада, — рассказывал Фейзи, — другой — с ближайшей ко мне стороны. Мне понравились клыки того, что стоял ближе, и я решил попытать счастья в борьбе с ним. Осторожно продвигаясь вперед, я приблизился метров на десять. Я видел, как он бродил под деревьями, по временам поднимая свой хобот и срывая пучки листьев. Это был исполин. Одно его ухо покрыло бы половину моей хижины.

Пигмеи беспокойно заерзали на своих местах. Они разом словно по команде вздохнули.

Утомленный дневной работой в госпитале, по лестнице на веранду поднялся Пат и вошел в комнату. Пигмеи явно не могли не заметить Пата, но они не обратили на него никакого внимания. В этот момент для них не существовало ничего, кроме Фейзи и слонов.

— Немного спустя, — вспоминал пигмей, — ближайший слон перестал есть. Он, казалось, был чем-то обеспокоен, и я стал опасаться, что он почуял опасность. Несколько позже я понял, что беспокоило слона. Дело в том, что самец, находившийся на противоположной стороне поляны, оставил свой пост и приблизился к одной из слоних, а мой приревновал его. Он оттопырил уши и стал помахивать хоботом над землей. Это было мне на руку — слон, занятый слонихой, не обращает на все остальное никакого внимания. Я, пригнувшись, стал продвигаться вперед, пока расстояние между мной и ближайшим слоном не сократилось менее чем до двенадцати шагов. Я потел от страха, чувствуя, что теперь ничто уже не заставит меня отказаться от своего замысла.

Маленький охотник, стоявший в моей комнате, вдали от всех опасностей, обливался потом. Его небольшие глаза были сужены, дышал он неровно и с трудом. Глядя на него, я поняла, какое мужество удерживало его там, возле слона, на расстоянии многих дней пути от широкой Эпулу. Но дело было не в одном мужестве. Это был извечный конфликт джунглей. Глубоко укоренившийся инстинкт охотника толкнул Фейзи на эту борьбу. Безотчетно ведомый этой силой, он, не колеблясь, пошел бы даже на смерть.

— Слоны по-прежнему не подозревали о моем присутствии, — рассказывал пигмей. — Я находился так близко, что слышал, как урчало у них в животах. Все они перестали есть, привлеченные ухаживанием слона за слонихой. Он бил ее своим хоботом по голове и спине, игриво толкал головой. У нее, видимо, не было детеныша. Отделившись от стада, она двинулась прочь, словно отыскивая более уединенное место. Самец не отставал. Его шутки стали более грубыми, теперь он был уже совершенно поглощен своей страстью. Я не мог внимательно наблюдать за этим слоном, так как боялся потревожить его соперника, стоявшего около меня. Глядя на ближайшего ко мне слона, я понимал — любовная игра в любую минуту может быть прервана. Находившийся около меня слон стоял как вкопанный; хобот его был мягко опущен вниз, уши прижаты к голове. Он весь дрожал под жесткой броней кожи. Я понял, что настало время нанести удар. Держа копье острием вверх, я стал осторожно красться вперед, пока, наконец, не оказался прямо под взбешенным от ревности животным. Мгновенно распрямившись, я всадил ему глубоко в брюхо свое копье. Оттуда через рану вырвалась сильная струя газа. От его тошнотворного запаха я чуть было не потерял сознания. Мне показалось, что слон почуял меня еще до того, как копье попало в цель. Однако он, не поворачиваясь, бросился к стаду, производя страшный шум и трубя от боли. Мадами никогда не видела бегущих слонов, поэтому она не может представить, как быстро они передвигаются. Только что они находились на месте. Но уже в следующий момент можно было видеть лишь полосу пыли, терявшуюся среди деревьев.

Фейзи устало опустился в кресло. Я гордилась тем, что так хорошо его понимала. Я изучала язык кингвана уже несколько лет, но все еще удивлялась тому, что легко понимаю его.

Затем маленький охотник заговорил вновь,

— Я шел по следу слона два дня, пока он не стал слабеть. В первый день я нашел свое копье, которое он вытащил из раны и забросил в кустарник. На второй день, после полудня, когда я его нагнал, он уже умер от потери крови.

В полночь, едва отдохнув, Фейзи повел за мясом счастливую и возбужденную толпу пигмеев. Мне тоже хотелось пойти вместе с ними, но об этом не стоило заводить и речь, ибо из-за меня они должны бы были идти медленнее, а они спешили добраться до животного, прежде чем гиены и шакалы растащат все, за исключением бивней. Я могла некоторое время идти по лесу так же быстро, как пигмеи. Но пройдя таким темпом около часа, я уставала, и мне становилось трудно уклоняться от ветвей лиан. Пигмей же, даже с ребенком или корзиной, может идти быстрым шагом весь день. Столь же выносливы и негры.

Пока пигмеи ходили за мясом убитого слона, ко мне в гости приехал известный фотограф журнала «Лайф» Элиот Элисофен. Мы познакомились летом на полуострове Кейп-Код. За время, прошедшее после нашего знакомства, Элиот исколесил весь мир. Он сильно изменился.

Во время своего пребывания у нас Элиот большей частою находился в пигмейской деревне, фотографируя сцены из жизни пигмеев маленьким фотоаппаратом, линза которого стоила, вероятно, тысячи долларов. От старика-пигмея, оставшегося дома, я узнала, что после возвращения пигмеев из леса состоится что-то вроде празднества с танцами и песнями. Элиот собирался заснять все это на пленку. Однако из Нью-Йорка к нам пришло какое-то срочное сообщение на его имя, и он сразу же отправился на побережье. Мне показалось, что Элиот получил распоряжение проинтервьюировать знаменитого альпиниста Кэнона Дитри. Уезжая, Элиот успел только сказать, что любит свою профессию газетчика за то, что она не оставляет ему времени для скуки. Мне пришлось запечатлеть возвращение пигмеев и их празднество лишь в своей памяти, поскольку фотоаппарат мой был поломан, а пленка пришла в негодность от влажного воздуха джунглей. Момент возвращения пигмеев трудно было бы не заметить. Они напоминали вваливающихся в пивную лесорубов, которые всю зиму провели за пилкой строевого леса. Хотя я знала, что пигмеи совершенно трезвы, но вели они себя так, словно выпили вина или находились под действием наркотиков.

Пока в джунглях разделывалась туша слона и отделялись бивни, пигмеи успели по горло наесться мяса. Фейзи настоял, чтобы в деревне его хозяина негра Нгомы была сделана остановка, где Нгоме вручили его долю. Нгома остался так доволен, что пустился в пляску, которая длилась более четырех часов. Распевая и танцуя в течение всего пути и, по-видимому, совершенно не устав, пигмеи зашли в лагерь Патнем. Они воспевали охотничью доблесть Фейзи, и при этом каждый словно воспринял частичку его храбрости.

Великолепные бивни Фейзи отдал Пату. Это огорчило Нгому, однако пигмей считал, что хозяин его получил достаточно бесплатного мяса, хотя абсолютно ничем не помогал в охоте на слона. Ночь была посвящена победным танцам. Пигмеи приготовили краску, смешав золу с водой, и разрисовали себя так, что стали похожими на чудовищ. За свои поясные шнурки они заткнули огромнейшие пучки листьев. Барабаны звучали на этот раз громче обычного. Сначала танцевали только мужчины. В пантомиме они изобразили, как Фейзи искал огромное животное, а затем показали сотню различных вариантов самой охоты. Фейзи, обычно такой скромный и непритязательный, на сей раз отбросил сдержанность и танцевал как одержимый, в которого вселилась сверхъестественная сила, при этом он размахивал копьем, словно балетный танцор.

Фейзи упорно не хотел чистить оружие, на котором при свете больших костров можно было легко разглядеть темно-красное пятно — запекшуюся кровь слона. Около полуночи к танцующим присоединились женщины. Дети спали в маленьких хижинах под присмотром старух. Софине, как первой жене героя Фейзи, также воздавались почести. Ей была оказана особая честь возглавить первый танец мужчин и женщин, который был поразительно похож на босоногий вариант шоттиш[26]. Потом эта привилегия выпала на долю всех остальных женщин, и никто не мог упрекнуть Софину в эгоизме. Когда замолкли барабаны, Анифа, сводная сестра Мукабасы, принялась воспевать великие деяния Фейзи. Другие хором поддержали ее, и, должно быть, на много километров вокруг дрожали в своих норах звери, напуганные этими странными звуками. В празднествах участвовали жена Сейла Томаса и Базалинда, старая жена Донейта, которая вернулась в лагерь несколько недель назад после своего исчезновения с мужчиной из соседней деревни. Присутствовало также много других женщин. Если не считать маленьких передников из тапы, все они были обнажены. Некоторые пигмеи, нарвав ярко-красных цветов, вплели их себе в волосы.

Когда танцоры уставали, они отходили в сторону, чтобы отхлебнуть глоток пальмового вина. Постепенно танцы их принимали все более первобытный характер. Мне стало ясно, что пальмовое вино оказывает свое действие. Женщины собрались на одной стороне поляны, глядя на мужчин, которые выстроились в линию. Ритм танца стал медленнее. Женщины запели на кибира, но я не нуждалась в переводчике. Они пели что-то о своих лицах и раскачивающихся телах. Все говорило мне, что это песнь древней первобытной страсти. Язык слишком беден, чтобы точно воспроизвести всю эту картину.

В то время как мужчины, притопывая, двигались то вперед, то назад, женщины шаг за шагом уменьшали расстояние, пока между ними и мужчинами не остался узкий коридор. Барабаны продолжали грохотать, не останавливаясь, покачивались темные груди и блестящие бедра.

Ночь была теплой, кроны росших вокруг деревни деревьев отражали жар костров. Тела танцоров покрылись бисеринками пота. Все учащеннее становился ритм, все быстрее и быстрее раскачивались гибкие фигуры пигмеев, В этот момент они забыли обо мне, об охоте на слона, о своих детях, спящих в маленьких хижинах из листьев, которые при дрожащем свете костров казались огромными застывшими каплями камеди[27].

Это был древний танец. Его танцевали задолго до появления работорговцев и правления Клеопатры, которой на Ниле прислуживали кастрированные рабы-пигмеи. Оттуда, где я сидела в тени, видны были выстроившиеся в линию женщины. Необычно молчаливая шеренга мужчин казалась загипнотизированной. Пение прекратилось. Даже там-тамы звучали в приглушенном ритме.

Чья-то рука легла на мое плечо. Это был Херафу, маленький философ. Вид у него был серьезнее и озабоченнее, чем обычно.

— Мадами, — сказал он, — вам надо немного отдохнуть. Я провожу вас до дому.

Мы молча и — что касается меня — неохотно покинули деревню. Идя по тропе, вьющейся по берегу Эпулу, я слышала низкие ритмичные звуки там-тамов. На ступеньках крыльца Херафу торжественно поклонился и отправился назад в деревню.

Я стояла на веранде, вглядываясь в бархатистую темноту ночи и прислушиваясь к звучанию барабанов, а перед моими глазами плыли раскачивающиеся тела обнаженных пигмеек и шеренга непривычно молчаливых мужчин, поджидавших их.