Новогодний «банкет» Вести из Хочина

Новогодний «банкет»

Вести из Хочина

Еще в Хочине я узнал о польской антигитлеровской организации, которая не входила в состав «Пидпильной спилки», но поддерживала с ней постоянную связь и помогала ей кое-чем. Это меня порадовало: значит, славяне по-братски вместе поднимаются против захватчиков. Руководил организацией некий П., проживающий где-то в Домбровице или в Воробине. На совещании в Хочине он не присутствовал, но отзывы о нем я слышал самые хорошие. Позднее в лесу около Пузни Мисюра сказал мне, что и он связан с этим П., который помогает ему не только сведениями, но и медикаментами: он их достает в Сарнах через знакомых ему людей, тайком привозит партизанам в Заозерье. Я поручил Корчеву связаться с П. и добиться от него согласия работать вместе с нами. В конце декабря через Корчева я получил письмо от П. Он и вся его группа готовы выполнять любые наши задания, потому что — так мотивировалось их согласие — только совместная борьба и помощь советского народа могут спасти польский народ. Честные, патриотически настроенные поляки с восхищением смотрят на нашу борьбу, и сами они хотят бороться, но польский народ в худшем положении: он еще порабощен, он еще недостаточно активен. Политиканы — лондонские министры и Польская Организация Войскова — ведут недостойную двойную игру, но ведь они не народ, они в меньшинстве. А народ поднимается, чувствуя себя одним из братьев великой семьи славянских народов. Пусть русские люди знают это, пусть это знает Москва.

Письмо было длинное. Я только в общих чертах передаю самую суть его. Важно то, что оно действительно выражало настроения простых поляков — не панской верхушки, не продажных министров, а рабочих, крестьян и трудовой интеллигенций, людей, среди которых доктор П. пользовался большим авторитетом.

С этого времени П. начал работать с нами. Служил он в имении крупного польского помещика (фамилии не помню), который бежал из Западной Украины, когда пришла туда Красная Армия, а теперь вернулся вместе с фашистами и остался как бы управляющим своего бывшего имения и директором Воробинского спиртозавода. Конечно, он чувствовал себя по-прежнему хозяином. Разыгрывая польского патриота, он являлся руководителем Польской Организации Войсковой в этих местах, непосредственно был связан с представителями так называемого лондонского правительства и вел громкие споры с польскими «фольксдойчами», придерживавшимися открыто прогитлеровской ориентации. Но на практике он и с немецкими фашистами находился в самых лучших отношениях, был личным другом душителя Украины Коха, не раз ездил в Берлин. Мы сначала его не трогали, рассчитывая получать от него через П. сведения о фашистах и о лондонском правительстве, а если удастся, и самого его, и местную Польскую Организацию Войскову вовлечь в борьбу с гитлеровцами. Расчеты наши не оправдались, и новогодний банкет в имении положил конец нашему терпению.

Мы знали о банкете заранее и могли бы разгромить имение в новогоднюю ночь. Правда, управляющий держал сильную охрану —130 отборных гитлеровских головорезов, вооруженных до зубов, и, конечно, под Новый год охранники будут особенно бдительны, но их мы не испугались бы и сумели бы с ними справиться. Нас заставило отказаться от налета другое соображение. Мы знали, что на пир приглашены не только члены Польской Организации Войсковой и «фольксдойчи», но и часть честной польской интеллигенции. Пусть же лицемеры, подвыпивши, откроются целиком, сбросив свои «патриотические» маски. Пусть все видят, каковы они на самом деле. Этот «пир во время чумы» принесет им больше вреда, чем пользы.

Комфортабельные автомобили и уютные возки, запряженные сытыми конями, еще засветло начали съезжаться к барскому дому. Солдаты, топтавшиеся в воротах и перед дверями, пристально вглядывались в приезжающих, а на лестнице солидный швейцар, важный, как генерал, и разряженный пышнее всякого генерала, принимал гостей. Среди гостей было несколько человек из группы П. и сам он, как свой человек в имении.

Казалось, что снова вернулись золотые дни польского панства. Громадная люстра сияла под потолком, искрилась хрустальными подвесками. Громадный стол был заполнен всем, чего только может пожелать избалованный вкус. За стульями стояли лакеи, на хорах играл оркестр. Шикарно одетые мужчины и шикарно разодетые дамы с блестками настоящих или фальшивых драгоценностей наполнили зал.

Вспомнил ли кто-нибудь из присутствующих о том, что в эту ночь у многих и куска хлеба нет, что многие на своей земле, ка к дикие звери, скрываются в лесах, что в Освенциме их жгут живьем, и старых и малых, в специальных печах?

Да. Вина было много, и шампанское сразу бросалось в голову, а прекрасные ликеры, которыми славился Воробинский спиртозавод, отбивали последнюю память. Да. Речей было много и тостов много:

— Нэх жие Польска!

— Польска от можа до можа!

— Виват!

Запевали:

Еще Польска не згинела…

Наконец и сам управляющий поднялся с бокалом в руке:

— Нэх жие Гитлер!

Все — и «фольксдойчи», и националисты — торопливо поднялись, угодливыми улыбками приветствуя тост.

— Виват!

Но кто-то (должно быть, спьяна развязал язык) негромко напомнил управляющему о реальной действительности:

— Не кажется ли вам, что Гитлер скорее угнетает, чем освобождает, польский народ?

— Это не народ! — отрезал хозяин. — Это быдло, скотина, чернь. Чем больше их уничтожить, тем лучше.

И пир продолжался, и оркестр гремел на хорах, и пары с лихим притопываньем пошли по залу в мазурке.

Трудно было честным людям усидеть на этом банкете, где вся лживость, вся продажность крикливых политиканов и сытых бар так наглядно выворачивалась наружу. Кругом — ночь, и не синяя новогодняя ночь, а коричневая кровавая ночь гитлеровского «нового порядка». И среди нее барский дом в Воробине сияет праздничными огнями, гремит развеселыми танцами. Честные поляки возмущались, а П. и его люди не теряли времени. Тут же под гром оркестра, под звон бокалов принято было решение: уничтожить главарей этой, шайки предателей. Решение было выполнено после банкета.

* * *

В начале января мы получили вести из Хочина. Отряд, организованный Сидельниковым и Бужинским, вооружался и рос. Первая операция, план которой мы составляли вместе, — налет на Удрицк — выполнена была на второй или на третий день после нашего ухода. Как и предполагалось, Бужинский пришел, к начальнику железнодорожной охраны и играл с ним в шахматы в комнате рядом с казармой. Режим гарнизона был до мелочей изучен: отбой, смена караула; известно даже было, кто из охранников встает часовым у двери. И вот с этим будущим часовым заранее удалось договориться. Как только солдаты угомонились, он пропустил незаметно подкравшихся партизан в казарму, а Бужинский застрелил офицера. Охрана была обезоружена без лишнего шума.

К сожалению, этим не кончилось. Партизаны разошлись по станционным помещениям, разыскивая, нет ли там еще оружия или вообще какого-нибудь имущества, которое может пригодиться отряду. А Сидельников связался по служебному телефону с начальником станции Горынь и с первых же слов заявил ему, что говорит командир партизанского отряда. Он, очевидно, хотел просто припугнуть фашиста и не рассчитывал долго задерживаться на станции — даже часовых не выставил, но фашист оказался хитрее.

— Что за неуместные шутки! Какие партизаны! Вы за это ответите! — хрипело в трубке.

Может быть, горынский начальник и на самом деле не сразу поверил Сидельникову, но, должно быть, сразу же распорядился выслать на всякий случай в Удрицк команду фашистов на автодрезине. А уж потом он нарочно затягивал разговор — бранился, возмущался, недоумевал. А Сидельников разошелся, дразнил фашиста, позабыв о времени и об опасности.

И вдруг в комнату вбежал командир одной из партизанских групп Илья Нагорный:

— Немцы! Надо уходить!

Сидельников бросил трубку. А за окнами — стрельба.

Бой был недолгий. Партизаны скрылись в ночной темноте. Но три активных работника «Пидпильной спилки» заплатили жизнью за неосторожность командира — Николай Зданович, Дмитрий Савко и Андрей Легкий.

Другая схватка Хочинского отряда с фашистами произошла среди бела дня на большой дороге между Бухличами и Удрицком. Немцы, считая себя в безопасности, беспечно шли за подводами, на которых лежали два станковых пулемета. Некоторые даже винтовки положили на подводы. А партизаны, осведомленные своими разведчиками, устроили засаду около самой дороги и с расстояния ста метров обстреляли врага. Одной из первых пуль был убит офицер. Солдаты в панике бросились кто куда, беспорядочно отстреливаясь. Испуганные лошади понесли, а возчики не удерживали их и проскакали до самых Бухличей.

В Бухличах связные «Пидпильной спилки» Дежурко и Карпович услыхали стрельбу. Вышли узнать, в чем дело. Видят: подводы с пулеметами, и на них удрицкие возчики.

— Стой! В чем дело!.. Заворачивай!

И угнали прямо в Хочин к партизанам подводы, на которых было два станковых пулемета, семь винтовок, восемь с половиной тысяч патронов, семьдесят пять гранат и более ста килограммов толу.

Потом хочинцы решили обезоружить так называемых «казаков», стоявших гарнизоном в Белой. Явились в Белую ночью, захватили на почте одного из «казаков», обезоружили и узнали от него, где помещаются остальные. Незаметно подкравшись, открыли огонь через окна. Два изменника были убиты, остальные 127 сдались.

Еще более серьезной операцией было нападение на село Колки. В морозную январскую ночь вошли партизаны в селение. Навстречу им попался патруль. Фашисты не сразу заметили партизан, и старик Бужинский, желая воспользоваться неожиданностью, шепотом приказал пулеметчику открыть огонь, чтобы одной длинной очередью смести врагов. Пулеметчик нажал гашетку, но пулемет молчал.

— Замерз, — прошептал пулеметчик.

Тогда Бужинский скомандовал стрелкам:

— Огонь!

Залпом из винтовок патруль был снят.

Фашисты размещались в школе, и, должно быть, залп партизанских винтовок не потревожил их. Скорее всего они подумали, что это их же патрульные стреляют для храбрости. А партизаны, добравшись до школы, без труда сняли часового, и в окна полетели гранаты. Грянули взрывы один за другим, но ответа со стороны гитлеровцев не было, словно их и нет. Партизаны ворвались в школу: тринадцать мерзавцев оказались убитыми, остальные не посмели оказать сопротивление. Забрав оружие, партизаны ушли.

Росту отряда способствовали бесчинства и зверства оккупантов. В одном из своих донесений Сидельников сообщил о таком случае. Гитлеровцы решили устроить облаву на партизан. На 84 машинах доехали они до Старого села, а дальше — в лес — проникнуть не осмелились. Но, должно быть, хотелось им поразить народ каким-то страшным примером и выместить на ком-то свою бессильную злобу против партизан. Они собрали всех, кого могли поймать в селе — 685 стариков, женщин и детей. Прикладами загнали их в церковь. Привели священника и, связав колючей проволокой с двумя его взрослыми дочерьми, втолкнули туда же. Церковь заперли, обложили соломой и дровами, полили керосином и подожгли. Ни одному человеку не удалось вырваться из пламени.

Пример действительно страшный, но фашисты просчитались: не рабской покорностью, не трусливым смирением ответили украинские крестьяне на это зверство; возмущение и гнев толкнули их на борьбу с захватчиками.

Вырастал, вооружался и боролся новый партизанский отряд, созданный нами около месяца назад. В январе в нем было уже 260 бойцов.