Рыцари и мученики стабильности
Рыцари и мученики стабильности
ЗАМЕСТИТЕЛЬ
В те годы дальние, глухие
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи,
А только – тень огромных крыл.
Так виделись Александру Блоку 1880-е годы. Как метафора – все это великолепно. Как характеристика намерений властной группировки – достаточно точно. Но исчерпывает ли метафора реальную историческую ситуацию?
Александр III не должен был править Россией. Хозяином земли Русской предназначен был стать его старший брат Николай, блестящий красавец, юноша незаурядного ума и явных либеральных наклонностей. Его учителями были светила тогдашней науки – С. М. Соловьев, М. М. Стасюлевич, Б. Н. Чичерин… Последнее особенно важно. Борис Николаевич Чичерин, один из самых светлых и основательных умов эпохи, был убежденным либералом-государственником, трезво оценивавшим границы свободы, на которые способно русское общество, и вместе с тем твердо уверенным в необходимости сословного представительства, движения к конституционной монархии.
О том, что великий князь Александр Александрович может занять престол, никто и не помышлял. На недалекого и неуклюжего юношу – семейное прозвище Бульдожка – особого внимания не обращали. Спохватились только после внезапной смерти наследника. И одним из воспитателей его сделали профессора-юриста Константина Петровича Победоносцева, который и стал его влиятельнейшим и любимым наставником.
Будущий император был вовсе не плох как частный человек – он был, по свидетельству современников, прям, честен, в нем не было ни лицемерия, ни жестокости его венценосного деда. Он, став наследником, твердо сознавал свой долг. В отличие от своего отца, он сумел обуздать горячее чувство к красавице-фрейлине Марии Мещерской. И женился на невесте своего покойного брата… В этом поступке, с одной стороны, было демонстративное продолжение традиции, с другой – некоторый оттенок торжества над блестящим Николаем, который при жизни совершенно затмевал заурядного Александра…
Великий князь Александр Александрович смолоду был упрям. Семейное прозвище произошло не только от его внешности, но и от особенности характера. Массивный, неповоротливый, тяжелый – скала, а не человек, – он умел, став императором, твердо держаться раз принятого решения. За это его хвалил Витте, намучившийся с его преемником Николаем II, легко поддававшимся влияниям и менявшим свои позиции в соответствии с энергией внешнего давления.
Великий князь Александр Александрович во время Русско-турецкой войны командовал Рущукским отрядом – крупным воинским контингентом, сыгравшим значительную роль в окончательной победе. На войне он проявил и передал своим солдатам ту же тяжеловесную стойкость, которая заставила захлебнуться турецкое наступление.
Он мог быть трогателен и сентиментален. Когда у него родилась дочь, он писал Победоносцеву, близкому человеку:
«Рождение детей есть самая радостная минута жизни, и описать ее невозможно, потому что это совершенно особое чувство».
Он был хорошим семьянином и мог стать недурным генералом. Но его приход на вершину власти в России был в конечном счете катастрофичен.
Тонкий исследователь эпохи В. Г. Чернуха пишет:
«Царь-реформатор внутренне отрешился от крепостнического прошлого России, наследник ищет в нем положительные черты. Отец проводит судебную реформу, числящуюся среди лучших его деяний, сын уже в наследничестве замышляет планы ее пересмотра».
Великий князь Николай Александрович в предсмертном бреду произносил речь перед депутатами будущего русского парламента. Александр II в последние годы жизни готовился подписать «полуконституционный» акт…
Наследнику Александру Александровичу все это было чуждо и враждебно.
Близкие к трону люди с конца 1870-х годов с ужасом ждали столкновения… Преданный императору министр двора Адлерберг после смерти царя произнес ужасающие по своей горечи слова:
«Мученическая кончина государя, быть может, спасла блестящее царствование от бесславного и унизительного финала».
Что он имел в виду? Отстранение Александра II от власти партией наследника?..
В запутаннейшей политической ситуации, когда исторический момент требовал немедленных и сильных внутриполитических действий, под грохот народовольческих бомб глыбообразный тугодум с семейным прозвищем Бульдожка, приводивший в ужас того же Чичерина банальностью своих мыслей, вступил на русский трон.
БОРЬБА ЗА ЦАРСКУЮ ДУШУ
Прежде всего нужно было решить – что делать с цареубийцами.
В свое время, более полувека назад, после декабрьского мятежа император Николай встал перед выбором – казнить или миловать? Подкупить самих преступников, их друзей, родных и все общество античным милосердием – и все царствование пошло бы по одному пути, или же карать по всей неумолимости закона – и тогда путь иной. Он выбрал второе. Ни к чему хорошему это не привело.
Перед Александром III встал тот же выбор.
Он ненавидел убийц своего нелюбимого отца, хотя они разрубили узел, который неизвестно как иначе можно было разрубить. Он не первый решился бы на воздвижение виселиц. Его благородный отец санкционировал за последние три года перед смертью не одну казнь. В числе прочих был повешен человек, лично никаких преступлений не совершивший – «князь Мышкин революции» – Дмитрий Лизогуб, украинский аристократ, отдавший свое состояние на дело революции.
И тем не менее был, очевидно, момент нерешительности. Александр III знал, что убийцами его отца, адептами этой многочисленной, бесстрашной, неуловимой секты – силу и многочисленность которой власть многократно преувеличивала, – двигала и месть за казненных товарищей.
Был ли соблазн милосердия – вопреки всему, чтобы помириться с обществом, разорвать дурной круг взаимных убийств? Бог весть?
Страх был велик. Молодой император сидел в Гатчине. Вокруг Зимнего дворца рыли траншеи, опасаясь прямого нападения…
Вскоре после трагедии 1 марта молодой император получил три послания. Одно от Исполнительного комитета партии «Народная воля»:
«Ваше Величество! Вполне понимая то тягостное настроение, которое Вы испытываете в настоящую минуту, Исполнительный Комитет не считает, однако, себя вправе поддаваться чувству естественной деликатности, требующей, может быть, для нижеследующего объяснения выждать некоторое время. Есть нечто высшее, чем самые законные чувства человека: это долг перед родной страной, долг, которому гражданин принужден жертвовать и собой, и своими чувствами, и даже чувствами других людей. Повинуясь этой всесильной обязанности, мы решаемся обратиться к Вам немедленно, ничего не выжидая, так как не ждет тот исторический процесс, который грозит нам в будущем реками крови и самыми тяжелыми последствиями».
Авторы письма, безусловно, искренни. Их не нужно путать с террористами XX и XXI веков. Они и в самом деле предчувствовали кровавую катастрофу и пытались страшным лекарством излечить страшную болезнь. Одним из авторов письма была Софья Перовская, и это явствует уже из первого пункта требований, которые выдвигают народовольцы в обмен на прекращение террора.
«1. Общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, а исполнение гражданского долга (вспомним, что в каземате ждал неминуемой казни возлюбленный и герой Софьи Перовской Андрей Желябов. – Я. Г.); 2. Созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями. ‹…› Вот единственное средство к возвращению России на путь правильного и мирного развития».
О том или ином варианте сословного представительства думали конституционалисты 1730 года, екатерининские либералисты, мыслители декабризма… Декабристы тоже ждали рек крови – новой пугачевщины, если не сменить внутреннюю политику.
Письмо Исполнительного комитета кончалось призывом:
«Итак, Ваше Величество, решайте. Перед Вами два пути. От Вас зависит выбор. Мы же только можем просить судьбу, чтобы Ваш разум и совесть подсказали Вам решение, единственно сообразное с благом России, с Вашим собственным достоинством и обязанностями перед родною страной».
Для того чтобы понимать состояние духа молодого императора, принявшего власть в столь ужасных обстоятельствах, нужно помнить, что в свое время он получил в подарок от Достоевского экземпляр «Бесов». Книга была передана в феврале 1873 года через Победоносцева. В сопроводительном письме Достоевский писал великому князю:
«Мне льстит и меня возвышает духом надежда, что Вы, государь, наследник одного из высочайших и тягчайших жребиев в мире ‹…› может быть, обратите хотя малое внимание на мою попытку, слабую – я знаю, – но добросовестную, изобразить в художественном образе одну из самых опасных язв нашей настоящей цивилизации, цивилизации старинной, неестественной и несамобытной, но до сих пор остающейся во главе русской жизни».
Вскоре после этого Достоевский в письме к жене назвал наследника своим «почитателем»…
В разгар тягостных своих раздумий молодой император – тоже через Победоносцева! – получил письмо от другого властителя дум русского общества – Льва Николаевича Толстого:
«Я ничтожный, не призванный и слабый, плохой человек, пишу русскому Императору и советую ему, что ему делать в самых сложных, трудных обстоятельствах, которые когда-либо бывали. ‹…› Отца Вашего, царя русского, сделавшего много добра и всегда желавшего добра людям, старого доброго человека, бесчеловечно изувечили и убили не личные враги его, но враги существующего порядка вещей: убили во имя какого-то блага всего человечества».
И тут Толстой стремительно переключает проблему в совершенно неожиданный для Александра план:
«Бог не спросит Вас об исполнении обязанностей царя, не спросит об исполнении царской обязанности, а спросит об исполнении человеческих обязанностей. Положение Ваше ужасно, но затем только и нужно учение Христа, чтобы руководить нас в тех страшных минутах искушения, которые выпадают на долю людей… Не могу не видеть, что каждый Ваш шаг к прощению есть шаг к добру, всякий шаг к наказанию есть шаг к злу. ‹…› Что такое революционеры? Это люди, которые ненавидят существующий порядок вещей, находят его дурным и имеют в виду основы для будущего порядка вещей, который будет лучше. Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними. Не важно их число, а важны их мысли. Для того, чтобы бороться с ними, нужно бороться духовно».
Толстой исступленно умолял императора простить убийц его отца и отправить их в Америку.
«Государь! Если бы Вы сделали это ‹…› не знаю, как другие, но я, плохой верноподданный, был бы собакой, рабом Вашим. Я бы плакал от умиления, как теперь плачу всякий раз, когда бы слышал Ваше имя. ‹…› Знаю, каким бы потоком разлилось по России добро и любовь от этих слов».
Толстой имел в виду завет Христа: «Любите врагов своих».
Достоевский в 1873 году убеждал Александра, что революционеры – «язва неестественной цивилизации». Толстой умолял считать их жертвами дурного устройства жизни и мечтателями.
Россия и в самом деле стояла на перепутье. Разумеется, у Александра не было ни воли, ни возможностей, ни желания буквально следовать советам яснополянского апостола. Но был другой выбор.
Еще работало правительство Лорис-Меликова. Еще лежал не подписанный либеральный указ. Еще можно было, наказав преступников, продолжить тенденции последних дней предшествующего царствования…
В этот момент император получил еще одно письмо – от Победоносцева. Наставник писал:
«Ваше Императорское Величество. Простите ради Бога, что так часто тревожу Вас и беспокою. Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни. Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему Величеству извращенные мысли и убедить Вас к помилованию преступников… Может ли это случиться? Нет, нет и тысячу раз нет – этого быть не может, чтобы Вы перед лицом народа русского и в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих, ослабевших умом и сердцем) требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется. Если бы это могло случиться, верьте мне, Государь, это будет принято за грех великий и поколеблет сердца всех Ваших подданных».
Толстой считал помилование спасением России. Победоносцев – гибелью. Оба они были мечтателями-утопистами. Оба они – как Пушкин, декабристы, идеологи «Народной воли», – ощущали дыхание катастрофы. Но пути к ее предотвращению им виделись абсолютно разные.
ПРОФЕССОР ЮРИСПРУДЕНЦИИ В РОЛИ ЗЛОГО ГЕНИЯ
Как ни странно это может прозвучать, ни Достоевский не был подлинным единомышленником Победоносцева, ни Толстой его полным антиподом.
Достоевский жаждал сильного духовного движения для преодоления кризиса, для превращения «неестественной цивилизации» в органичную. Это движение неизбежно должно было носить политический характер.
Толстой 1880-х годов, уже выработавший свою «новую религию», о которой мечтал с юности, свое христианство, уповал на политическую статику, то есть уход большинства русских людей из общественной жизни в личную, никак с государственной системой не связанную. Его идеалом было полное растворение государства со всеми его безобразиями в естественной жизни, образцом которой виделась идеализированная казачья община. Мирные землепашцы с саблями на боку для защиты своего достоинства.
Победоносцев же был совсем не так прост, как представляется издалека. Он не был тупым охранителем. У него были идеи, по своей утопичности не уступающие толстовским.
Ситуация, в которой приходилось действовать власти, была весьма своеобразной. «Конституционалист», ближайший к покойному императору в последние месяцы, Лорис-Меликов был отправлен в отставку. Однако мощная инерция общественных ожиданий еще действовала. Казнь убийц Александра II, усилившийся полицейский нажим, явное стремление к контрреформам вкупе с этими ожиданиями создавали какой-то призрачный психологический климат. Современник писал:
«4 января 1882 года. Десять месяцев, прошедшие со дня убийства императора Александра, кажутся десятью годами, когда видишь, как много потерял престиж монархии за это время. Пугающее равнодушие к смерти прежнего монарха, обидное безучастие к судьбе нынешнего доказывает, что такие понятия, как отношение вассала к суверену, чувство пиетета в отношении династии, суть в России неизвестны. Единственный существующий здесь импульс к действию – это желание что-либо приобрести и страх что-либо потерять. ‹…› Дворянство совершенно бессильно, бюрократия дискредитирована, так что необходимо было бы иметь какое-то среднее звено, уважаемое высшими и способное оказать влияние на низших, но возможность к созданию этого среднего звена отсутствует, как, впрочем, и воля».
Константин Петрович Победоносцев, худой, с неприятным острым лицом – худоба, впрочем, не была признаком болезненным, он прожил 80 лет, пережив трех императоров и не дожив всего девять лет до 1917 года, состоявший при великих князьях в качестве ментора-юриста, но, как было сказано, привязавший к себе именно Александра Александровича, мучительно искал способа сохранить устойчивость государства. Он понимал все его пороки. Он понимал насущность перемен. Но был убежден, что любые сколько-нибудь радикальные перемены сдвинут лавину – и все обрушится. И в этом был свой смысл. Именно он настоял на отставке Лорис-Меликова и забвении любых конституционных поползновений. Проницательный Витте писал о нем:
«Победоносцев – выдающегося образования и культуры человек, безусловно честный в своих помышлениях и личных амбициях, большого государственного ума, нигилистического по природе, отрицатель, критик, враг созидательного полета, на практике поклонник полицейского воздействия, так как другого рода воздействия требовали преобразований, а он их понимал умом, но боялся по чувству критика и отрицателя».
Победоносцев, человек с отталкивающей внешностью и повадками ханжи – любимым жестом было воздевание рук к небу, – искренне желал добра своей стране. И прекрасно зная все способы, которыми это добро пытались делать ранее, искал новые.
Прежде всего нужно было отмести искаженные представления о добре.
«В России хотят ввести конституцию. ‹…› А что такое конституция? Ответ на этот вопрос дает нам Западная Европа. Конституции, там существующие, есть орудие всякой неправды, источник всяких интриг». Крестьянам «дана свобода, но не устроена над ними надлежащая власть, без которой не может обойтись масса темных людей». Результат – лень и пьянство. Новые суды – «говорильни адвокатов, благодаря которым самые ужасные преступления, несомненные убийства и другие тяжкие злодеяния остаются безнаказанными».
Император, слушая это, согласно кивал.
Со времен Александра I власть пыталась просветить низшее духовенство. Победоносцев считал это явным злом. Этот образованный и сильно мыслящий человек был убежденным апологетом невежества, как бы он его ни называл.
«Стоит только признать силлогизм высшим безусловным мерилом истины – и жизнь действительная попадает в рабство к отвлеченной формуле логического мышления».
Он знал, чему поклоняться.
«Есть в человечестве натуральная сила инерции, имеющая великое значение. Сила эта, которую близорукие мыслители новой школы безразлично смешивают с невежеством и глупостью, – безусловно необходима для благосостояния общества. Рациональное постижение жизни – вот главное зло. Один разве глупец может иметь обо всем ясные мысли и представления. Самые драгоценные понятия, какие вмещает в себя ум человеческий – находятся в самой глубине поля и полумраке».
Народ живет интуитивно, его история – легенда, его вера достигается чутьем… Неподвижность, медленное, сумрачное, подсознательное постижение той простой истины, которая необходима для стабильного существования, – вот идеал.
Константин Леонтьев, которому, как известно, самому принадлежит мечта «подморозить Россию», ужасался, глядя на Победоносцева:
«Человек он очень полезный: но как? Он, как мороз, препятствует дальнейшему гниению, но расти при нем ничего не будет. Он не только не творец, но даже не реакционер, не восстановитель, не реставратор, он только консерватор в самом тесном смысле слова: мороз, я говорю, сторож, бездушная гробница, старая “невинная” девушка и больше ничего!»
Это почти идеальная характеристика. И не только неприятного человека с пронзительными глазами и торчащими ушами. Александр III, стойкий командир Рущукского отряда, случайный монарх, честный патриот с упрямым сознанием своего долга, и европейски образованный правовед Победоносцев, не менее честный патриот, уверовавший в свое призвание, понимали всю драматичность положения России – но не представляли, что можно сделать, и прикрывали свое незнание величественным «консерватизмом в самом тесном смысле слова», то есть в самом примитивном.
Но чувство ужаса и надвигающейся катастрофы не оставляло Победоносцева. Уже в 1887 году 4 марта он написал императору письмо чрезвычайной значимости:
«Эти последние дни я провожу в каком-то тяжелом отупении от того, что случилось 1-го марта. ‹…› Тяжело теперь жить всем людям русским, горячо любящим свое отечество и серьезно разумеющим правду. Тяжело было и есть, – горько сказать, – и еще будет. У меня тягота не спадает с души, потому что вижу и чувствую ежечасно, каков дух времени и каковы стали люди. На крапиве не родится виноград; из лжи не выведешь правды, из смешения лени и невежества с безумием и развратом сам собою не родится порядок. Что мы посеяли, то и должны пожать. ‹…› Все идет вспять к первобытному хаосу, и мы, посреди этого брожения, чувствуем себя бессильными».
Бессилие – ключевое слово…
В ЧЕМ БЫЛА НЕПРАВОТА АЛЕКСАНДРА БЛОКА
Замороженность, неподвижность была идеей, утопией. В жизни так не бывает. Россия жила, развивалась и по мере сил сопротивлялась замораживанию. В 1888 году печально знаменитый министр внутренних дел граф Д. А. Толстой попытался покончить с земством, жестко включив его в общую государственную структуру. Из этого ничего не вышло. И хотя в 1890 году новым Положением о земстве в нем была мощно усилена дворянская составляющая, земство сохранилось и продолжало борьбу за широкое общественное влияние на государственную жизнь.
Еще в канун катастрофы 1 марта кадровая политика Александра II приобрела парадоксально двойственный характер. С одной стороны, началась так называемая диктатура сердца – приход либерального Лорис-Меликова, с другой – не без его же участия и под давлением наследника Победоносцев стал обер-прокурором Священного синода. Одновременно с этим на ответственнейший пост товарища (то есть заместителя) министра финансов назначен был Николай Христианович Бунге, либеральный экономист европейского уровня. В тот момент – момент тяжелого финансового кризиса – его кандидатура устроила и консерваторов. Но и после выбора «мороза» как средства спасения карьера Бунге не оборвалась. Более того, 1 января 1882 года этот либерал стал министром финансов и приступил к формированию соответствующей команды. По его предложению император подписал указ о понижении выкупных платежей с крестьян, что существенно облегчило их положение и способствовало развитию сельского хозяйства. Затем он приступил к радикальной реформе налогообложения и пересилил в этом самого Победоносцева. Император присматривался к энергичному и здравомыслящему Витте…
В стране шла живая и бурная политическая борьба. Издатель влиятельных «Московских ведомостей» Катков, некогда друг Белинского и Бакунина, твердый консерватор, в союзе с Победоносцевым яростно противостоял экономическим реформам Бунге. Но Александр III, к изумлению апологетов «мороза», раз за разом становился на сторону министра-либерала. (Тут играло некоторую роль и то, что Бунге в свое время читал наследнику курс экономики и Александр хорошо знал его лично.) Но главным все же было ощущение императором своей ответственности и давление реальных обстоятельств. В ответ на критику патриотов-консерваторов он однажды воскликнул: «Легко им с их балаганным патриотизмом, когда они ни за что не отвечают!» Бунге в конце концов ушел в отставку – в декабре 1886 года, но был назначен председателем Комитета министров – пост скорее представительский, но почетный.
Лев Толстой стремительно становился властителем дум в среде разных сословий. И непонятно, что было с ним делать. Победоносцеву, настаивавшему на отлучении Толстого от церкви, царь ответил: «Не делайте Толстого мучеником, а меня его палачом».
В 1887 году Победоносцев в отчаянии писал императору:
«Я только что прочел новую драму гр. Т. и не могу прийти в себя от ужаса. Его еще усиливает слух, будто бы готовятся давать ее на императорских театрах и уже разучивают роли. ‹…› Эта драма Толстого, напечатанная в виде народного издания, в громадном количестве экземпляров, продается теперь по 10 коп. разносчиками на всех перекрестках и скоро обойдет всю Россию».
Речь шла о «Власти тьмы». И противопоставлял Победоносцев этой драме «Преступление и наказание» Достоевского, где «идеал ни на минуту не пропадает из действия».
Логика все усложнявшейся жизни ускользала от смятенного ума обер-прокурора Синода, как и от понимания императора, который поклялся не допустить ни малейшего ограничения самодержавия.
Трагедия страны состояла в смертельном столкновении живых жизненных психологических и экономических процессов и бульдожьего стремления власти во что бы то ни стало сохранить незыблемой политическую систему…
Народовольчество было разгромлено. Александр Ульянов с товарищами повешен. Политическая полиция овладела изощренными методами провокации, разлагая радикальную оппозицию, но – неизбежно! – разлагаясь при этом и сама.
В России уже читали Маркса…
Блок ошибался. Не «сон и мгла» царили в России в восьмидесятые годы, но разность общественных и экономических потребностей, пришедшие в яростный конфликт с политическими устремлениями верховной власти, создавали взрывоопасную смесь гигантской силы. Это был бурный и необратимый процесс.
До первой революции оставалось полтора десятилетия.
2002