На пороге путешествия в будущее
На пороге путешествия в будущее
Осень 1926 года пришла как-то незаметно. Погруженный в повседневные партийные заботы, Хулио не замечал, как шли дни. Время от времени приходили письма с родины, и тогда боль разлуки давала себя знать сильнее. Мысль о возвращении на Кубу не оставляла его, но когда и как это можно осуществить, он не знал. С жадностью он расспрашивал каждого, кто приезжал из Гаваны, и с горечью убеждался, что положение внутри страны становится все тяжелее и тяжелее. Деспотизм Мачадо принимал самые откровенные и отвратительные формы. За инакомыслящими охотились, как за зверями. Уничтожение рабочих деятелей стало обыденным делом для полиции.
Люди дрожали при одном упоминании о плавучей тюрьме «Максимо Гомес», ибо никто оттуда не возвращался. И самое страшное, пожалуй, было в том, что эта тюрьма носила имя величайшего борца за свободу Кубы.
Тюрьма плавала на виду у всей Гаваны, иногда заходила в бухту. Обычно заключенных уничтожали, сбрасывая их в море на съедение акулам. Об этом никто не знал, пока однажды рыбаки не поймали акулу, в чреве которой нашли кисть руки с обрывком манжета и на нем запонки. Манжет и запонка стали передаваться из рук в руки, пока их не опознала жена Клаудио Брусона, рабочего лидера, пропавшего без вести несколько недель назад. Запонка Брусона стала страшной уликой против Мачадо, но полиция быстро подавила возмущение, произведя аресты не только среди рабочих, но и среди интеллигенции. Однако история с Брусоном послужила предостережением полиции, и она, остерегаясь новых разоблачений, стала действовать более осмотрительно.
А в конце июня этого 1926 года пришло письмо с тяжелой вестью: умер Карлос Балиньо. Последние месяцы он тяжело болел. Прикованный к постели, он все равно был опасен властям. Они уже знали о его роли в создании коммунистической партии и его роли в деле воспитания революционеров.
Больной и немощный, он подвергся полицейскому преследованию, и от тюрьмы его спасли только физические недуги.
Но ненадолго. И когда его жизнь оборвалась, первыми узнали об этом полицейские шпики, которые, словно голодные волки вокруг своей жертвы, кружили вокруг его дома.
А через месяц, в конце июля, новая весть ошеломила кубинских революционеров, живших в Мексике: убит Альфредо Лопес.
Для Хулио Антонио это было непоправимое горе. Альфредо Лопес был не только его другом, но и учителем. Правда, что касается правильного понимания классовой борьбы, ученик превзошел учителя: Хулио стал коммунистом, а Лопес долго и мучительно рвал с анархо-синдикализмом, так и не перейдя полностью в лагерь коммунистов. Но своей неподкупной честностью и преданностью интересам рабочего класса он завоевал непререкаемый авторитет среди кубинского городского пролетариата.
Хулио Антонио вспомнил, как в 1925 году Лопес впервые начал посещать кружки, где изучал марксистское учение. Он был мозгом и душой рабочей федерации Гаваны. В августе 1925 года на III Рабочем конгрессе Кубы Лопес стал одним из основателей Национальной рабочей конфедерации Кубы, впоследствии успешно выступавшей против реформистской и раскольнической Кубинской федерации труда, которую поддерживало мачадистское правительство.
Мелья вспоминал Альфредо Лопеса с нежностью младшего брата. Несколько сдержанный и суховатый по характеру, Альфредо преображался на митингах и собраниях в пламенного трибуна. Он был линотипистом, зарабатывал хорошо и мог бы, как многие из рабочих «аристократов», жить тихой жизнью мелкого буржуа. Но все свое свободное время он отдавал борьбе. Его родным домом был Рабочий центр на улице Сулуэта. Железное здоровье и недюжинная воля помогали ему иногда работать от зари и до зари.
Трудно было Хулио Антонио освободиться от нахлынувших воспоминаний, и тогда пришла мысль выразить в словах боль и гнев, наполнившие сердце.
Он сел за стол, чтобы написать статью, но мыслям было тесно в трех газетных колонках, и он писал, пока замысел не воплотился в брошюре, которую он назвал «Зов жертв».
В сентябре того года Международная лига в защиту борцов против террора на Кубе издала в Мексике брошюру Мельи.
Это был своего рода реквием погибшим, проклятие тиранам и призыв к борьбе. Хулио писал о павших от рук палачей Диасе Бланко, Вароне, Куксарде, о рабочем американского происхождения Гранте.
«Боец, — обращался он к убитому другу, — для тебя я не нахожу слов. Я чувствую себя сиротой. Ты погиб, но ты останешься учителем пролетариата… Не слезы я проливаю в память о тебе, нет. Клянусь идти по твоему пути, продолжать твое дело. Разве нам, революционерам, дано выбирать себе смерть? Мы погибаем как солдаты: там, где вражеская пуля настигает нас. Я приветствую тебя, боец! Придет день, когда красные батальоны призовут: „На штурм! На штурм! На штурм!“»
В феврале этого же года в Мексику приехала Оливин. Скрывая от Хулио свои надежды на его недолгое пребывание в изгнании, она старалась не вспоминать прежних разногласий и даже принимала участие в некоторых мероприятиях, которые проводили коммунисты.
В июне она пошла с Хулио на митинг протеста против ареста в Соединенных Штатах рабочих Сакко и Ванцетти. Тысячи горожан собрались у здания американского посольства. Пока руководители митинга искали удобное возвышение, с которого можно было бы произносить речи, неожиданно на балконе посольства показалась высокая, плечистая фигура человека в белой рубашке. Человек выкинул вперед правую руку, сжатую в кулак, и над притихшей толпой понеслись слова гнева, ненависти и разящего сарказма. Люди подались вперед, ближе к балкону: кто этот смельчак? Вдруг за его спиной показалась фигура служащего посольства, явно растерявшегося перед решительностью оратора.
Хулио говорил (это был он), а растерявшийся чиновник дергал его то за правую руку, то за левую. Й когда Хулио кончил, под балконом раздался гром аплодисментов. Но вот появилась и полиция. Вместе с Хулио были арестованы Оливин и еще трое участников митинга. В главном полицейском управлении им инкриминировали нарушение порядка, проявившееся в неуважении к представителям иностранного государства, а также прочие прегрешения. Затем их бросили в камеру, где содержались уголовники. Пять дней их держали под арестом и допрашивали. На второй день у Хулио случился приступ лихорадки — их держали в сыром подвале, — состояние его было крайне тяжелым. Но, несмотря на это, им заявили, что высылают их на Кубу. Было ясно, что в этом замешаны посольства США и Кубы.
Друзья предприняли ряд энергичных мер для их освобождения. По стране прокатилась волна массовых протестов, но все было напрасно: давление американского посла было слишком сильным. Но выручил случай, вернее, аргентинский посол, который был знаком с Оливин и Хулио Антонио. Используя свои связи, он добился их освобождения.
Иногда Оливин казалось, что Хулио решил наверстать упущенное ранее. Он был неистов в работе, не жалел себя, спешил, спешил, спешил. Работа в Национальной крестьянской лиге увлекла его. Он часто выезжал в сельские местности, где помогал крестьянам в их борьбе за проведение аграрной реформы.
Он выступал перед батраками, бедными крестьянами-арендаторами, как правило почти всегда неграмотными, забитыми и запуганными местными помещиками — касиками и политиками.
Ему приходилось работать и среди рабочих. Партия поручила ему трудный участок — шахтеров. Правда, в политическом отношении шахтеры были на голову выше крестьян и даже других представителей рабочего класса, но организованы они были слабо. Его выступления увлекали слушателей своим энтузиазмом и безграничной верой в коммунистические идеалы.
Через несколько лет в январе 1929 года журналист Тристан Мароф будет писать в мексиканской газете «Эль Универсаль Графико»:
«Надо было видеть Хулио Антонио Мелью, чтобы понять его. Сверкающее и незатухающее пламя. Человек, в котором клокочут блестящие мысли, предназначенные не для себя, а для всех. Он владел ясным, точным, броским и умным словом. Ради дисциплины он отказался от всяких лирических словоизлияний, которые были бы в ущерб смыслу и снижали бы силу его воздействия. Он был всегда убежден в том, что говорил, и совесть его была в ответе за все сказанное».
Он не прерывал переписки с друзьями. Это был не просто обмен новостями, а порою размышления, порою анализ политической обстановки и революционного движения. Так, в письме от 18 сентября 1926 года Хулио писал Густаво Альдерегиа:
«Борьба всех сил и тенденций против империализма в настоящий момент является самой важной борьбой».
В своей работе среди эмигрантов в Мексике он старался объединить их всех в единую организацию, которая должна была стать ядром движения за освобождение Кубы. Правда, он не раз признавался себе, что не знает, каким будет этот путь к освобождению. Разумеется, без участия коммунистов и других прогрессивных элементов на самой Кубе нечего было и думать об освобождении. Но пока Хулио Антонио не делился ни с кем своими мыслями. К чему болтать, если сам во многом не уверен.
Осенью же он получил письмо от Альдерегиа, которое очень его обрадовало. Доктор стал основным связующим звеном между Мексикой и Кубой. И негласно возложенную на него миссию он исполнял честно и энергично. Так вот, в этом письме доктор писал о возможном сотрудничестве Мельи в кубинской газете «Эль Диа».
«Захочет ли редакция газеты «Эль Диа» сотрудничать со мной, — писал он доктору. — Я же в этом заинтересован. Во-первых, чтобы иметь возможность для публичных выступлений, а во-вторых, смотришь, и заработаю несколько песо, которые мне крайне необходимы. Но в первую очередь меня интересуют публикации, а потом уже деньги. Думаю, что, покупая мою «рабочую силу», они получат не очень много «прибавочной стоимости». Но если они не будут платить, я все равно буду присылать мои корреспонденции. Если они принимают мое предложение, я могу высылать антиимпериалистически направленные материалы, интересующие общественность, разумеется, написанные с должным «благоразумием», чтобы не отпугнуть консерваторов. В конце концов я согласен, чтобы мой гонорар выразился в подписке за счет редакции на газету. Таким образом я буду получать вести с Кубы.
Успехи Народного университета вызывают у меня невиданный энтузиазм. Я с радостью вижу, что дела там сейчас идут лучше, чем раньше. Значит, правда, что будущее всегда лучше прошедшего. И ближайшее будущее будет еще лучше. Если мы будем настойчивы в своей деятельности, я верю в будущее Кубы. Года через четыре мы станем единственной силой, способной противостоять тирании».
На ноябрь этого года намечалось провести в Брюсселе Международный конгресс антиимпериалистических сил. Он думал отправиться в Европу в октябре и по этому поводу писал на Кубу Саре Паскуаль:
«Нет причин для пессимизма. Ты правильно заметила в твоем втором письме, что нынешняя обстановка осложнилась. Но в ней самой зарождается будущее. Когда придет конец этому тропическому фашизму, ты увидишь, какое поколение мы вырастили. Здесь испытываются люди и расчищается — дорога. Мы видим тех, кто стоит по другую сторону: они так и ждут случая подороже продаться.
Думаю в октябре отправиться в Европу на Международный антиимпериалистический конгресс, в Брюссель. Он должен принести большую пользу всему международному революционному движению. Думаю, что будет непростительным, если с Кубы никто туда не поедет. Надо приложить все усилия, чтобы послать делегатов. Народный университет, Антиимпериалистическая лига, рабочие организации, студенты — все могут послать своих представителей. Опыт, который приобретется на конгрессе, стоит целой жизни. Если обстоятельства мне позволят, я поеду в Россию, и в настоящий момент это самое главное для меня».
Однако Брюссельский конгресс был перенесен на февраль 1927 года, и Хулио занялся подготовкой к первому объединительному съезду крестьянских организаций Мексики.
Мелья, перуанец Сальвадор де ла Пласа и венесуэлец Густаво Мачадо были делегированы на этот съезд от Антиимпериалистической лиги Америки. На съезде собрались делегаты от крестьянских общин 17 штатов страны.
Крестьянство в Мексике оставалось потенциальной силой в революционном движении, и компартия проводила в его среде большую пропагандистскую работу. Выступая перед делегатами съезда, Хулио говорил о необходимости прочного союза рабочих и крестьян в борьбе против империализма.
В истории мексиканского крестьянства этот съезд занимает особое место. В его решениях было записано требование (как программа-максимум) обобществления земли и всех средств производства. Съезд образовал Национальную крестьянскую лигу, лозунгом которой стали слова «Земля и свобода».
Съезд избрал делегатом на Брюссельский конгресс Хулио Антонио Мелью и одобрил текст приветственной телеграммы, которую затем направили правительству Советского Союза.
Через несколько дней Хулио Антонио был уполномочен представлять в Брюсселе оргкомитет Антиимпериалистической лиги Америки и ее отделения в Мексике, Панаме и Сальвадоре.
Прошло рождество, и в начале января 1927 года трясущийся и скрипящий во всех суставах поезд повез Хулио Антонио к северной границе Мексики. Там он пересел в экспресс и через два дня был в Нью-Йорке. Оставался еще пароход до Гавра. В ожидании отплытия в Европу Хулио Антонио не сидел сложа руки, он связался с местной Антиимпериалистической лигой и компартией и даже принял участие в большом городском митинге, посвященном третьей годовщине со дня смерти В. И. Ленина.