XXXV ПЯТНИЦА, 17 ФЕВРАЛЯ 1673 ГОДА
XXXV ПЯТНИЦА, 17 ФЕВРАЛЯ 1673 ГОДА
Введение
Итак, премьера пьесы состоялась в Пале-Рояле 10 февраля 1673 года и прошла успешно: сборы поднялись до 1992 ливров. Мольер играет Аргана, Арманда — Белину, Лагранж — Клеанта. Неприметный Боваль добивается успеха в роли Фомы Диафуаруса. Малютка Боваль, дебютантка, играет Луизон, а ее мать — служанку Туанету. «На «Больного» спешит весь город», — свидетельствует Робине. Кряхтенье, стоны, хвори Аргана забавляют партер. Под толстым слоем грима никто не видит смертельной синевы лица. По воле случая Мольер, выходец из народа, возвращается к народу в эти последние дни. И все же ни аплодисменты, ни безудержный смех, ни сборы не рассеивают мрачных мыслей о равнодушии короля. Горький вкус поражения мог бы оставить на губах такой конец жизни, если бы последнее ее действие не разыгрывалось на редко достигаемых, слепящих, почти легендарных вершинах человеческого величия и не отбрасывало на всю эту жизнь свой отблеск. Наперекор грозам и бурям, опрокидывая или обходя препятствия, невзирая на все унижения, выпадавшие актеру, на множество домашних и деловых забот, на душевную боль, на хрупкое здоровье, он в конце концов стал вровень с самыми великими. И что, может быть, важнее, его творения — единственные в своем роде: живя в эпоху, одержимую подражанием древним, он, в сущности, так мало им обязан. Этот борец брал верх во всех поединках. 17 февраля он одерживает самую славную и трудную победу: победу над самим собой, над тем слезливым, взывающим к жалости малодушием, которое, что бы мы там ни говорили, остается частью нашего существа. Его смерть — увенчание, выразительный символ его жизни, мастерский завершающий штрих. Мольер умирает, как жил. Телесная немощь не приводит у него к потере самообладания; напротив, он собирается для последнего усилия. В его смерти, как в смерти Толстого или Гете, заключен глубокий смысл. Тех, кто способен хотя бы понимать такие вещи, она многому учит, и трогает остальных. Речь идет не о лихорадочной активности умирающего, охваченного маниакальными наваждениями или хватающегося за свою главную добродетель в краткий миг предсмертной ремиссии. Мольер принял — а может быть, и искал — такую смерть совершенно сознательно. Не то чтоб он, как старый лицедей, хотел сорвать аплодисмент под занавес. Наоборот, он сделал все, что мог, чтобы скрыть свою бледность, свои неодолимо мучительные страдания, и эта целомудренная сдержанность тоже может служить примером. Подлинным его желанием было — дойти до конца: в искусстве, в страсти. Это нужно ему самому прежде всего — недаром он отверг в свое время советы Буало, увещевавшего его уйти с подмостков. Для Мольера было делом чести остаться на сцене, умереть на сцене, раз уж он избрал ремесло актера. Его смерть больше сделала для социальной и религиозной реабилитации этого ремесла, чем успех, которого он добился, и блестящие знакомства, которые он завязал в течение жизни.