Прорыв

Прорыв

1

С полудня застонал бобыничский лес от разрывов снарядов и мин. С корнями выворачивало деревья, осколки срезали толстые ветви вековых дубов, вершины гонких сосен. Падали убитые, в муках корчились раненые партизаны, женщины и дети. Казалось, страшнее этого ада ничего не может быть. Но часа в четыре появились самолеты, артиллерия усилила обстрел — и вот уже не стало слышно отдельных разрывов, беспрерывным гулом ревел лес.

Оставаться здесь было невозможно: утром немецкие воинские части могут начать наступление со всех сторон. Чтобы спасти раненых и население, командование оперативной группы Полоцко-Лепельского соединения на этот раз решило прорываться через железную дорогу не на одном участке, а в разных местах и тем самым ввести в заблуждение противника, заставить его рассредоточить свои силы. Каждая бригада получила свое направление.

Под вечер Николай Александрович Сакмаркин созвал командиров отрядов и взводов, комиссаров и политруков. Собрались на холме в изреженном за этот день леске. Внизу, у подошвы, — госпитали. Многие укрытия разворотило снарядами и бомбами, под каждым деревом лежали группки раненых.

— Положение тяжелое, но не безнадежное. Надо прорываться через «железку». Место прорыва нашей бригады определено между станциями Кульгаи и Загатье. На штурм, — комбриг так прямо и сказал, — пойдем сегодня ночью четырьмя отрядами. Разведке обеспечить маршрут продвижения.

Я спохватился: почему только четырьмя, а где еще три отряда? Мне пояснили, что они ушли с А. В. Сипко прорываться в другом направлении.

«Обеспечить маршрут продвижения»… Это намного сложнее, чем просто разведать. Две ночи мы уже вели усиленную разведку во всех направлениях, знали, в каких деревнях находятся вражеские заслоны и гарнизоны, как они укреплены, где ставят засады. Нам почти везде можно просочиться. Но как провести четыре отряда партизан и более двух тысяч населения, раненых, больных? А надо провести во что бы то ни стало, да так, чтобы гарнизоны до подхода к железной дороге не втянули нас в бой. Если обнаружат, окажемся в тисках сильно укрепленного кольца.

Как только смерклось, снова пошли в поиск — на этот раз с разведкой отряда Константинова. Нас усилили не только своими пулеметчиками, но и бригадной разведкой. Поэтому в штурмовую группу попали братья Леонтий и Прокоп Кирилловы, другие знакомые мне ребята. Вышли из лесу и направились на деревни Рябчонки, Углы. Благополучно миновали гарнизоны в Быстрице, Сапегах, Муравьях, Плиговке, в Великом Селе. Слева от нас — Кульгаи. Везде идем по болоту, а на лесистых погорках, в деревнях стоят гарнизоны. Гитлеровцы то и дело пускают ракеты, бьют из пулеметов, хотя мы пока не обнаружены.

У железной дороги редкий осинничек обрывается, и ровное болото тянется до самой насыпи — метров триста. Ни кусточка, ни кочки, только в отсветах ракет холодно поблескивает вода. Но надо разведать огневые точки, и мы шагнули в болото. Вязкая, местами по пояс, колючая жижица коробила тело, а нельзя не идти. Пригнувшись, почти ползком пробираемся по редким шуршащим зарослям перезимовавшей осоки. Так добрались почти до самой насыпи.

Видимо, шорохи и случайные всплески насторожили охрану. Взлетели ракеты, послышались пулеметные и автоматные очереди.

Густо же укреплена дорога! Маленькие огоньки вспыхивали в полусотне метров друг от друга. С фланга они казались еще гуще, потому что как раз здесь, слева по ходу, дорога делала крутой дугообразный поворот. Если учесть, что и противоположная сторона дороги укреплена (а это, безусловно, так), то место вовсе неудобное для прорыва. Но лучшего не найдешь, да и некогда искать.

Когда утихомирилась охрана, отошли в лесок, расположенный в километре от «железки». Здесь осталась основная группа, чтобы обеспечить охрану близких подступов к дороге. В штаб отправили Ивана Киреева с двумя партизанами, в деревни — пикеты с проводниками. От деревни к деревне они должны привести сюда бригаду, раненых и гражданское население.

В полночь мы встречали своих. Наши разведчики и проводники благополучно провели отряды и население между вражескими гарнизонами и заслонами.

Иван Попов доложил комбригу о положении у «железки». Николай Александрович скрупулезно уточнил детали, а затем тут же развернул бригаду по фронту — и мы двинулись на штурм.

Шли молча, торопясь, но тихо. Впереди — бойцы с ручными пулеметами и автоматами, за ними — все четыре отряда бригады. Еще сотня шагов, а то и меньше, и нас приютит осинник, откуда и начнется настоящий штурм укреплений линии.

Вдруг автоматный огонь резанул нам навстречу. Это было так неожиданно, что в первые минуты в наших рядах произошло замешательство. Партизаны падали — то ли убитые, то ли раненые, то ли ошеломленные неожиданностью. Старики, женщины, дети, следовавшие за нами по пятам, бросились назад. В этот же момент оставшиеся позади гарнизоны открыли огонь из минометов. К счастью, он был неприцельным.

При свете ракет я увидел комбрига. Он высоко поднял автомат и крикнул:

— Кому жизнь дорога — вперед!

Партизаны бросились к осиннику, смяли засаду, выскочили к болоту и, проваливаясь по пояс в грязь, пошли на насыпь. Откос захлебом автоматных и пулеметных очередей встретил партизанскую лавину. Но ничто уже не могло остановить нас, даже мины.

Они густо месили болото впереди нас. Одна разорвалась рядом, и меня обдало липкой грязью. Протер глаза и вижу: как-то странно оседает в осоку Прокоп Кириллов. Бросился к нему: сражен наповал, а рядом лежит Леонтий, его 16-летний брат, тоже разведчик бригады.

Слева от меня Владимир Силивестров перевязывает кого-то из наших ребят. При свете ракеты вижу только белый бинт, который он быстро наматывает на чью-то голову. В следующее мгновение Володя отшатывается от раненого, валится на бок. К нему бросается его жена Лена, но не добежала: упала, сраженная пулеметной очередью. В этот момент черный столб встал между мной и Алексеем Денисовым, обдало холодным и липким. Смахнул грязь с лица и — странно: ничего не слышу. Звенящая тишина в ушах. Вижу, как Денисов оседает в болото. Подхватываю его и кричу, но сам не слышу своего голоса, а в голове — звон. Значит, контужен. Теперь уже Катя Лях и Фруза Станиславчик подхватывают Алексея, поддерживая, тащат к насыпи.

Бросился и я на крутой откос. Замечаю окоп, прикрытый сверху плащ-палаткой. Левой рукой сдергиваю ее; при вспышке взвившейся ракеты вижу троих, прижавшихся на дне. Автомат будто сам собой задрожал в правой руке и… возвратил слух. Треск выстрелов, уханье гранат, выкрики, стоны — все это на какое-то мгновение хотя и глушит меня, но зато приводит в нормальное состояние.

На самой насыпи уже мелькнул в длинной шубе Макар Фидусов. Еще миг — и он схватился врукопашную с тремя гитлеровцами. К нему торопится Евгений Матюшенко, но тут же, будто споткнувшись, упал на рельсы. Тороплюсь и я на выручку своему командиру, но меня опередил разведчик Михаил Михайлов. Прикладом автомата он ловко бьет по голове фашиста, с другим расправляется сам Фидусов, третий тоже катится в кювет.

Теперь на откос выскочили почти все уцелевшие из штурмующей группы. С противоположной стороны на насыпь хлынули гитлеровцы. Вспыхнула рукопашная схватка. Лишь изредка гремят выстрелы, короткие автоматные очереди. Возле меня падает Женя Краснова. Наверное, та же очередь тяжело ранила в предплечье нашего разведчика Ивана Булу.

К нему бросилась партизанка Рая Щербаковская. Рука у раненого болтается на сухожилиях. Рая второпях, видимо, не замечая этого, пытается изо всех сил стянуть его за насыпь, в безопасное место. Раненый от боли потерял сознание и свалился на землю. Я на ходу помог ей стащить Ивана с полотна и крикнул, чтобы выносила подальше. А сам опять залег между рельсов и открыл огонь по наседавшим со стороны Зябок фашистам.

На полотне лежали убитые и раненые. Не только знакомых из своего отряда, а всех раненых вытаскивали кто как мог. Рая, видимо, тоже не знала нашего Ивана Булу. А я-то воевал вместе: он, шестнадцатилетний паренек, упросил-таки взять его в разведку, и вот теперь…

Смотрю: Рая опять на полотне, снова кого-то тащит из-под огня. Смелая какая! Только потом она узнает, что в этом штурме погиб ее родной брат Абрам Борисович Щербаковский вместе с женой Фрузой Корнеевой.

Щербаковский одним из первых, еще в июле сорок первого, ушел в партизаны. Сначала их, активистов, было немного, а затем, когда из-за линии фронта возвратилась группа секретаря Сиротинского райкома партии В. М. Фролова и председателя райисполкома А. В. Сипко, они соединились и всю зиму 1941/42 года готовили в нашем районе силы для партизанской борьбы. Абрам Борисович был смелым и находчивым, участвовал во многих боевых операциях. Его высоко ценили и Василий Михайлович Фролов, и Антон Васильевич Сипко.

Я орудовал на насыпи. То прикладом автомата, то короткими очередями помогал товарищам, над которыми нависала смерть. Вижу: на рельсы взобрался Иван Парфенович Щукин. К нему тут же бросились два гитлеровца, правда, жидковатые для нашего высокого и плотного начальника штаба отряда. Схватив автомат за ствол, Иван Парфенович в мгновение уложил одного из них. Второго короткой очередью прикончил писарь Иван Фомин. Я бросился к Щукину:

— Уходите, Иван Парфенович! Вы такой… ну, неповоротливый.

— Неповоротливый, говоришь? — и тут же, полуобернувшись, резанул по гитлеровцу, бросившемуся с широким штыком навстречу какому-то партизану. — Вот так-то, Михась!

На насыпи все больше и больше накапливалось партизан. Заметил, как откуда-то из-за противоположного откоса секанула очередь. Только что бежавший рядом с Иваном Михайловым партизан вроде споткнулся и стал крениться к рельсам. На какой-то миг его поддержал Михайлов и тут же сам упал на откос. Убит?! Нет, отполз подальше и, не поднимаясь, легонько взмахнул правой рукой. Через несколько секунд из-за насыпи взметнулось пламя взрыва. Оказалось, гитлеровцы засели в водоотводной трубе и оттуда время от времени били короткими очередями по выскакивающим на полотно партизанам. Это заметил Михайлов, когда поддерживал смертельно раненного бойца, и швырнул, точнее, вкатил гранату в водоотводную трубу.

Довольный, он поднялся и начал отряхивать песок с коленок (тоже еще забота!). В это время на полотно взбежала его жена — Анна Константиновна Потапова. Это она в самое тяжелое время прятала в своем доме подпольную группу Сипко и Фролова из Сиротинского РК КП(б)Б. Анна Константиновна увидела мужа и только шагнула к нему, как нарвалась на целый поток трассирующих пуль и осунулась на рельсы. К ней подбежали товарищи и вместе с Михайловым понесли с насыпи.

И наш комиссар Андрей Григорьевич Семенов тоже вскочил на рельсы. Он вдруг замер на месте, к чему-то прислушиваясь, а в следующую минуту подал команду:

— За мной! — и бросился с насыпи в сторону Кульгаев.

Когда за ним рванулись скопившиеся на рельсах, он приостановился, подозвал Павла Гаврилова:

— Мина есть?

— Нету.

— Тол?

— Тоже.

— Что же это ты, братец?! — Но тут же приказал: — Собери ребят и держи оборону со стороны Загатья. Я — к Кульгаям.

Справа и слева от места прорыва разгоралась перестрелка. Комиссар чутким ухом уловил звуки нарастающего боя и решил усилить правый и левый фланги.

Гитлеровцы наконец были сметены с насыпи, отошли они и с противоположной стороны, куда держали путь партизаны. И вот уже голова нашей колонны всползла на железнодорожное полотно, перевалила его и направилась на северо-запад. А через насыпь несли раненых, перебегали старики, женщины с детьми.

Но тут ожил правый фланг: застрочили автоматы, пулеметы. Неужели смяли охранение и группу Гаврилова?..

Взбежал на полотно и Леонид Петрович Казаков, комиссар отряда имени В. И. Чапаева. Бесстрашный и находчивый в любой обстановке, он и теперь не растерялся. Под пулями собрал партизан, переваливших через насыпь, и бегом повел их на правый фланг. Там вскоре вспыхнула жаркая схватка, и вражеские пулеметы вдруг разом заглохли.

Однако с левого фланга продолжали обстреливать место прорыва. Часто рвались и пущенные оттуда мины. Получилась заминка: люди залегли по обе стороны насыпи — и ни с места. Сакмаркин, почувствовав это, тут же появился на насыпи, начал наводить порядок. Он подбадривал людей, просил поторопиться. Одновременно комбриг подбирал партизан для защиты флангов и посылал небольшие группы то в сторону Кульгаев, к Семенову, то в сторону Загатья, к Казакову. Как когда-то Антон Владимирович на переправе через Ушачу, так и комбриг здесь, на железнодорожном полотне, делал все возможное, чтобы люди побыстрее перебрались через «железку» и вышли из блокированного района.

Мы уже около часа удерживали прорванный участок, а конца длиннющей колонны все нет и нет. Странно, но, по моему подсчету, нашим четырем отрядам вместе с населением для перехода «железки» требовалось не больше чем полчаса. Тем более, что повозки с домашней утварью и скотом люди оставили у болота и даже мы бросили там верховых лошадей, с ними не пробрались бы к насыпи. И только сейчас заметил, что к нам присоединились и партизаны бригады И. Р. Шлапакова, и отряды из бригады имени С. М. Короткина вместе с гражданским населением, которое следовало с ними.

Среди разрывов мин и снарядов вдруг замечаю: какая-то партизанка выбежала на насыпь, схватила раненого и поволокла под откос. Вытащила второго, подползла к третьему и попыталась стянуть его с рельсов.

«Погибнет!» — мелькнуло у меня в голове.

Подбежал к ней и крикнул:

— Уходи! Здесь и так много… трупов.

Однако помог ей стащить раненого и только в кювете рассмотрел: это же Катя Киреева из Барсучины, односельчанка нашего Ивана Киреева! Она из отряда имени Ф. Э. Дзержинского, что в бригаде имени С. М. Короткина.

— Уходи отсюда! — кричу ей на ухо.

Но она стала перевязывать раненых.

Тут же, среди разрывов снарядов, свиста пуль и осколков, повстречал Александра Парфеновича Матюшенко, своего коллегу — политрука из отряда имени С. М. Кирова. С ним вдвоем бросились по полотну в сторону Загатья, где вдруг вспыхнул жаркий бой. Александр захватил с собой первых попавшихся партизан, и мы устремились на правый фланг. Здесь вступили в бой с группой гитлеровцев, пытавшихся закрыть проход через «железку». Матюшенко, небольшого роста, верткий и смелый, появлялся неожиданно на самых острых участках схватки, увлекая за собой партизан. Он из Барсучины, откуда и Катя Киреева, и его командир Николай Константинов. Много в партизанах бывших жителей и уроженцев этой деревни.

Живой поток все плыл и плыл через железнодорожное полотно. А вражеский огонь с двух сторон не прекращался, хотя по-прежнему Сакмаркин, не страшась пуль и осколков рвущихся мин, собирал группы партизан и отправлял их то в сторону Загатья, то Кульгаев.

А вот и новая беда. Вдруг ударили «эрликоны» — немецкие малокалиберные автоматические пушки. Мелкие снаряды сыпанули сначала с недолетом, затем с перелетом. Я бросился между рельсов, прижался к шпалам. Следующая «пачка» снарядов угодила как раз по месту прорыва. Люди шарахнулись на обочины, но нигде не было спасения. Закричали, застонали раненые. Прильнув ухом к рельсу, я отчетливо услышал глухой металлический перестук. Значит, автоматическая малокалиберная пушка била из бронепоезда.

Мне почудилось, что он шел со стороны Кульгаев, и я бросился на левый фланг. Оборону в основном здесь держали партизаны отряда Константинова, хотя были бойцы и других подразделений. Пока подбегаю к охранению, замечаю: лежат по откосам Иван Комлев, Владимир Сидоров, Миход Торбеев. Уже бездыханные. Кого-то из них перевязывала Нина Букарева — она тоже лежит рядом; в руке зажат бинт, узкая белая полоска его длинно растянулась на сером гравии.

2

Мы несли большие потери, а конца людскому потоку не видно. Там, на Ушаче, комиссар отряда имени В. И. Чапаева Леонид Казаков догадался «завернуть» хвост колонны и тем самым ускорить переправу. Тут этого не сделаешь: по пояс в болоте не ускорить шагу.

А каратели все усиливали напор. Ведь им не составляло особого труда подбросить по железной дороге или из соседних гарнизонов на машинах свежие силы. Кипели схватки не только на нашем участке. Слышно, как правее от нас, возле самого Загатья, также прорываются партизаны.

Я лежу вместе с бойцами отряда Константинова, прижавшись левым плечом к рельсу. Все-таки защита: гитлеровцы бьют не напрямую, а из-за закругления. Вот если прорвутся да ударят вдоль колеи, плохо придется нам… Как же там, в заслоне Семенова, действуют партизаны? С той стороны нет закругления, и рельсы — не защита.

Комбриг подбежал к нашему заслону, поднялся наверх из болотистого кювета. Поднимался, не пригибаясь, а над насыпью визжали пули. Убьют комбрига, что мы тогда будем делать в такой сложнейшей ситуации? Видимо, в тот момент я не один так подумал: кто-то из партизан подскочил к Николаю Александровичу, почти силой положил его на полотно. А где же его ординарец Алексей Купцов?

— Попова ко мне! — вскоре раздался голос комбрига.

Я пополз следом за Поповым.

— Забирай свою разведку… — Сакмаркин на минуту замолк. — Слышишь бой? — он махнул рукой на насыпь.

Действительно, в той стороне, куда ушла голова колонны, уже вспыхнула схватка, да и небо озарилось вспышками ракет.

— Давай туда с ребятами! — приказал Сакмаркин.

У разведчиков — ушки на макушке: коль позвал Николай Александрович, значит, новое задание. Собрались тотчас же и скатились по откосу в противоположный кювет.

Тут болотистых мест почти нет, водой заполнены лишь карьерчики, откуда брали песок для насыпи. Дальше пошел кустарник, стало совсем сухо.

Впереди — Старинка, небольшая деревенька. Оттуда и татахкали пулеметы. Население укрылось в кустарнике, а партизаны, пробравшиеся со средины колонны в голову, залегли в кювете, изредка били по пулеметным вспышкам.

Мы бросились к ним. Выяснилось, как только голова колонны подошла к Старинке, оттуда открыли стрельбу. Какова сила противника, гарнизон здесь или просто заслон — никто не знал. Но чувствовалось, что огонь гитлеровцы вели с открытых позиций, значит, вырыть траншеи, построить прочие укрепления они не успели. Или их только что перебросили сюда, чтобы перерезать нам путь, или какое-то подразделение остановилось на отдых, а колонна наскочила на них.

— Сейчас проверим, — говорит Попов и приказывает: — Маркосян, зажигательными — по крыше!

Дело было как раз перед рассветом, и на фоне неба угадывалось очертание крыши какого-то строения.

Таджат глухо щелкнул диском, видно, заменил на «зажигательный». Через полминуты веер трассирующих пуль понесся к ближайшему строению. И второй раз пулеметчик нажал на спусковой крючок.

Некоторое время мы ждали. Похоже, что и враг выжидал: видимо, пулеметные очереди для него оказались неожиданностью. До сих пор отсюда раздавались короткие автоматные щелчки и резко бухали винтовки, а тут вдруг отозвался пулемет.

Вскоре вспыхнула стреха, в которую минутой раньше вонзились пулеметные строчки. Стало светло как днем, и мы увидели заметавшихся гитлеровцев. Действительно, они сидели не в траншеях.

— Ура-а! — кто-то крикнул справа от меня, и добрая сотня партизан, скопившихся к этому времени в кюветах, бросилась к деревне.

Гитлеровцы открыли огонь, но, ослепленные пламенем горящих построек, стреляли теперь наугад.

За считанные минуты все перемешалось: и партизаны, и враги. Теперь уже лишь изредка раздавались очереди, больше действовали врукопашную.

Вместе с Фрузой Станиславчик я взял правее первой хаты и прямо нарвался на большую группу гитлеровцев. Дал очередь, схватил за руку Фрузу и сразу же за угол. Выглянул осторожно оттуда. Действительно, теперь стрелять уже никак нельзя: партизаны бегают за гитлеровцами, гитлеровцы — за партизанами. Одна надежда — на свои руки. Ринулся было за угол дома, но меня окликнул Попов, оттянул в сторону дороги, по которой мы ворвались в деревеньку.

— Прислушайся, — сказал командир.

Что-то непонятное творилось на том месте «железки», где прорвались партизаны и население. Бой затихал, точнее, концентрировался только на том участке, где перебирались через насыпь, а заслоны справа и слева молчали.

— Надо проверить, — решил Попов, — а тут и без нас разберутся.

Захватив с собой пятерых разведчиков, мы бросились к «железке». Бежали к насыпи, а по дороге на Старинку торопился людской поток: горящие постройки служили для них хорошим ориентиром.

Только узенький участочек оставался от места нашего прорыва, когда подбежали к железной дороге. Но и сейчас через этот проход, хотя и простреливаемый сквозным огнем с двух сторон, катился людской поток. Сколько же с нами идет людей!

Со стороны Загатья снова пророкотали «эрликоны», усилился и пулеметный огонь. Пригнулись и тут же увидели невдалеке громаду бронепоезда. Мы уже знали (сами видели), что он представляет собой. Посредине его обшитый бронезащитными листами паровоз, спереди и позади — две-три платформы, обычные, по бортам которых плотно лежат мешки с песком. Там, за укрытием, размещались солдаты — с «эрликонами», пулеметами и минометами, с солидным запасом патронов, снарядов и мин. Такую махину не сразишь из ПТР. Потому и неудивительно, что наше боевое охранение отошло.

Каратели потеснили к этому времени и партизан отряда имени С. М. Кирова. Теперь бойцы Константинова оказались не под прикрытием рельсов и тоже постепенно отступали. Вдруг и с той стороны ударили «эрликоны», правда, издали.

Бронепоезд, шедший из Загатья, неожиданно усилил огонь, на большой скорости рванулся вперед и, пуская огромные клубы пара, заслонил собой узенький проход через насыпь. Тут же ударили с платформ бортовые пулеметы, коротко засветились минометные вспышки. Мины полетели и в сторону бобыничского леса, и туда, куда быстро уходила проскочившая через железную дорогу колонна, — на луг и кустарник, простиравшиеся к Старинке.

Партизаны охранения чуть отползли от насыпи. Они теперь были в мертвом пространстве, но и сами не могли ничего сделать железной громадине, заслонившей переход через насыпь.

— Гранатами — под вагоны! — раздался приглушенный голос Леонида Казакова.

«Значит, жив комиссар!» — с радостью подумал я и увидел, как тут же сверкнули под платформами огненные вспышки разрывов.

Недолго заслонял бронепоезд переход через насыпь. Видно, разрывы гранат что-то повредили или могли повредить колеса и рельсы, пробить деревянный пол платформ. Бронированная махина медленно отползла в сторону Загатья, но огня не прекратила.

И тут снова бросились на насыпь люди, залегшие было на подходе к железной дороге.

Но вот со стороны Кульгаев донесся протяжный хриплый гудок, отошедший бронепоезд отозвался пронзительным свистком. Что за сигналы?

Через несколько минут стало ясно, что две бронированные громадины двинулись навстречу друг другу. Рвались мелкие снаряды, в болоте чавкали мины, поднимая грязные фонтаны, свистели пули — в основном трассирующие. А люди все бежали и бежали через насыпь, многие падали, сраженные осколками и пулями.

Мы ничем уже не могли помочь им, не могли противостоять двум бронепоездам: кончались патроны, гранат вовсе не было.

— Отходить к шоссе! — подал команду Сакмаркин.

Разведке приказали проверить шоссейную дорогу Полоцк — Прозороки. Она проходила параллельно железной дороге неподалеку от места нашего прорыва.

3

Шоссе оказалось свободным, даже не видно обычных крестьянских подвод. Это нам и на руку. За дорогой в полукилометре — лес. Совсем хорошо!

Подошла основная колонна, и Сакмаркин подал команду: только вперед. Вот наконец и лес, низкорослый, жиденький; на частых высотках — редкий молодой сосняк. Остановились у небольшой солнечной полянки. Комбриг развернул карту. На ней леска не значилось. Видно, когда она составлялась, его еще не было. Поэтому Сакмаркин распорядился разведать, как далеко тянется этот молодой лес, есть ли впереди населенные пункты, кто располагается в них.

Долго, километров десять, шли лесом. Никаких признаков жилья и людей, даже по дорогам никто не проезжал нынешней весной.

Сакмаркин призадумался, когда доложили ему о результатах поиска.

— Значит, будем отдыхать, приводить себя в порядок. Затем двинемся вперед.

А на месте прорыва через «железку» все еще вспыхивали схватки, оттуда ветер доносил одиночные винтовочные выстрелы, взрывы гранат. Это оставшиеся группы партизан все еще пытались прорваться через железнодорожное полотно.

Как уснешь, если надо перевязывать раненых, напоить-накормить их, а у нас — одни крохи в вещмешках? И разве можно уснуть, когда рядом заплаканные женщины разыскивают своих детей, а дети ищут матерей?

Кое-как докоротали время до полудня, малость пообсохли на солнышке и двинулись дальше. Мы, как всегда, пошли впереди колонны. Для нас опять собрали боеприпасы, в основном трофейные, взятые в Старинке.

Уже лес остался позади, потянулись поля и перелески. И вот тут-то мы увидели, что каждое поле, большое и маленькое, разрезано бороздами на полоски. Мы вышли в западные районы Белоруссии.

Вот и первый хутор показался на нашем пути. В бинокль я заметил добротный дом, недавно покрытый тесом. Рядом такие же надежные постройки, тоже под тесом, только изрядно почерневшим, в пятнистых прозеленях мха. Тут же, рукой подать, большой сад, меж деревьев — ульи. Да, неплохо живет хозяин. И тут мне припомнилось где-то прочитанное: буржуазное польское правительство расселяло вдоль границы вот в таких хуторах осадников, своих верных стражей.

Колонна была уже метрах в семистах от хутора, как оттуда прогремели четыре винтовочных выстрела. К счастью, пули просвистели высоко над колонной.

Разведка быстро двинулась к хутору, полуохватывая его с двух сторон. Там, однако, никого не оказалось — все двери настежь. Только неподалеку на лужайке паслись две лошади. Мы с Поповым вскочили на них и помчались к колонне.

Такое повторялось не раз. Хозяева, издали обстреляв нас, оставляли дом и уходили. Богато жили осадники. В амбарах и погребах — окороки, колбасы, сало, различные соленья, в сараях — свиньи, овцы, коровы и телки. Тут-то мы и основательно подкрепились за все голодные блокадные дни.

Гитлеровцы, стараясь не упустить нас, шли по пятам, а мы-то вовсе и не догадывались об этом.

Присоединившиеся к нам во время прорыва партизаны бригады имени С. М. Короткина и смоленские подразделения замыкали колонну. В их обязанности, естественно, входило и тыловое охранение. Но вот что произошло в небольшой деревеньке, где остановились на кратковременный отдых взвод отряда имени А. В. Суворова нашей бригады и смоленское подразделение. Они занимали последние по направлению движения хаты.

Что-то неладное почувствовал командир хозвзвода бригады Иван Петрович Михайлов и решил проверить, как охраняются тылы. Подошел к крайней хате. Его никто не остановил: часового не было. Значит, подумал Михайлов, партизаны усилили боевое охранение, вынесенное за деревеньку. Заглянул в хату: восемь партизан лежат вповалку на полу; над столом склонили головы две девушки — не то медсестры, не то пулеметчицы.

Сначала Михайлов хотел разбудить партизан, но жалко стало: все-таки целую ночь были в бою, по-человечески не отдыхали и в предыдущие. Командир хозвзвода присел на широкую лавку у окна, склонил голову на подоконник — его тоже одолевал сон. Но он заставил себя встать, рассеянно взглянул в окно и — отшатнулся: из перелеска показалась густая цепь карателей, не менее полутора сот.

— Подъем! — крикнул Михайлов изо всей силы, но никто даже не шевельнулся. Он еще раз крикнул: — Тревога!

Партизаны спали мертвецким сном. Попробовал растормошить одного, второго, третьего — только мычанье в ответ.

Взглянул в окно — волосы встали дыбом: у самой околицы поднялась вторая цепь, вернее, первая, не замеченная им минуту назад.

— Немцы! Фашисты! — закричал Иван Михайлов и пошагал прямо по спящим партизанам.

Даже и теперь никто не поднялся, лишь переворачивались с боку на бок, что-то бубня спросонок.

Выскочить в дверь уже нельзя было, и Михайлов бросился на кухню, высадил окно, выходящее на огород, и выпрыгнул на грядки. В следующую секунду метнулся к сараю, чтобы уйти. Но судьба тех, кто остался в хате, не давала ему покоя. «Их смогут поднять только выстрелы!» — с запозданием подумал он. Припав к стене постройки, тут же дал по первой шеренге несколько коротких очередей. Оттуда немедля отозвались автоматным и пулеметным огнем. Это было как раз то, что нужно: стрельба подняла не только смоленских партизан, но и своих, расположившихся через несколько хат и тоже, конечно, уснувших. Михайлов бил и бил короткими очередями, пока не замолк автомат. Каратели тоже вели огонь и по этому дому, и вдоль улицы, по другим хатам небольшой деревеньки, приютившей выходивших из блокады партизан.

Затем Иван побежал огородами, так и не выяснив, что же с ними, со смоленскими товарищами, оставшимися в крайней хате.

Между тем партизаны нашего отряда, поднятые стрельбой, выскочили на околицу и сначала разрозненно, а затем дружно открыли огонь по вражеским цепям, уже ворвавшимся в деревеньку. Но фашисты прорвались на противоположный конец деревни и пошли в атаку. Вот тут их почти всех и положили партизанские пули.

Иван Михайлов бросился к крайней хате и застыл в ужасе: у двери лежало восемь мужчин-партизан и две девушки. Видно, поднятые наконец перестрелкой, они устремились к выходу, и тут их скосили автоматные очереди карателей.

Он еще стоял над убитыми, когда откуда-то из огорода торопливо прозвучала очередь «шмайсера». Иван Петрович медленно осел на землю.

Ранение оказалось серьезным: одна пуля прошла возле самого позвоночника, двигаться самостоятельно Михайлов уже не мог. Смоленские партизаны подхватили его и понесли в безопасное место, а затем передали в наш госпиталь.

И снова отряды двинулись вперед. Наконец показалась низкая пойма в густых, уже зазеленевших копнах лозы, затем засинелась река. Ноги будто сами зашагали быстрее, и вскоре мы стояли на берегу широкой, многоводной и быстротечной Дисны. Ее никак не сравнишь с Ушачей, тут уж о броде нельзя было и мечтать. Река почти вошла в берега, хотя с нашей стороны был еще небольшой разлив. Противоположный берег высился над водой, и на нем мы увидели группы партизан. Даже без бинокля я заметил среди них свою сестру Лиду, рядом стоял ее муж Петр Максимов.

Партизаны махали нам руками, шапками, приветствовали поднятым оружием. Несколько партизан уже возились с лодками, спуская их на воду. Это встречал нас 6-й отряд бригады имени С. М. Короткина. Многие не стали дожидаться лодок, бросились в воду и поплыли.

Все-таки какая это радость встретить своих родных! Мы обнялись, расцеловались и с сестрой, и с шурином. Но вот минула первая радостная минута, и Лида беспокойно стала оглядываться, напряженно всматриваться в плывущих в лодках партизан.

— Нины нету. Погибла наша сестра, — выдохнул я с болью. — Еще в самом начале, одиннадцатого апреля.

Были слезы и на глазах Петра, и на моих, а Лида плакала навзрыд. Но что поделаешь: война безжалостно отнимала у нас самое дорогое — родных, близких, друзей.