Узурпация
Узурпация
Вы доведете Россию до того, что место Николая займет Ленин.
Из выступления на 2-м съезде крестьянских депутатов 2 декабря 1917 года
ИСКЛЮЧЕНИЕ СОСТАВЛЯЛИ БОЛЬШЕВИКИ
Идет Конституционный суд, который должен подтвердить или опровергнуть конституционность КПСС. По несокрушимой исторической и политической логике рассмотрению подверглась вся история партии. Но – по уникальности этой организации – история большевистской партии есть история ее элиты, ее руководящих структур, ибо делавшие ставку на диктатуру во всех сферах деятельности ленинская и сталинская элиты были диктаторскими группами и внутри партии, абсолютно определяя ее действия.
Один из главных вопросов, которые решает Конституционный суд, – легитимность власти партии, то есть была ли эта власть законно преемственна – имела ли она юридическое и моральное право управлять страной.
Спор на эту тему часто начинается с переворота 25 октября. И здесь у большевиков есть довольно сильный аргумент – Временное правительство не способно было осуществлять управление государством, это правительство никто не поддерживал и не хотел защищать, а потому большевики только пошли навстречу пожеланиям народа России. При видимости правдоподобия этот аргумент ложен по своей сути. Но даже если принять его, то многолетнее правление КПСС не становится оттого законным. Ибо заменив собой – насильственно – Временное правительство, большевики и сами оказались временным правительством. Временное правительство было революционной импровизацией, временным органом, призванным довести Россию до Учредительного собрания. Только Учредительное собрание – всероссийский Собор – могло законно определить постоянную форму власти и выдвинуть ее конкретных носителей. И стало быть, именно судьба Учредительного собрания есть ключевой момент в споре о легитимности власти.
В марте 1917 года, после свержения самодержавия, в России не было политического проекта популярнее, чем созыв Учредительного собрания.
Исключение составляли большевики. Здесь нет возможности рассказывать о борьбе за Учредительное собрание, историю его подготовки и проведения выборов, о лихорадочных маневрах Ленина, не желавшего созыва собрания и делавшего ставку на «захватное право», но не смевшего по тактическим соображениям открыто в том признаться. Нам важен финал; финал этот был предопределен пониманием большевиками сущности власти – как представлял ее себе и осуществлял Ленин, как представляют ее себе его нынешние последователи…
Выборы в Учредительное собрание большевики проиграли. Из 715 мест они получили 175. Вместе с левыми эсерами они составляли около 30 % депутатов. Правых эсеров поддержало 18 миллионов, большевиков – десять с половиной, кадетов – два миллиона.
С кадетами большевики после переворота поступили просто – объявили их врагами народа, подлежащими немедленному аресту, то есть загнали в подполье, лишив возможности участвовать в работе собрания. (Не наводит ли это нынешнего, так сказать, кадета Михаила Астафьева, блокирующегося с коммунистами, на некоторые размышления?)
Левые эсеры нужны были Ленину для коварной игры с крестьянством. Именно необходимость поддержки левых эсеров лишила Ленина возможности сорвать само открытие Учредительного собрания. Он говорил Троцкому: «Надо, конечно, разогнать Учредительное собрание, но вот как насчет левых эсеров?»
20 ноября Совнарком, ссылаясь на транспортные трудности, отложил открытие собрания, которое должно было состояться 28 ноября. Кадетов-депутатов выслеживали и арестовывали. Но сделать решительный шаг все же еще не могли. Общественное настроение еще играло немалую роль. Большевикам нужно было собрать достаточный военный кулак, чтобы подавить возможные волнения. Один из кадетских деятелей, Оболенский, выразительно описал этот день:
«28 ноября весь Петербург с нетерпением ждал открытия Учредительного собрания. Наконец этот день настал. По этому случаю городская Дума решила в полном составе двинуться к Таврическому Дворцу приветствовать народных избранников. В условленный час гласные, собравшись в помещении Думы, вышли на Невский проспект и направились пешком к Таврическому дворцу. Понемногу мы обросли густой толпой народа, которая с пением “Марсельезы” двигалась по улицам. Русская революция не выработала своего революционного гимна. Конкурировали между собой два иностранных – “Марсельеза” и “Интернационал”. “Марсельезу” пели преимущественно патриотически настроенные революционеры, а “Интернационал” – социал-демократы – интернационалисты, и в частности большевики. И вот эти два чужестранных гимна наполнили своими звуками улицы Петербурга. Ибо в уличной толпе у нас были и сторонники, и противники. Последние, стоя шеренгами на панелях, старались заглушить нашу “Марсельезу” пением “Интернационала”.
Среди этой ужасающей какофонии с панелей раздавались по нашему адресу недвусмысленные угрозы, тем более опасные, что мы были безоружны, а многие из наших врагов – солдаты и красногвардейцы – были вооружены. Однако они все-таки не решились напасть на нас, так как наша все возраставшая толпа значительно превышала их численностью. А “Марсельеза” в этот день одержала решительную победу над “Интернационалом”. Через два месяца по такой же безоружной толпе большевики открыли огонь. Они уже чувствовали себя крепче. ‹…› Мы благополучно дошли до Таврического дворца, но там сообщили, что за неприбытием многих депутатов Учредительного собрания первое его заседание отсрочено на несколько дней»[109].
Если Октябрьский переворот большевики еще как-то оправдывали безвластием Временного правительства, опасностью контрреволюции или хаоса, то в ситуации с Учредительным собранием, избранным совершенно законно и демократично, у них никаких оправданий не было. Попытки собрать сведения о нарушениях процедуры в провинции не удались. Оставалось пойти на откровенное беззаконие с опорой на военную силу. Тезис о том, что большевики опирались на народное большинство, весьма спорен. Они опирались на штыки. Это было совершенно естественно и определялось сущностью их идеологии и методологии.
В январе 1918 года судьбу Учредительного собрания, за которое стояло большинство российского общенародия, решил вооруженный кулак, собранный Лениным за месяц отсрочки. За этот месяц большевики яростно устанавливали контроль над столицами. И если 28 ноября в демонстрации, описанной Оболенским, участвовало, по данным тогдашней печати, до двухсот тысяч петроградцев, то в начале января следующего года расстановка сил оказалась иной. И не столько физически, сколько психологически.
Многие активные деятели партии конституционных демократов, пользующиеся влиянием в средних слоях, были уже арестованы. Другие скрывались. Милюкова не было в Петрограде. Эсеры, победители на выборах, не могли решиться на вооруженное выступление в защиту Учредительного собрания, которое было последней надеждой и партии социалистов-революционеров, и русского крестьянства, и России вообще. Но тогда это понимали немногие. Еще 27 ноября Никита Окунев записал в дневник:
«Арестован главный избирательный комитет Учредительного собрания. Причины довольно загадочны, но дело клонится к тому, что Учредительное собрание будет сорвано большевиками. ‹…› Что же делается у нас? И что эти “трое” – Ленин, Троцкий и Муралов – за законодатели превращения интеллигентных людей в каторжников? Неужто это их законное право и никто не отменит их ужасных, бесчеловечных “декретов”? События последних дней не сулят скорого избавления от такого неслыханного произвола. Большевики сильны, безусловно… Нет такой силы, которая могла бы урезонить ликующих большевиков. “Буржуазные” газеты надеются на образумление “темных масс”, но я не вижу этого вскоре и склонен думать, что террор родины прогрессирует и может быть остановлен только союзом европейских государств, но для этого там нет таких гениев, как Наполеон или Бисмарк»[110].
Никита Окунев, крестьянский сын, крепкий мещанин, коммерческий служащий, человек той русской земщины, которая не раз спасала Россию, надеется только на иностранное вмешательство.
Впрочем, он был не одинок. О том же мечтал Бунин и многие, многие…
НЕПРОТИВЛЕНИЕ ЗЛУ
В канун открытия собрания, когда планы большевиков были достаточно ясны, в Петрограде сложилась парадоксальная ситуация. За несколько дней до 5 января 1918 года, очередного срока, назначенного Совнаркомом, Военная комиссия союза защиты Учредительного собрания, созданного демократическими партиями и профсоюзами, подготовила мощную вооруженную демонстрацию в поддержку собрания. Выйти к Таврическому дворцу обещали Семеновский и Преображенский полки, бронедивизион Измайловского полка, рабочие Обуховского и Государственного печатного заводов. В свою очередь, агитация большевиков не имела должного успеха: ни один полк Петроградского гарнизона не высказался против Учредительного собрания. Максимум, чего удалось добиться большевикам, – солдатских резолюций о непременном сотрудничестве собрания с Советами. На Путиловском, Обуховском, Балтийском заводах рабочие уже подписали петиции в защиту Учредительного собрания. В этих условиях разгон собрания большевиками становился чрезвычайно для них опасным.
Но дальше произошло то, что вообще было характерно для взаимоотношений большевиков и других крайних группировок с демократической общественностью в межвременье 1917 года. Утрированным примером этих взаимоотношений было поведение Керенского. Федор Степун рассказывает горький эпизод, когда политической разведкой военного министерства, в котором Степун служил, после возвращения в феврале с фронта, были подготовлены материалы, свидетельствующие о заговорщической деятельности левых и правых организаций. Степун и его начальник Борис Савинков убеждали Керенского выслать из Петрограда несколько явных заговорщиков. Сперва Керенский согласился, но потом произошла сцена, которую можно назвать «зеркалом Февральской революции»:
«Бледный, усталый, осунувшийся, он долго сидел над бумагою, моргая красными воспаленными веками и мучительно утюжа ладонью наморщенный лоб. Мы с Савинковым молча стояли над ним и настойчиво внушали ему: подпиши. Словно освобождаясь от творимого над ним насилия, Керенский вдруг вскочил со стула и почти с ненавистью обрушился на Савинкова: “Нет, не подпишу. Какое мы имеем право, после того как мы годами громили монархию за творящийся в ней произвол, сами почем зря хватать людей и высылать без серьезных доказательств их виновности?! Делайте со мною что хотите, я не могу”. Так мы и ушли ни с чем»[111].
Нечто подобное, только в ином масштабе, произошло и в канун 5 января. Когда Военная комиссия обратилась в ЦК эсеров за разрешением на вооруженную демонстрацию, то получила резкий отказ. ЦК был согласен только на демонстрацию мирную, безоружную. До нас дошла реакция солдат, сторонников Учредительного собрания, на это предложение:
«Что вы, смеетесь над нами, товарищи? Вы приглашаете нас на демонстрацию, но велите не брать с собой оружие. А большевики? Разве они малые дети? Они будут, небось, непременно стрелять в безоружных людей. Что же мы, разинув рты, должны будем им подставлять наши головы, или же прикажете нам улепетывать тогда, как зайцам?»[112]
На предлагаемых условиях полки на демонстрацию не вышли. Последний шанс укрепить позиции Учредительного собрания и остановить полную узурпацию власти большевиками был упущен…
Ленин вел себя куда трезвее. В Петроград были стянуты отряды верных большевикам матросов и батальоны латышских стрелков. Определены и поставлены под ружье отряды красногвардейцев, готовых поддержать Ленина. Собрался не очень многочисленный, но крепкий боевой кулак. В Петрограде ввели военное положение и запретили под угрозой применения оружия любые демонстрации и митинги. Было объявлено, что Керенский и Савинков тайно вернулись в Петроград (что было ложью) и готовят контрреволюционный переворот, приуроченный к открытию Учредительного собрания. Вышедшая утром 5 января «Правда» открывалась лозунгом: «Сегодня гиены капитала и их наемники хотят вырвать власть из рук Советов». Очевидец описал военные приготовления у самого Таврического дворца:
«Перед фасадом Таврического вся площадка уставлена пушками, пулеметами, походными кухнями. Беспорядочно свалены в кучу пулеметные ленты. Все ворота заперты. Только крайняя калитка слева приотворена, и в нее пропускают по билетам. Вооруженная стража пристально вглядывается в лица, прежде чем пропустить; оглядывают сзади, прощупывают спину, после того как пропустят. ‹…› Пропускают люди уже не в шинелях, а во френчах и гимнастерках.
Через вестибюль и Екатерининский зал направляют в залу заседаний. Повсюду вооруженные люди. Больше всего матросов и латышей. Вооружены, как на улице, – с винтовками, гранатами, патронными сумками, револьверами. Количество вооруженных и самое оружие, звуки его бряцания производят впечатление лагеря, готовящегося не то к обороне, не то к нападению»[113].
Нужно помнить, что здесь описан не штаб революции, а место заседания законно и демократично избранного всероссийского Собора, призванного решить дальнейшую судьбу страны.
Депутаты Учредительного собрания, войдя в Таврический дворец, оказывались в плену у большевиков…
ПОЛИТИКИ БЕЗ ПРЕДРАССУДКОВ
Ленин не разрешал начать заседание, пока не станет ясна ситуация на улицах. А на улицах произошло то, что и должно было произойти. Полки остались в казармах. Большинство рабочих, узнав об этом, тоже не решились выступить. Тем не менее в мирной демонстрации приняло участие около 50 тысяч человек. На Литейном демонстранты были встречены пулеметным и ружейным огнем и разогнаны. Та же участь ждала и разрозненные рабочие выступления. Горький, находившийся тогда в оппозиции к большевикам, писал:
«Лучшие люди русские почти сто лет жили идеей Учредительного собрания, политического органа, который дал бы всей демократии русской возможность свободно выразить свою волю. В борьбе за эту идею погибали в тюрьмах, в ссылке и каторге, на виселицах и под пулями солдат тысячи интеллигентов, десятки тысяч рабочих и крестьян. На жертвенник этой священной идеи пролиты реки крови, и вот “народные комиссары” приказали расстрелять демократию, которая манифестировала в честь этой идеи. Напомню, что многие из “народных комиссаров” сами же на протяжении всей политической деятельности своей внушали рабочим массам необходимость борьбы за созыв Учредительного собрания.
“Правда” лжет, когда она пишет, что манифестация 5 января была организована буржуями, банкирами и т. д. и что к Таврическому дворцу шли именно “буржуи” и “калединцы”. “Правда” лжет, она прекрасно знает, что буржуям нечего радоваться по поводу открытия Учредительного собрания, им нечего делать в среде 246 социалистов одной партии и 140 большевиков. “Правда” знает, что в манифестации принимали участие рабочие Обуховского, Патронного и других заводов, что под красными знаменами российской социал-демократической партии к Таврическому дворцу шли рабочие Василеостровского, Выборгского и других районов. Именно этих рабочих и расстреливали, и сколько бы ни лгала “Правда”, она не скроет этого позорного факта.
“Буржуи”, может быть, радовались, когда они видели, как солдаты и красная гвардия вырывают революционные знамена, топчут их ногами и жгут на кострах. Но возможно, что и это приятное зрелище уже не радовало всех буржуев, ибо ведь и среди них есть честные люди, искренне любящие свой народ, свою страну. Одним из таких был Андрей Иванович Шингарев, подло убитый какими-то зверьми. (Земский врач, член ЦК конституционных демократов, сподвижник Милюкова, был убит в тюремной больнице Петропавловской крепости революционными матросами. – Я. Г.) Итак, 5 января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали без предупреждения о том, что будут стрелять, расстреливали из засад, сквозь щели заборов, трусливо, как настоящие убийцы.
И точно так же, как 9 января 1905 года, люди, не потерявшие совесть и разум, спрашивали стреляющих: “Что же вы делаете, идиоты? Ведь это свои идут! Видите, везде красные знамена, и нет ни одного плаката, враждебного рабочему классу, ни одного возгласа, враждебного вам!” И так же, как царские солдаты, убийцы по приказу, отвечают: “Приказано! Нам приказано стрелять”. ‹…› Я спрашиваю “народных комиссаров”, среди которых должны же быть порядочные и разумные люди: понимают ли они, что, надевая петлю на свои шеи, они неизбежно удавят всю русскую демократию, погубят все завоевания революции? (Как в воду глядел! – Я. Г.) Понимают ли они это? Или они думают так: или мы – власть, или пускай все и вся погибают?»[114]
Да, именно так они и думали.
РИТУАЛЬНОЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Расстрел 5 января и был подлинным концом демократической революции, начатой в феврале. Ночной разгон Учредительного собрания – лишь пародийный эпилог трагедии этого дня. Убийство министров-кадетов Шингарева и Кокошкина после разгона, радостно подхваченная пробольшевистскими низами травля кадетов свидетельствовали о безумном смещении представлений активного меньшинства общества. Вульгарная политическая схема, вбитая Лениным в сознание этого меньшинства, основанная на примитивном дифференцировании людей, открывала путь к новому деспотизму.
В некрологе Андрея Ивановича Шингарева, напечатанном в первом томе «Вестника Европы» 1918 года, вышедшем, очевидно, вскоре после убийства, было сказано:
«Когда он крикнул убийцам: “Братцы, что вы делаете!”, это был мучительный крик души, страдавшей за тех, кто его убивал. Он знал, конечно, что их натравили, что в них разожгли ненависть против тех, кого каждый день на столбцах красной печати клеймили “врагами народа”; и все же он, несоменно, мучительно страдал, видя перед собой убийцу из того самого народа, которому отдал жизнь: они принимали от него все – его мысли, его чувства, его работу без устали и передышки и, наконец, пришли и взяли его жизнь. С той легкостью, с тем зверским спокойствием, с каким они разрушают русскую жизнь, они разбили и этот драгоценный сосуд человеческий».
Некогда, в феврале 1730 года, во время очередной попытки ограничить самодержавие, гвардейское офицерство, ведомое вбитой в его сознание ложной, но соблазнительной в своей простоте идеей, отвергло и поставило на край гибели первых русских конституционалистов. В январе 1918 большевистская гвардия, одушевленная идеей, не менее ложной и ведущей к тому же стратегическому результату, оружием пресекла попытку конституционного решения судьбы России.
В критический момент 1730 года «общенародие» отвергло гуманную по сути своей конституционную идею князя Дмитрия Михайловича Голицына, сулившую тому же «общенародию» все возрастающий уровень свободы и более высокую степень личной защищенности, и в конечном счете отправило его на смерть в Шлиссельбургскую крепость. В 1918 году, в другой критический момент, новое общенародие отреклось от того же Шингарева, не богача, не буржуя, не вельможи, скромного земского труженика с его гуманными и сулящими России мирное существование идеями, и отправило его на смерть в Петропавловскую крепость. И в том, и в другом случае отдано было предпочтение идее жестокой и самоубийственной…
В том же некрологе задан был горестный вопрос:
«Почему погиб именно он? Этот земский врач, который, никогда не щадя себя, мчался по проселочным дорогам из деревни в деревню, чтобы лечить больных крестьян; этот министр, который ютился в крошечной квартире и жена которого была учительницей, верной помощницей в неустанной работе мужа».
Это, быть может, главный и по сию пору вопрос. Гибель Шингарева оказалась символом: люди из народа убили истинного народолюбца, предпочтя ему тех, кто уже стрелял в народ за два дня до того. Гражданскому миру, построенному на компромиссе и терпимости, были предпочтены нетерпимость и насилие.
Чрезвычайно симптоматично, что во время выборов в Учредительное собрание за большевиков дружно голосовали солдаты и матросы. В Петрограде большевистские кандидаты получили 71,3 % всех солдатских и матросских голосов, в Москве – 74,3. Не меньшую поддержку получили большевики и на северной и западной линиях фронтов.
Там, где шла решающая борьба за власть, Ленин получил подавляющую массу штыков. Вспомним, что Петр пришел к власти, опираясь на гвардейские и солдатские полки. Вооруженной рукой он эту власть и удерживал. Остерман и Феофан Прокопович произвели антиконституционный переворот 25 февраля 1730 года, опираясь на гвардейскую часть шляхетства.
Почему солдаты и матросы голосовали за большевиков? Только ли потому, что победа Ленина сулила им быстрое прекращение войны и демобилизацию к земельному переделу? Нет, не только. Тут работал сильный психологический фактор. Во всех трех случаях люди, привыкшие к оружию, к насилию, поддержали, условно говоря, партию, идеологией которой было насилие, навязывание своей стране жесткой волевой системы. Человек с ружьем верил, что только партия, проповедующая насилие одних людей над другими, может обеспечить ему экономическую и социальную справедливость.
То, что политическая история России столетиями творилась исключительно с опорой на вооруженную силу, сформировало к XX веку искаженный тип общественного и личного сознания. Жертвой этого типа сознания пали Шингарев и множество истинных русских демократов…
Позиция солдатской массы в канун 5 января не противоречит вышесказанному. Солдаты голосовали за большевиков как депутатов Учредительного собрания. От Учредительного собрания они ждали исполнения своих желаний. Большевики казались им наиболее близкими. В их сознании столкнулись две сильные идеи – традиционное представление об Учредительном собрании, общенародном соборе, гаранте справедливости, решении судьбы всем миром и представление о большевиках как об идеальных реализаторах сегодняшней, сиюминутной справедливости, справедливости для каждого отдельного человека вне зависимости от того, как это скажется на судьбе общенародия.
В сознании измученных людей исторически протяженное в перспективу оказалось побеждено сиюминутным.
Большевики и были великими временщиками, ловцами момента, энергичными импровизаторами.
Произошло совпадение психологических состояний…
Пророческим был отчаянный возглас эсера Моисеенко на Втором съезде крестьянских депутатов 2 декабря 1917 года, обращенный к большевикам: «Вы доведете Россию до того, что место Николая займет Ленин. Нам не нужно никакой самодержавной власти!» На могилу погибших 5 января, похороненных на Преображенском кладбище рядом с жертвами 9 января, одна из рабочих делегаций возложила венок с надписью: «Жертвам произвола самодержцев из Смольного». Это родство режимов стало очевидно к концу двадцатых годов.
Великие реформы 1860-х годов были, пользуясь выражением Пушкина, «контрреволюцией революции Петра». Рухнуло крепостное право, фундамент петровского здания, произошла военная реформа, в значительной степени изменившая ориентацию на армию как главную ценность государства, получила куда большую свободу печать. Гражданские права, «дарованные» России манифестом 17 октября, а фактически вырванные у самодержавия всенародным напором, были развитием реформ шестидесятых годов.
В процессе тотального овладения властью с 1917 по 1929 год большевики произвели контрреволюцию реформам 1860-х и 1905 годов. Колхозный строй был вариантом, иногда еще более жестоким, крепостного права. Армия и секретная служба снова стали главной опорой правящей группы. Военная индустриализация снова сделала страну сырьевой базой вооруженных сил. Несмотря на сложную структуру, реальная власть оказалась стянута на крошечное пространство. Свобода слова была подавлена как никогда. Страна вернулась к принципиальному состоянию военно-бюрократической империи с мощным полицейским элементом. Только бюрократия оказалась прочно и единообразно идеологизирована, что придавало ее структурам особую устойчивость.
В стране произошла реставрация петровской системы. «Дорого заплатила дворянская гвардия за свое верноподданнейшее прошение 25 февраля 1730 года о восстановлении самодержавия», – писал Ключевский. Дорого заплатила вся большевистская гвардия за фактическую реставрацию самодержавных принципов: матросы, красногвардейцы, солдаты про-большевистских частей – все они были брошены вскоре в мясорубку страшной гражданской войны, явившейся прямым результатом разгона Учредительного собрания, а затем затянуты в кровавую воронку политического террора, раскулачивания…
И в том, и в другом случае реставрация стала трагедией для всей России. То же самое едва не произошло и августе 1991 года; ибо акция ГКЧП была именно попыткой чистой реставрации.
Учредительное собрание было грубо и цинично разогнано в ночь с 5 на 6 января. 9 января, в годовщину трагедии 1905 года, Никита Окунев записал в дневник:
«Шингарев убит, и еще Кокошкин. Эти два бывших министра так много поработали для достижения того, чтобы русский народ был свободен, и вот сами пали жертвой от звериных рук освобожденных ими. И убиты не в Петропавловской тюрьме, а в больнице, убиты зверски. ‹…› Да будут их предсмертные мучения вечным укором политическим деятелям, добивающимся социализации мира вооруженной борьбой!.. Жития Учредительного собрания было только одна ночь. ‹…› Оно закончилось в 5 часов утра 6 января, а в 7 часов утра опубликован декрет о роспуске его.
Само собрание произошло в необычайной и крайне неприличной обстановке: 400 человек “публики” составляли исключительно большевики, рабочие и солдаты, который открыто грозили расстрелом и Церетели, и всем не нравящимся им ораторам. К утру подошел к председательской трибуне какой-то матрос и, хлопнув Чернова по плечу, предложил ему закончить заседание, “потому что караул устал”. ‹…› Какой же караул нужен избранникам царя-народа? ‹…› Что же теперь будет дальше? Сколько времени ждали Учредительного собрания»[115].
Окунев мог только догадываться о том, что будет дальше. Мы знаем это точно.
1992