Батя

Батя

Ночь была черная, а деревья еще черней. Надоедливый осенний дождичек, мокрая дорога. Партизаны ворчали, спотыкаясь о какие-то кочки, о древесные корни, шлепая по невидимым лужам. Фыркали лошади, лениво скрипели телеги в тылу нашей небольшой колонны. И хотя до цели пути, до лагеря Бати в Ковалевичском лесу, оставалось уже недалеко, никто из нас не знал точно его расположения.

И вдруг:

— Кто идет?

Мы скорее догадались, чем увидели, что навстречу нам выдвинулась группа людей.

— Это мы, товарищ Черкасов, гурецкая группа, — ответил капитан Архипов, сопровождавший нас.

Ослепительной иглой проколол тьму электрический фонарик. Жмурясь от него, мы успели заметить, что с Черкасовым было человек семь, двое из них верхами.

Тот же самый голос спросил:

— Бринский здесь?

— Здесь.

— Комиссар Бринский из Чонгарской дивизии?

— Тот самый, — ответил я.

— А я Черкасов.

— Из Лепельской?

— Да.

— Вот хорошо, и тут друзья. Гора с горой не сходится…

Черкасов спешился.

— Двигайтесь дальше.

И подошел ко мне.

— Давай-ка закурим со встречей.

Свертывая цигарки, пропустили вперед колонну. Когда вспыхнула спичка, я посмотрел на Черкасова. Давно не видались, но он нисколько не изменился: все то же румяное молодое лицо, русые волосы. И те же по-старому знакомые глаза глянули на меня с улыбкой.

— Что, не узнаешь?

— Да нет, ты все такой же.

— И ты тоже… Еще не седеешь?

— Рано!

Догоревшая спичка обожгла пальцы.

— Ну, загляделись!.. Пошли!

Двинулись…

— Да-а, сколько лет!.. А ты не знаешь, где сейчас полковник Огурцов? — спросил я.

— Сергей Яковлевич? На Украине, командовал танковой бригадой… Вот человек!

— А про Михайлова не слыхал?

— Полкового комиссара? Где-то на Кавказе…

— Да ты хромаешь! — вдруг заметил я. — Угодила фашистская пуля?

— Царапнуло. Ерунда. Но до сих пор дает себя чувствовать. Ходить приходится много — натираешь. А врача нет, лекпом лечит…

Расспросами и воспоминаниями скоротали мы остаток дороги. А она, все такая же утомительная, извивалась в том же черном и неприветливом лесу.

Несколько раз строгими голосами окликали нас караулы, прежде чем между деревьями замелькали дымные костры лагеря.

Люди, сидевшие у огня, потеснились, чтобы дать нам место. Стали знакомиться. Пришедшие со мной переобувались, сушили портянки. Я оказался среди разведчиков. Веселый быстроглазый парень, оживленно жестикулируя, продолжал какой-то рассказ:

— …Я ему говорю: «Стой!» — а он бежит. Я тогда из автомата, но, конечно, вверх. Он так и скорчился от страха. «Вот, говорю, теперь разберемся»… А что, хлопцы, нет ли у вас закурить? — вдруг обратился он к нашим ребятам.

Появился кисет с табаком.

— О-о, да вы совсем богато живете, придется с вами дружбу заводить. — И, хитро подмигнув кому-то, веселый разведчик завернул цигарку в палец толщиной.

Ко мне подошел Черкасов:

— Антон Петрович, пойдемте к Бате.

Батя сидел у костра на толстом бревне, согнувшись и опираясь локтями о колени. Грел над огнем руки. В неровном мигающем свете он показался мне пожилым — почти старым, да я, по правде сказать, и ожидал увидеть именно такого, ведь он — «батя». Даже удивился, что у него нет бороды.

Оторванный голосом Черкасова от каких-то своих мыслей, он поднялся нам навстречу:

— Бринский?

— Гурецкая партизанская группа прибыла в ваше распоряжение.

— Здравствуйте. Садитесь.

В лагере Бати с первых же минут знакомства меня поразила четкая, налаженная дисциплина, как в хорошей воинской части. Не было того, что обычно называют партизанщиной, и в этом чувствовалась твердая рука командира. Я невольно сравнил его отряд с Гурецким, и сравнение было не в нашу пользу. А Батя в самом начале разговора спросил:

— Что у вас за люди? Такие же, как у Щербины?

Я понял, что это касалось дисциплины, и несколько смутился.

— Да… но и получше есть.

Тогда он рассказал о встрече с бойцами Щербины. Батя был один, и партизаны заподозрили в нем шпиона, хотели расстрелять без приказа командира, отобрали маузер и вообще вели себя недопустимо.

— Люди в партизанских условиях иногда распускаются, — сказал Батя в заключение. — Может быть, и у вас такие?

— Могут быть и такие, — сказал я, — но в основном народ хороший.

Беседа затянулась. Батя говорил о Большой земле, о наших задачах, о своем отряде. Расспросив меня, он и о себе рассказал подробно. Зовут его Линьков Григорий Матвеевич, родился он в Оренбурге, заядлый охотник, знаток и любитель леса. Старый член партии, участвовал в гражданской войне, партизанил. Теперь — инженер, и большого труда ему стоило отпроситься на работу в тылу врага.

Недавно в их отряде погиб начальник связи, единственный человек, у которого был шифр для радиопередач. В результате все радиостанции отряда могли только принимать вести с Большой земли, а работать на передачу не могли…

— Значит, не всё мы предусмотрели, когда собирались лететь, — закончил Батя. — Нельзя было давать шифр только одному человеку. Если бы у каждого радиста был шифр, мы сейчас были бы связаны с Большой землей. Не предусмотрели, а для партизана каждая непредусмотренная вовремя мелочь может стоить жизни.

Скитаясь по лесам и болотам, без связи и без товарищей, он много перетерпел от этих непредусмотренных мелочей и много, должно быть, передумал.

Во время разговора я ближе присмотрелся к Бате. И вовсе он не старый: сорок, ну — сорок два, сорок три года. Широкий, лоб, пристальные глаза. Чувствуется человек твердого характера и большой смелости, но смелости не безрассудной: он знает, что делает, умеет все рассчитать и взвесить. Это и по разговору видно. Я сразу почувствовал уважение и доверие к своему новому начальнику.

Лагерь затих, костры догорали, партизаны давно уже спали в своих шалашах. Пора и нам! Немного остается до осеннего позднего утра…

* * *

Серый рассвет едва пробивался между соснами, когда я по приказанию Бати построил своих бойцов. Батя поздоровался, ответили дружно, а он строго оглядел шеренги, замечая командирским глазом и плохую выправку, и движение, и разговоры в строю. Мне видно, как вытянулся под его взглядом сутулый Перевышко, стал серьезным шутник Пат. Затем, начиная с правого фланга, Батя пошел вдоль строя, подробно расспрашивая бойцов, интересуясь даже мелочами прежней их жизни и работы. Казалось, что он своими проницательными глазами хочет заглянуть в самую душу человека, узнать каждого, понять, оценить, на что он пригоден.

Все это: и взгляд, и внушительная фигура, и строгая внимательность к людям — произвело на наших ребят сильное впечатление. Правда, сначала они так же, как и я, были несколько удивлены и, пожалуй, даже разочарованы, увидев своего нового начальника без бороды, но потом почувствовали, что он именно «батя». Это несколько грубоватое, но по-своему нежное слово лучше всего характеризует то глубокое доверие, с каким относились к нему партизаны. Много мне пришлось слышать разговоров на эту тему, но вернее всех сказал Саша Волков, тот самый веселый разведчик, который закуривал у нас этой ночью:

— Если Батя с нами, то будь мы хоть у черта на рогах — не пропадем!

Мы тоже почувствовали это с первого дня пребывания в его отряде и не ошиблись. На протяжении трех с лишним лет руководил он нашей борьбой с захватчиками. Личным примером, не щадя своей жизни, учил нас быть смелыми, беспощадными, стойкими. Он передавал нам свой богатый опыт старого коммуниста, партизана гражданской войны, опыт охотника и следопыта.

Вспоминается партизанское собрание, которое проводил Батя в этот день. Под уныло моросящим дождем бойцы расположились на поляне в шинелях и ватниках военного образца, в черных гражданских пиджаках. Оружие у каждого при себе: винтовки в руках, автоматы на груди, пистолеты и гранаты у пояса. И тут же рядом несколько ручных пулеметов и два «максима». Некоторые из партизан для внушительности опоясались крест-накрест пулеметными лентами. Правда, ленты эти наполовину пусты, да и носить их таким образом неудобно, но зато вид у бойцов действительно партизанский. У нас немало было ребят, которые очень заботились о том, чтобы походить на бывалых партизан даже своим внешним видом, и ничего зазорного в этом не было, потому что воевали они неплохо.

Появился Батя.

— Встать! Смирно!

Четкий рапорт, как и полагается в военной части.

— Вольно! Садитесь!

Снова усаживаются, но после команды, после рапорта все уже как-то подтянулись, стали строгими, словно короткие и резкие слова вернули бойцов в ряды армии. Да оно так и есть. Это не формальность, это дисциплина, цементирующая наши ряды. Чем был слаб Гурецкий отряд,? Вместо строгого приказа, вместо четкой, не допускающей возражений команды, мы уговаривали. А разве на войне можно уговаривать? Дружба дружбой, а служба службой. Об этом еще Суворов говорил: ничто так людей ко злу не приводит, как слабая команда…

Григорий Матвеевич рассказывает о войне, о положении на фронтах. Фашисты рвутся к Москве, но столица превратилась в неприступную крепость. Батя всего месяц назад сам был там и видел, как создается народное ополчение. Тысячи женщин и подростков идут с лопатами и топорами строить вокруг города доты и дзоты, копать противотанковые рвы и окопы, сооружать непроходимые линии надолб. Под огнем и под бомбами «мессершмиттов» и «юнкерсов» они выполняют свое дело. А в городе при каждом налете вражеской авиации жители поднимаются на крыши домов, чтобы тушить немецкие зажигалки, девушки-зенитчицы бьют по фашистским самолетам. Комсомольцы и комсомолки переходят линию фронта, ведут разведку, подрывают дороги и склады во вражеском тылу. Кузнецы и жестянщики, токари и слесари великого города готовят для своих защитников гранаты и минометы. В цехах эвакуированных заводов ремонтируют танки, делают-автоматы. Весь народ поднялся на защиту столицы, и Гитлера в Москву не допустят. И мы в тылу врага также должны поднять людей. Ведь вокруг нас такой же свободолюбивый и никому еще не покорявшийся народ, такой же народ, что защищает Москву.

Григорий Матвеевич говорит, но это не просто доклад о текущем моменте, это — живой рассказ очевидца и участника, это — горячий призыв к действию, к беспощадной борьбе с захватчиками.

…И еще вспоминается примечательная мелочь, но уже совсем другого рода. Завтракать в этот день мне пришлось из одного котелка с Батей, и он, хлебая жидковатый пшенный суп, сетовал:

— Эх, ухи бы!.. Ведь вы на самом озере жили, привезли бы рыбы. Какую бы уху мы сварили!

— Я, Григорий Матвеич, в этом деле не специалист.

— И много теряете. Вы не знаете, что такое уха! Когда-нибудь я вам приготовлю настоящую, рыбацкую. Это не то, что вам жена дома сварит.

С этого дня мы вошли в состав первого белорусского партизанского отряда особого назначения. Я был назначен заместителем Бати. Комиссаром отряда был Кеймах (носивший в отряде фамилию Корниенко), начальником штаба Архипов. Из наших гурецких ребят Перевышко и Немов получили командование взводами.

А на другой день, продолжая свою оперативную работу, отряд вышел в деревню Липовец, чтобы организовать там группу народного ополчения. Для отряда Бати это было делом не новым, но мы участвовали в этом впервые.

Разведка еще днем сообщила, что немцев в Липовце нет, а старосту, которому заранее было поручено собрать людей, партизаны знали как надежного человека. И все-таки мы двигались к деревне тихо, скрытно окружили ее и выставили заслоны со стороны Краснолук и Лепеля.

Моросило. Стояла непроглядная темнота — ни огонька, ни звездочки. Но деревня полна была приглушенных звуков: шаги, скрип калитки, тихие, неясные разговоры.

Когда мы пришли в хату старосты, там было полно народу. Я немного отстал и, протискиваясь к середине, к столу, где уже заняли места Батя, Черкасов и Корниенко, услышал случайный, вполголоса, разговор между колхозниками.

— Этот из Москвы. С самолета выбросили.

— Тише! Тише!..

И все умолкли в напряженном ожидании.

— Товарищи, вы находитесь на земле, временно захваченной фашистами, — начал Батя, делая упор на слове «временно». — Фашизм беспощаден, с ним нельзя жить в мире…

Он рассказал, как весь народ поднимается на борьбу с врагом, как в Москве и Ленинграде создается народное ополчение. И жители оккупированных немцами территорий тоже должны включаться в эту борьбу. Все мужчины призывного возраста обязаны активно участвовать в ней. Для этого и в Липовце создается группа народного ополчения.

Затем капитан Черкасов зачитал приказ. Привожу его полностью:

«Приказ № 5

По первому партизанскому отряду особого назначения

22 октября 1941 года

Деревня Липовец

1. Гитлеровская Германия напала на нашу Социалистическую Родину, чтобы захватить землю, обильно политую потом и кровью нашего народа, чтобы уничтожить все завоевания Великой Октябрьской социалистической революции. Фашисты уничтожают колхозы, фабрики, заводы, разрушают школы, расстреливают мирное население. Они пришли, чтобы уничтожить нашу счастливую жизнь и счастье наших детей. Они хотят возвратить власть помещиков и капиталистов, а наш свободолюбивый народ превратить в рабов немецких князей и баронов. Они несут нам смерть и слезы.

2. На борьбу с немецкими захватчиками поднимается весь советский народ. По примеру Москвы и Ленинграда трудящиеся создают народное ополчение. В занятых немецкими захватчиками районах создаются партизанские отряды, диверсионные группы для борьбы с немецкими поработителями, для взрыва мостов, железных дорог, порчи телефонно-телеграфной связи, для уничтожения складов, для налетов на штабы и обозы. Надо создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия всюду и везде.

Приказываю:

1. Все граждане призывного возраста, оставшиеся на временно оккупированной территории, являются военнообязанными и должны в партизанских отрядах и группах народного ополчения вести активную борьбу против гитлеровских захватчиков и их пособников.

2. В деревне Липовец создаю группу народного ополчения из граждан призывного возраста.

3. Командиром группы народного ополчения назначаю Булая Виктора Васильевича.

4. Предупреждаю всех граждан деревни Липовец о сохранении полнейшей тайны о существовании группы народного ополчения. За выдачу группы или ополченца виновные будут расстреляны как изменники и предатели Родины, а имущество будет конфисковано.

5. Все граждане деревни Липовец должны оказывать всяческую помощь партизанам, особенно раненым и больным.

Командир партизанского отряда особого назначения БАТЯ.

Комиссар КОРНИЕНКО.

Начальник штаба АРХИПОВ».

Черкасов умолк. В наступившей тишине Батя обвел присутствующих строгим взглядом.

— Ясно, товарищи?

— Ясно! — раздалось сразу несколько голосов.

— Теперь прошу покинуть помещение. Остаться только ополченцам.

Недолгая толкотня у двери, шарканье ног, а потом — опять тишина. В хате остались только будущие ополченцы.

— Товарищи ополченцы, — сказал Батя, — сейчас вам зачитают присягу и примут ее от вас. После принятия присяги получите первое боевое задание… Товарищ Бринский!

Я вышел на середину хаты.

— Встать! Повторяйте все… — И начал читать медленно, с остановками. И казалось, что молодые голоса, повторявшие слова присяги, не вмещаются в комнате. Головы были обнажены, лица торжественны и суровы. Люди знали, что этой клятвой они включаются в тяжелую борьбу с сильным и жестоким врагом.

Вот текст присяги народного ополченца:

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, находясь на территории, временно оккупированной немецкими поработителями, вступая в ряды народного ополчения для борьбы с врагом, для освобождения своей матери Родины, клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, строго хранить тайну, ни при каких условиях не выдавать врагу моих товарищей из ополчения и партизан. Я клянусь, что буду до конца предан своему народу, своей Социалистической Родине и Советскому Правительству. Я клянусь защищать ее мужественно, с достоинством и честью, не щадя своей крови и жизни для достижения полной победы над врагом. Я клянусь, что буду мстить врагу за честь своей Родины, за слезы матерей, жен и детей. Я клянусь, что беспрекословно и честно буду выполнять все приказы командира. Если я нарушу эту присягу, то пусть меня накажет суровая кара советского закона и всеобщее презрение».

Затихли слова присяги, ополченцы все еще стояли с непокрытыми головами. Булай четкими шагами подошел к Бате.

— Товарищ командир, группа народного ополчения деревни Липовец готова выйти на задание.

— Хорошо, — ответил Батя, — даю вам сорок минут сроку. Чтобы через сорок минут быть здесь. Иметь с собой пилы, топоры и ломы.

Люди расходились. Булай давал им короткие указания, и видно было, что он пользуется среди односельчан полным авторитетом. Поэтому Батя и назначил его командиром. Очень осторожный в таких случаях, Григорий Матвеевич предварительно не раз беседовал с ним, проверил его, присмотрелся к нему и увидел, что это человек верный. Лучший бригадир в колхозе, комсомолец, член бюро райкома. В этом году его должны были принимать в партию, но война помешала. Теперь он активно помогал партизанам и был одним из организаторов молодежи. Ополченцы охотно подчинялись ему. Ни один из них не опоздал к указанному сроку. И если на собрание они пришли одетые чисто, а некоторые даже щеголевато, то теперь на них была повседневная колхозная роба — потрепанные пиджачки, залатанные брюки. Принесли и пилы, и топоры.

На первый раз липовецкой группе дано было задание уничтожить телефонную связь между Холопиничами и Краснолуками и подпилить сваи мостов на дороге Краснолуки — Столбец. Вскоре группа вышла из деревни.

…А потом в ненастной осенней ночи тихо посвистывали питы, глухо охали топоры. Падали телефонные столбы, обрывая провода; тяжело оседали поврежденные мосты.

Так мирные жители лесной белорусской деревни активно вступили в войну.