Бег по кругу: от Сперанского до Гайдара

Бег по кругу: от Сперанского до Гайдара

И нет ничего нового под солнцем.

Екклезиаст

17 сентября 1809 года – то есть без малого два века назад – умный наблюдатель Жозеф де Местр, посол Сардинского королевства в Петербурге, писал своему коллеге-дипломату о состоянии российских финансов:

«Невероятное печатание денег, вызванное войнами в чужих краях, и приостановление торговли из-за войны с Англией каждый день усиливает внутренние тяготы, я бы даже сказал внутреннюю чахотку, съедающую нас. Нет никакого предела изготовлению бумажек и, следовательно, падению оных. Рубль упал до 28 или 29 су; те, у кого 40 рублей, 40 тысяч, 400 тысяч, все они с беспокойством заглядывают в свои шкатулки, и, быть может, через три или четыре месяца окажутся в одинаковом положении».

Речь, как мы понимаем, идет об инфляции вследствие избыточной эмиссии. Бурная инфляция в России началась еще при Екатерине II, выпустившей для покрытия военных расходов 150 миллионов ассигнаций, значительная часть которых оказалась ничем не обеспечена. Войны с Наполеоном, содержание гигантской армии усугубили этот процесс.

О конкретном состоянии российских финансов в то время мы имеем свидетельство человека не менее осведомленного, но более профессионального, чем де Местр.

Это – Модест Андреевич Корф, лицейский товарищ Пушкина, сделавший незаурядную государственную карьеру. Корф был талантливым бюрократом – в точном, а не уничижительном смысле слова. Занимавший крупные посты – управляющий делами Комитета министров, Государственный секретарь – владевший методами экономической статистики, имевший доступ к самой широкой информации, касавшейся предшествующих десятилетий, Корф прекрасно представлял себе положение российских финансов в разные эпохи. Вот что писал он о конце 1800-х годов – о времени, к которому относятся наблюдения де Местра:

«Положение наших финансов вследствие прошедших войн и других причин, более отдаленных, было в то время самое печальное. Издавна принятая система покрывать годовые дефициты новыми выпусками ассигнаций и такими же выпусками совершать почти все главные обороты казны возбуждала основательные опасения людей более дальновидных; но и всякому, даже самому обыкновенному уму было ясно, что этот источник не может быть неиссякаемым. Постепенный упадок ценности бумажных денежных представителей с первоначального их выпуска служил грозным предостережением для будущего.

Нельзя было без справедливого опасения смотреть на такой упадок; нельзя было и видеть равнодушно, что средства, предлагаемые к восполнению недостатков, состояли снова – в умножении тех же представителей. Беспокойство это должно было возрасти до высшей степени, когда при предварительном обозрении финансового положения на 1810 год открылся дефицит в 105 000 000 рублей, а к его покрытию не оказывалось никаких других способов. Поступило множество разнородных проектов, но все они представляли облегчения минутные и притом вредные в своих последствиях. 125 000 000 дохода, 230 000 000 расхода, 577 000 000 долга, ни малейшего запасного фонда, ни одного готового источника, управление казначейства самое нестройное – вот какою была исходная точка, от которой надлежало идти к исправлению наших финансов».

В этой катастрофической ситуации император Александр поручил спасение финансов Михаилу Михайловичу Сперанскому, который занимался реформированием всей государственной системы и планировал созыв Государственной думы – первого в истории России парламента.

Сперанский, человек энциклопедически образованный, знавший европейские экономические доктрины, предложил ряд радикальных мер. Его главным тезисом стала мысль, что «всякий финансовый план, указывающий способы легкие и не полагающий никакого ограничения в расходах, есть явный обман, влекущий государство на погибель».

Сперанский твердо заявил: «Тот, кто решится предлагать или защищать такие планы, обличит только свое неразумие или своекорыстие». Сперанский предложил резко уменьшить количество находящихся в обращении ассигнаций, законодательно запретить выпуск новых необеспеченных кредитных билетов, радикально сократить государственные расходы, начать процесс, который вполне можно сравнить с нынешней приватизацией – а именно, продавать государственные земли и леса в частные руки (именно продавать, а не раздавать, как это делали русские цари!). При этом планировалось расширить круг лиц, могущих участвовать в публичных торгах – «сверх дворянства, также купечество высших разрядов и иностранных капиталистов, с предоставлением им владеть теми имениями на праве помещичьем». И целый ряд других мер.

То есть великий реформатор начала XIX века оказался монетаристом и приватизатором – прямым предшественником Гайдара и Чубайса.

На 1811 год Сперанский представил сбалансированный бюджет. Реакцию на свои действия Сперанский с горечью обрисовал в письме императору Александру уже из ссылки:

«Те же члены правительства, кои план одобрили, вместо того, чтобы единодушно способствовать его исполнению, начали всемерно затруднять его; и тот, кто должен быть главным его исполнителем, министр финансов, не отрекаясь от него на словах, стал первым его противником на деле. Откуда сие противоречие?

Оно изъясняется следующим: весьма легко сказать – прекратить выпуск ассигнаций, но надобно было чем-нибудь их заменить; для сего надлежало: 1) Сократить и привести в порядок издержки, а здесь-то неудобство и роптание. Вместо того, что прежде каждый министр мог почерпать свободно из так называемых экстраординарных сумм, в новом порядке надлежало все вносить в годовую смету, а потом каждый почти рубль подвергать учету в двух инстанциях совета, часто терпеть отказы и почти всегда уменьшение, и, в конце концов, еще ожидать ревизии контролера. Мог ли кому нравиться сей порядок вещей? 2) Надлежало возвысить налоги. С лишком двадцать лет Россия сего не знала. (В этом не было нужды, так как дефицит покрывался за счет выпуска новых ассигнаций! – Я. Г.)

Каждый член правительства хотел сложить с себя бремя сей укоризны; надлежало, однако же, чтоб кто-нибудь ее понес. Судьба и несправедливость людей меня избрали на сию жертву: меня осыпали эпиграммами, ругательствами и пр., а другие были в стороне».

Но в результате Россия закончила 1811 год с доходом, превысившим расход на 6 миллионов рублей! Какая, однако, знакомая картина. Сперанский предпринял то, что сегодня называется непопулярными мерами. И, как водится, расплатился за это, но спас государство от финансового краха. За 1810 и 1811 годы доходы казны с 125 миллионов рублей повысились до 300 миллионов. Благодаря этому Россия могла встретить войну 1812 года в устойчивом внутреннем состоянии, могла снабжать огромную армию.

Но к началу войны Сперанский был уже в ссылке. Бюрократическая элита не простила ему – помимо конституционных идей и прочего – того, что вольготная инфляционная жизнь, дававшая возможность неограниченного мотовства и воровства, отошла в прошлое. Появилась такая неприятная и непривычная вещь, как жесткий годовой бюджет, с которым теперь следовало соизмерять свои аппетиты, появилась, соответственно, и опасность финансовых ревизий.

Под мощным давлением придворных кругов и общественного мнения Александр, скрепя сердце, сделал вид, что поверил в государственную измену Сперанского. Общественные настроения объяснил тот же Корф:

«Неотразимая сила событий и государственных нужд, приведшая правительство к необходимости огласить состояние дел и предпринять столь решительную меру, осталась для большинства публики, как и часто бывает, непонятною; видели лишь временные неудобства и тяжелые пожертвования, привязывались, мимоходом, к новым, небывалым выражениям, и на таких привязках строили самые нелепые толкования, которые врагами Сперанского выставлялись в виде общего мнения и государственной тревоги».

Разумеется, удержаться в финансовом равновесии можно было только при разумной политике. Но после победы над Наполеоном император Александр непрерывно наращивал свои вооруженные силы. 18 января 1816 года Жозеф де Местр писал:

«Весьма затруднительно описать положение сей страны: это огромная армия, крестьяне и коронованный генерал!.. Как-то, оказавшись рядом за столом с одной важной особой, я сказал: “Весьма затруднительно понять, к чему приведет сия чрезмерная армия”, – на что он ответил мне: “Увы, милостивый государь, все очень просто: государственные доходы составляют 400 миллионов, столько же стоит армия. Все крупные собственники разорены. У каждой страны свой Бог, но для русского Бога очень много дел”».

Можно было бы счесть свидетельство де Местра преувеличением, но мы имеем весьма авторитетное подтверждение. В первой половине 1820-х годов страна оказалась на грани такого же финансового кризиса, как и в конце 1800-х. И Александр и на этот раз обратился за помощью и советом к другому политическому и экономическому либералу – адмиралу Николаю Семеновичу Мордвинову. Он был близок со Сперанским в эпоху преобразований и вышел в отставку после ссылки своего единомышленника.

В октябре 1825 года Мордвинов составил обширный план оздоровления финансов, который и поступил в Государственный совет. Но при том он написал личное письмо императору и приложил к нему документ, составляющий суть его плана. В письме он писал, что не счел возможным представить этот документ на официальное рассмотрение, а решился лишь конфиденциально сообщить его своему государю. Что же за крамола содержалась в этой короткой записке?

«Для достижений желаемого поправления финансов необходимо нужно, чтоб по росписи государственных расходов существовать мог остаток от вступающих доходов, посредством коего возможно было бы заменить уничтожение таких налогов, кои стесняют возрастание народного богатства, и умножение обременительных податей и совокупно с тем чрез отделение некоторой части сего остатка раскрыть новые источники дохода. Существующие ныне налоги гораздо превысили меру народных способов; что доказывают ежегодные значительные недоимки. При всеобщем же обеднении народа нет возможности придумать никакого нового налога с надеждою верного получения оного, и всякий новый налог послужил бы ни к другому чему, как к увеличению токмо испытуемого уже ныне по многим статьям недобора доходов. Но могут настать времена, кои потребуют чрезвычайных расходов, и тогда при скудости казначейства и при всеобщем истощении Правительство может найтись в крайнем затруднении: войска могут пребыть неподвижными; внешняя политическая власть в действии своем стесненною; а внутреннее состояние Империи во всех отношениях ослабевающим. Разбирая и расчисляя рачительно все статьи расходов Государственных, не открывается возможность сделать уменьшение в оных. Суммы, требуемые на содержание Двора, весьма умеренные; по некоторым Министерствам едва они достаточны; по другим они не соответствуют важности предметов управления; по третьим они так скудны, что самая необходимость требовала бы увеличить оные. Вообще все Министерства в соображении великого пространства Империи получают из общего Государственного дохода дробные токмо части; а из дробей ничего убавить невозможно.

При столь очевидной невозможности прибегнуть к иным способам для достижения ежегодных остатков в Казначействе, самая необходимость вынудит обратиться к уменьшению издержек по военному департаменту, на который употребляется половина почти собираемых Государственным Казначейством доходов; а если причислить к отпускаемым на сей департамент из Казначейства суммам и все то, чего стоит народу прокормить, отопить, осветить и снабдить подводами войска, то содержание армии в совокупности стоит не менее сложности всей суммы, равняющейся годовому Государственному доходу».

Вот что имел в виду собеседник де Местра, когда утверждал, что стоимость армии равна всему государственному доходу. И если в сведениях де Местра можно усомниться, то Мордвинов в совершенстве владел достоверной информацией. Очевидно, адмирал тщательно продумал ситуацию и надеялся убедить «коронованного генерала» в необходимости считаться с реальностью.

«Но известно, – пишет он далее, – что самая высшая доля, каковую можно уделить на содержание войска без приведения в изнеможение прочих правительственных частей, есть одна пятая часть годового дохода. Все другие Европейские державы из доходов своих не издерживают на войска более 1/7 и даже 1/9 доли оных, зная твердо, что та держава может почесться сильнейшею, которая при грозных обстоятельствах может от набогащенного своего народа потребовать податей, соразмерных тогдашним государственным нуждам.

В настоящее время уменьшить из расходов наших хотя бы 50 мил. рублей и употребя их на полезные прибыль народу приносящие заведения, а совокупно с тем и на отнятие препон, стесняющих возрастание народного богатства, многие источники Государственных доходов сделаются плодоноснейшими; новые другие откроются; народная деятельность и обогащение возникнут, а с оными и в самом Казначействе появится изобилие. С сей единственной меры достижения остатка в доходах можно начать поправление финансов наших и оную всем другим мерам предпоставить должно в финансовом управлении, к коей, яко коренной, присовокупить потом другие содействия возмогут, конечно, поставить Россию на стезю преуспевающего благоденствия. Тогда, по мере преумножения доходов, можно будет распространять и число войск»[156].

Документ датирован 31 октября. A 19 ноября 1825 года Александр умер вдали от столицы и вряд ли успел получить письмо Мордвинова. Но если бы и получил, то маловероятно, чтобы согласился на предложенное сокращение армии.

Наращивание численности штыков и сабель было маниакальным стремлением российских государей. Николай I, несмотря на тяжелейшее финансовое положение, неколебимо продолжал ту же линию – до полного разорения страны.

Когда вдумываешься в приведенные Мордвиновым цифры, понимаешь – почему Россия с ее необъятными возможностями тем не менее неудержимо отставала от европейских стран в экономическом и техническом развитии.

Если Англия, Франция, Австрия тратили на армию от одной седьмой до одной девятой годового дохода – остальное шло на внутреннее мирное развитие, – а Россия вбивала в штыки и сабли более половины имеющихся реальных средств, – удивляться отставанию не стоит.

Крайне симптоматично, что адмирал Мордвинов, один из наиболее авторитетных государственных деятелей, человек отнюдь не робкий, не решился представить свои предложения в качестве официального документа. Ясно, что сокращение расходов на армию выглядело даже в его глазах отчаянной ересью…

Требование гипертрофированных военных расходов, перманентный финансовый кризис, стремление решить проблемы финансирования за счет неограниченной эмиссии, яростная неприязнь к научным методам оздоровления экономики, стремление заинтересованных общественных групп свалить тех, кто стоит за реальный сбалансированный бюджет со всеми суровыми, но спасительными последствиями, и так далее: похоже, что, описав круг в два столетия, мы пришли на тот же перекресток. Это говорит о фундаментальности и патологической застарелости проблем, которые мы пытаемся решить.

1996