Глава первая Держатель Белого Лотоса

Глава первая Держатель Белого Лотоса

Я бежал из Тибета 31 марта 1959 года, и с тех пор живу в изгнании в Индии. В период 1940 — 50 годов Китайская Народная Республика совершила вооруженное вторжение в мою страну. На протяжении почти десятилетия, оставаясь политическим, духовным лидером своего народа, я пытался восстановить мирные отношения между нашими двумя государствами. Но эта задача оказалась невыполнимой, и я пришел к печальному выводу, что извне смогу лучше служить своему народу.

Вспоминая то время, когда Тибет еще был свободной страной, я понимаю, что это были лучшие годы моей жизни. Сейчас я определенно счастлив, но теперешняя моя жизнь, конечно же, весьма отличается от той, к которой меня готовили. И хотя, разумеется, нет смысла предаваться ностальгии, но, думая о прошлом, каждый раз я не могу не испытывать печали. Я вспоминаю об ужасных страданиях моего народа. Старый Тибет не был совершенным, но, тем не менее, можно по праву сказать, что наш образ жизни представлял собой нечто весьма примечательное. Несомненно, существовало многое, что было достойно сохранения и что ныне утрачено навсегда.

Я уже сказал, что слово "Далай Лама" означает разное для разных людей, и что для меня оно всего лишь название должности. "Далай" — это монгольское слово, означающее "океан", а "лама" — тибетский термин, соответствующий индийскому слову "гуру", то есть учитель. Вместе слова "Далай" и "лама" иногда вольно переводят как "Океан Мудрости". Но мне кажется, это следствие недоразумения. Первоначально "Далай" было частичным переводом "Сонам Гьяцо", имени третьего Далай Ламы: "Гьяцо" по-тибетски значит "океан". Далее, досадное недоразумение происходит вследствие перевода на китайский язык слова "лама" как "хо-фо", что подразумевает "живой Будда". Это неверно. Тибетский буддизм не признает таких вещей. В нем только признается, что определенные существа, одним из которых является Далай Лама, могут выбирать способ своего перерождения. Такие люди называются "тулку" (воплощения).

Конечно, пока я жил в Тибете, быть Далай Ламой значило очень и очень многое. Это значило, что я жил жизнью, далекой от тяжелого труда и невзгод огромного большинства своего народа. Куда бы я ни отправлялся, всюду меня сопровождала целая свита слуг. Я был окружен министрами правительства и советниками, разодетыми в роскошные шелковые одеяния, людьми из самых высокопоставленных и аристократических семей страны. Моими постоянными собеседниками были блестящие ученые и достигшие высочайшего духовного уровня религиозные деятели. А каждый раз, когда я покидал Поталу, величественный, тысячекомнатный зимний дворец Далай Лам, за мной следовала процессия из сотен людей.

Во главе колонны шествовал "Нгагпа", человек, несущий символическое "колесо жизни". За ним следовал отряд "татара", всадников, одетых в красочные национальные костюмы, и держащих флаги. За ними носильщики, переносившие моих певчих птиц в клетках и мое личное имущество, завернутое в желтый шелк. Затем шли монахи из Намгьела, личного монастыря Далай Ламы. Каждый из них нес знамя, украшенное священными текстами. За ними следовали конные музыканты. Потом еще две группы чиновников монахов, сначала подчиненные, выполняющие функции носильщиков, следом монахи ордена "Цедрунг", являвшиеся членами правительства. Затем грумы вели коней из собственных конюшен Далай Ламы, красиво убранных и оседланных.

За этими шествовал другой строй коней, везших государственные знаки. Меня несли в желтом паланкине двадцать человек — офицеры, одетые в зеленые плащи и красные шляпы. В отличие от самых старших чиновников, носивших свои волосы подобранными кверху, у этих волосы были заплетены в одну косу и спускались на спину. Сам паланкин, который был желтого цвета (как признак монашества), поддерживали еще восемь человек в длинных одеяниях из желтого шелка. По бокам ехали верхом четыре члена Кашага, внутреннего кабинета Далай Ламы, в сопровождении "кусун-дэпон" — главы телохранителей Далай Ламы, и "макчи" — главнокомандующего армии Тибета. Оба они маршировали, салютуя своими грозно поднятыми мечами, на них была военная форма, состоящая из синих брюк и желтого кителя, обшитых золотым галуном, на головах шлемы с султанами. Окружал главную процессию эскорт монашеской полиции — "синггха". Эти мужчины устрашающего вида были по крайней мере шести футов ростом, и тяжелая одежда на вате придавала им еще более внушительный вид. В руках они держали хлысты, которые пускали в ход не мешкая.

За паланкином следовали два моих наставника, старший и младший (первый из них был Регентом Тибета, пока я не достиг совершеннолетия). Затем шли мои родители и другие члены моей семьи, а за ними большая группа чиновников-мирян, знатных и простых вместе, располагавшихся по чинам.

Неизменно почти все население Лхасы, нашей столицы, приходило, чтобы попытаться увидеть меня, когда бы я ни выходил из дворца. Стояла благоговейная тишина, и часто в глазах людей были слезы, когда они склоняли головы или простирались передо мной.

Эта жизнь очень отличалась от той, которую я знал, когда был маленьким мальчиком. Я родился 6 июля 1935 года и получил имя Лхамо Тхондуп. Буквально это значит "Исполняющая Желания Богиня". Тибетские имена, названия местностей и предметов часто очень образны. Например, Цангпо, название одной из важнейших рек Тибета, дающей начало могучей Брахмапутре, — означает "Очищающая". Наша деревня называлась Такцер: "Рычащий Тигр". Это было небольшое бедное поселение, расположенное на холме над широкой долиной. Ее луга долгое время не заселялись и не возделывались, лишь кочевники пасли там скот. Причиной этому было то, что погода непредсказуема в тех краях. Во время моего раннего детства наша семья была одной из примерно двадцати, рисковавших добывать средства к существованию трудом на этой земле.

Такцер расположен в провинции Амдо, на крайнем северо-востоке Тибета. На северо-западе лежит Чангтанг, область ледяных пустынь, простирающихся с востока на запад более чем на восемь миль. Там почти ничего не растет, и только немногие стойко переносившие морозы кочевники живут среди этого безмолвия. К югу от Чангтанга лежат провинции У и Цанг. Эта область окаймлена с юга и юго-запада могучими Гималаями. К востоку от У-Цанга лежит провинция Кхам, наиболее плодородный и потому более населенный регион страны. К северу от Кхама расположен Амдо. По восточным границам Кхама и Амдо проходит государственная граница Тибета с Китаем. Незадолго до моего рождения мусульманский военачальник Ма Буфэн добился учреждения в Амдо регионального правительства, лояльного по отношению к Китайской Республике.

Мои родители были мелкими фермерами: я не называю их крестьянами, потому что они не были связаны с каким-либо хозяином; но они никоим образом не относились к знати. Они арендовали небольшой участок земли и обрабатывали его сами. Главными зерновыми культурами в Тибете являются ячмень и гречиха, их и выращивали мои родители, да еще картофель. Но случалось, что их труд за целый год шел насмарку из-за сильного града или засухи.

Кроме того, они держали некоторое количество животных, которые были более надежным источником существования. Помню, у нас было пять или шесть "дзомо" (помесь яка с коровой), от которых получали молоко, и сколько-то кур-несушек. Имелось смешанное стадо примерно из восьмидесяти овец и коз, а у моего отца почти всегда была одна-две или даже три лошади, которых он очень любил. И, наконец, моя семья держала яков.

Як — один из даров природы человечеству. Он может жить на любой высоте более 10000 футов, и поэтому идеально подходит для Тибета. Ниже такой высоты яки легко гибнут. И как вьючное животное, и как источник молока (в том случае, если это самка, которую называют "дри") и мяса, як поистине является основой высокогорного сельского хозяйства. Ячмень, который выращивали мои родители, это вторая основа сельскохозяйственного производства в Тибете.

Поджаренный и смолотый в тонкую муку он становится "цампой". В Тибете редко подается еда, в которую не входила бы цампа, и даже в изгнании я продолжаю употреблять ее каждый день. Едят цампу, конечно, не в виде муки, но сначала муку надо смешать с жидкостью и, как правило, это чай, но пойдет и молоко (которое я предпочитаю) или простокваша, или даже "чанг" (тибетское пиво). Затем вы скатываете ее пальцами по стенкам чашки в небольшие шарики. Кроме того, цампу можно использовать для приготовления каши. Для тибетца цампа очень вкусна, хотя, по моим наблюдениям, мало кому из иностранцев она нравится. Китайцы, в частности, совершенно не любят ее.

Большая часть того, что выращивали в своем хозяйстве мои родители, шло исключительно на нужды нашей семьи. Но порой отец сбывал зерно или несколько овец проходящим мимо кочевникам или внизу в Силинге, ближайшем к нам городе и столице Амдо, расположенном в трех часах конного пути. В такой глуши деньги не в ходу, и сделки проходили обычно в виде обмена. Так отец мог обменять сезонные излишки на чай, сахар, хлопчатобумажную ткань, иногда на какие-нибудь украшения или железную утварь. Порой он возвращался с новой лошадью, что очень его радовало. Он хорошо разбирался в них и слыл в округе лошадиным лекарем.

Дом, в котором я родился, был типичным для нашей части Тибета. Он был построен из камня и глины в виде буквы "П" и имел плоскую кровлю. Единственной необычной его чертой являлся водосток из ветвей можжевельника, выдолбленных так, что получалась канавка для дождевой воды. Прямо перед домом, между двумя его "крыльями" помещался небольшой дворик, посреди которого стоял высокий флагшток с флагом, на котором были написаны бесчисленные молитвы.

Загон для животных находился за домом. В доме было шесть комнат: кухня, в которой мы проводили большую часть времени, когда бывали дома; молитвенная комната с небольшим алтарем, где все мы собирались в начале дня для совершения подношений; комната родителей; дополнительная комната, предназначавшаяся для гостей; кладовая для провизии и, наконец, коровник для скота. Спальни для нас, детей, не было. Младенцем я спал с матерью, затем на кухне у очага. Что касается мебели, то стульев или кроватей мы не имели, но в комнате моих родителей и в комнате для гостей были возвышения для постелей. Имелось также несколько посудных шкафов, сделанных из ярко раскрашенного дерева. Полы тоже были деревянными, из аккуратно настланных досок.

Мой отец был человеком среднего роста, с очень вспыльчивым характером. Помню, однажды я потянул его за ус и хорошо получил за это. Тем не менее, он был добряком и никогда не держал зла. Мне рассказали интересную историю, происшедшую с ним во время моего рождения. Несколько недель он был болен и не вставал с постели. Никто не знал, что с ним такое, начали уже опасаться за его жизнь. Но в день, когда я родился, он без видимых причин вдруг пошел на поправку. Это нельзя было объяснить возбуждением из-за того, что он стал отцом, ведь моя мать дала жизнь уже восьми детям, хотя выжило лишь четверо. Деревенские семьи, как наша, по необходимости считали нужным иметь большую семью, и моя мать родила в общей сложности шестнадцать детей, из которых выжило шестеро. Когда я пишу эти строки, уже нет в живых Лобсан Самтэна, младшего из моих старших братьев, и Церинг Долмы, старшей сестры, но два моих старших брата, младшая сестра и младший брат живы и здоровы.

Моя мать, без сомнения, была из самых добрых людей, которых я когда-либо знал. Она являлась поистине замечательным человеком, и я совершенно уверен, что ее любили все, кто ее знал. Она была исполнена сострадания. Помню, мне рассказывали, что однажды в соседнем Китае случился ужасный голод. Множество китайских бедняков двинулось через границу в поисках пищи. Как-то раз к нашим дверям подошла пара с мертвым ребенком на руках. Они попросили мою мать дать им еды, что она с готовностью сделала. Затем она указала на ребенка и спросила, не хотят ли они, чтобы им помогли его похоронить. Когда они поняли, о чем она спрашивает, то замотали головами и дали понять, что собираются его съесть. Мать пришла в ужас, пригласила их в дом и опустошила всю кладовую, прежде чем горестно проводила их в путь. Она не отпускала ни одного нищего с пустыми руками, даже если для этого приходилось отдать еду, необходимую для нашей семьи, так что мы оставались голодными.

Церинг Долма, самая старшая из детей, была на восемнадцать лет старше меня. Когда подошло время моего рождения, она помогала матери по хозяйству и взяла на себя роль повитухи. Приняв меня, она заметила, что один глаз у меня открыт не полностью. Не колеблясь, большим пальцем руки она заставила непослушное веко широко открыться — к счастью, все обошлось благополучно. Церинг Долма давала также мне мою первую пищу, которая по традиции представляла собой напиток, приготовленный из коры особого кустарника, росшего в нашей местности. Считалось, что это обеспечит ребенку здоровье. И, по крайней мере, в моем случае, так и случилось. Когда я подрос, спустя годы сестра говорила мне, что я был большим замарашкой. Не успевала она взять меня на руки, как я тут же ее пачкал.

Со своими тремя братьями я общался совсем мало. Тхуптэн Джигмэ Норбу, старший, был уже признан воплощением высокого ламы — Такцера Ринпоче (Ринпоче — это духовный титул, буквально означает "драгоценный") — и находился в Кумбуме, знаменитом монастыре, расположенном в нескольких часах конного пути. Следующий брат Гьело Тхондуп был старше меня на восемь лет и ко времени моего рождения обучался в школе в соседней деревне. Только самый младший из старших братьев Лобсан Самтэн еще оставался дома. Он был на три года старше меня. Но затем и его тоже отправили в Кумбум, и я почти не знал его.

Конечно, никто не думал, что я могу быть чем-то иным, нежели обычным ребенком. Было почти немыслимым, чтобы в одной и той же семье могли родиться больше одного "тулку", и, конечно же, родители никак не предполагали, что я буду провозглашен Далай Ламой. Выздоровление моего отца явилось благоприятным знаком, но ему не придали большого значения. Сам я тоже не имел ни малейшего представления о том, что ждет меня впереди. Самые ранние мои воспоминания совершенно заурядны. Некоторые считают, что первые воспоминания имеют большое значение, но я так не думаю. Среди моих воспоминаний есть такая сцена, как я наблюдаю за группой дерущихся детей и бегу, чтобы помочь слабой стороне. Еще помню, как в первый раз увидел верблюда. В некоторых районах Монголии это вполне обычные животные, и иногда их переводили через границу. Верблюд казался огромным, величественным и очень страшным. Помню, как однажды обнаружилось, что у меня глисты — болезнь на востоке общераспространенная.

Одно воспоминание доставляет мне особое удовольствие — как маленьким мальчиком я ходил со своей матерью в курятник собирать яйца и там оставался. Мне нравилось сидеть в курином гнезде и кудахтать. Другим любимым занятием в детстве у меня было укладывать в сумку вещи, как будто собираюсь отправляться в далекое путешествие. "Я еду в Лхасу, я еду в Лхасу,", — приговаривал я. Присоединяя сюда факт, что я всегда настаивал, чтобы мне разрешалось сидеть во главе стола, позже говорили, что это указывало на то, что я, наверное, знал о своем великом предназначении. В детстве у меня было несколько снов, которые подверглись такому истолкованию, однако я не могу с уверенностью утверждать, что всегда знал о своем будущем. Позже мать рассказала мне несколько случаев, которые могли быть поняты как знаки высокого рождения. Например, я никогда не разрешал никому, кроме нее, трогать свою чашку. Кроме того, я никогда не выказывал страха перед незнакомыми людьми.

Прежде чем перейти к рассказу о том, как обнаружили, что я Далай Лама, нужно сказать несколько слов о буддизме и его истории в Тибете. Основателем буддизма было историческое лицо, Сиддхарта, которого признали Буддой Шакьямуни. Он родился более 2500 лет назад. Его учение, известное теперь как Дхарма, или буддизм, было введено в Тибете в четвертом веке нашей эры. Понадобилось несколько столетий, чтобы оно вытеснило исконную религию Бон и прочно закрепилось, однако в конце концов - страна настолько полно обратилась в буддизм, что буддийские принципы стали управлять обществом на всех уровнях. И хотя тибетцы по своей природе народ весьма агрессивный и воинственный, рост их интереса к религиозной практике был главным фактором, приведшим к изоляции страны. До этого Тибет являлся обширной империей, которая господствовала в Центральной Азии. На юге ее территории охватывали большую часть Северной Индии, Непал и Бутан. Она также включала в себя многие китайские территории. В 763 году нашей эры тибетские войска фактически захватили китайскую столицу, где добились обещания платить дань и прочих уступок. Однако, по мере того как росла приверженность тибетцев к буддизму, отношения Тибета с соседями приобретали скорее духовный, нежели политический характер. Особенно верно это было в отношении Китая, с которым у Тибета установилась связь как у священнослужителя с мирским покровителем — милостынедателем. Маньчжурские императоры, которые были буддистами, почитали Далай Ламу как "Царя Проповеди Буддизма".

Основополагающий закон буддизма — это взаимообусловленность, или закон причины и следствия. Он прост и утверждает, что все переживаемое индивидуумом происходит благодаря его же действиям, обусловленным побуждением. Таким образом, побуждение есть корень и действия и переживаемого, из такого понимания проистекают буддийская теория сознания и теория перерождения.

Первая утверждает, что, так как причина порождает следствие, в свою очередь становящееся причиной следующего следствия, сознание должно быть непрерывным. Оно течет, накапливая опыт и впечатления с каждым мгновением. Из этого следует, что в момент физической смерти сознание существа содержит отпечаток всех этих прошлых переживаний и впечатлений, а также действий, которые им предшествовали. Это называется "карма", что означает "действие". Таким образом, именно сознание с сопутствующей ему кармой "перерождается" в новом теле: животного, человека или божества.

Итак, чтобы привести простой пример, посмотрим на человека, который в течение своей жизни плохо обращался с животными. Он вполне вероятно может переродиться в следующей жизни собакой, принадлежащей тому, кто жесток к животным. Подобным же образом достойное поведение в этой жизни будет способствовать благоприятному перерождению в следующей жизни.

Далее, буддисты полагают, что, поскольку коренная природа сознания нейтральна, возможно выйти из нескончаемого круговорота рождения, страдания, смерти и перерождения, присущего жизни, но лишь тогда, когда устранена вся отрицательная карма и все мирские привязанности, считается, что когда это достигнуто, сознание сначала обретает освобождение, а затем, в конечном счете, состояние Будды. Однако, согласно буддизму тибетской традиции, существо, которое достигает состояния Будды, хотя и свободно от сансары, "колеса страданий" (так называется феномен бытия), будет продолжать возвращаться туда, чтобы действовать на благо всех других существ до тех пор, пока каждое из них не освободится подобным образом.

Что же до меня, то я считаюсь воплощением каждого из предшествующих тринадцати Далай Лам Тибета (первый из них родился в 1351 году н. э.), которые, в свою очередь, рассматриваются как воплощение Авалокитешвары, или Чэнрэзи, Бодхисаттвы Сострадания, Держателя Белого Лотоса. Считается, таким образом, что я тоже воплощение Авалокитешвары, фактически, семьдесят четвертый в той линии преемственности, которая восходит к мальчику-брахману, жившему во времена Будды Шакьямуни. Меня часто спрашивают, действительно ли я верю в это. Не так просто ответить на этот вопрос. Но теперь, когда мне пятьдесят шесть лет, обращаясь к опыту своей текущей жизни и буддийской веры, я не испытываю затруднений в том, чтобы признать, что я духовно связан и с тринадцатью предшествующими Далай Ламами, и с Авалокитешварой, и с самим Буддой.

Когда мне не исполнилось еще трех лет, в монастырь Кумбум прибыла поисковая группа, посланная правительством, чтобы найти новое воплощение Далай Ламы. Сюда ее привел ряд знамений. Одно из них выло связано с бальзамированным телом моего предшественника — Тхуптэна Гьяцо, Тринадцатого Далай Ламы, который умер в 1933 году в возрасте пятидесяти семи лет. Его тело было помещено на трон в сидячем положении, и через какое-то время обнаружилось, что его голова повернулась лицом с юга на северо-восток. Вскоре после этого, Регент, сам, являясь высоким ламой, имел видение. Глядя в воды священного озера Лхамой Лхацо в южном Тибете, он ясно увидел тибетские буквы "Ах", "Ка" и "Ма". За ними последовало изображение трехэтажного монастыря с бирюзово-золотой крышей, от которого к горе шла тропа. Наконец, он увидел небольшой дом с водостоками странной формы. Он был уверен, что буква "Ах" означает Амдо, северо-восточную провинцию, поэтому поисковая группа была послана именно сюда.

Прибыв в Кумбум, члены поисковой группы почувствовали, что находятся на правильном пути. Они предположили, что, если буква "Ах" относится к Амдо, то буква "Ка" должна обозначать монастырь Кумбум — который, и в самом деле, был трехэтажным и с бирюзовой крышей. Теперь осталось лишь найти гору и дом с необычными водостоками, и они стали обследовать близлежащие деревни. Когда члены группы увидели странные стволы можжевельника на крыше дома моих родителей, то наполнились уверенностью, что новый Далай Лама где-то недалеко. Тем не менее, прежде чем открыть цель своего визита, они просто попросили остаться на ночлег. Глава группы, Кевцанг Ринпоче, выдал себя за слугу и провел большую часть вечера, наблюдая за самым маленьким ребенком в семье и играя с ним.

Ребенок узнал его и закричал: "Сера-лама, Сера-лама". Сера — назывался монастырь, из которого был Кевцанг Рин-поче. На следующий день они уехали — но через несколько дней вернулись в качестве официальной делегации. На этот раз они захватили с собой некоторые вещи, принадлежавшие моему предшественнику, и несколько похожих вещей, но ему не принадлежавших. Во всех случаях ребенок правильно определил вещи, которые принадлежали Тринадцатому Далай Ламе, говоря: "Это мое. Это мое". Поисковая группа почти уверилась, что нашла новое воплощение. Но был еще другой кандидат, на которого следовало взглянуть, прежде чем выносить окончательное решение. Однако не прошло много времени, как новым Далай Ламой признали мальчика из Такцера. Этим ребенком был я.

Нет нужды говорить, что об этих событиях я помню не очень много. Я был слишком мал. Хорошо запомнился мне только человек с проницательным взглядом. Оказалось, это был взгляд Кенрап Тэнзина, который стал моим Хранителем Одежд и позже учил меня писать.

Как только поисковая группа пришла к выводу, что ребенок из Такцера — истинное воплощение Далай Ламы, об этом было сообщено в Лхасу Регенту. Официальное утверждение должно было придти через несколько недель. До тех пор мне полагалось оставаться дома. Тем временем местный губернатор Ма Буфэн стал чинить нашей семье неприятности. Однако в конце концов, родители отвезли меня в монастырь Кумбум, где я был торжественно принят на церемонии, которая происходила на рассвете. Я запомнил это прежде всего потому, что удивился, когда меня разбудили и одели до восхода солнца. Еще помню, что я сидел на троне.

Так начался довольно безрадостный период моей жизни. Родители пробыли со мной недолго, и вскоре я остался один в новом незнакомом окружении. Нелегко маленькому ребенку быть отлученным от родителей. Однако, в этой жизни в монастыре у меня имелось два утешения. Во-первых, там уже находился самый младший из моих старших братьев, Лобсан Самтэн. Несмотря на то, что он был только тремя годами старше меня, Лобсан взял на себя заботу обо мне, и вскоре мы крепко подружились. Вторым утешением являлось то, что его учителем был очень добрый старый монах, который часто брал меня на руки под свою накидку. Помню, однажды он дал мне персик. Но все же большей частью мне было довольно грустно. Я не понимал, что значит быть Далай Ламой. Насколько я знал, я был лишь одним из многих маленьких мальчиков. Не было ничего необычного в том, что дети поступали в монастырь в самом раннем возрасте, а обращались со мной точно так же, как и со всеми другими. Самое неприятное воспоминание — об одном из моих дядей, который был монахом в Кумбуме. Однажды вечером, когда он сидел, читая молитвы, я уронил его книгу с текстами. Книга, как принято до сих пор, не была переплетена, и страницы разлетелись во все стороны. Брат моего отца схватил меня и хорошенько отшлепал. Он очень рассердился, а я был в ужасе. После этого случая меня буквально преследовало его почти черное рябое лицо и свирепые усы. Да и позже, когда мне доводилось встречать его, я очень пугался.

Когда стало ясно, что в конце концов я вновь окажусь с родителями и мы вместе отправимся в Лхасу, я стал смотреть на будущее с большим воодушевлением. Как и всякий ребенок, я дрожал от восторга, предвкушая путешествие. Ждать, однако, пришлось около восемнадцати месяцев, потому что Ма Буфэн за разрешение взять меня в Лхасу затребовал большой выкуп. Получив его, он потребовал еще больше, но желаемого не достиг. Таким образом, я поехал в столицу только летом 1939 года.

Когда этот великий день наконец наступил, что случилось спустя неделю после моего четвертого дня рождения, я был преисполнен радости и оптимизма. Отряд собрался большой. В него входили, кроме моих родителей и брата Лобсан Самтэна, члены поисковой группы и какое-то количество паломников. Было еще несколько сопровождающих правительственных чиновников, а также масса погонщиков и проводников. Эти люди всю свою жизнь обслуживали караванные пути Тибета и были незаменимы во всяком долгом путешествии. Они точно знали, где переправиться через реки и сколько времени занимают переходы через горные перевалы.

Через несколько дней пути мы покинули область, которой правил Ма Буфэн, и тибетское правительство официально объявило о признании моей кандидатуры. Мы вступили в одну из самых безлюдных и прекрасных местностей в мире: гигантские горы, окаймляющие необъятные равнины, пробираясь через которые, мы выглядели ползущими мошками. Иногда встречались ледяные потоки талой воды, через которые мы с плеском переправлялись. Каждые несколько дней пути попадались крошечные поселения, разбросанные среди ярко-зеленых пастбищ или словно вцепившиеся пальцами в склон горы. Иногда вдали показывался монастырь, как будто чудом вознесшийся на вершину скалы. Но большей частью кругом расстилалось бесплодное необитаемое пространство, и лишь свирепые пыльные ветры и жестокие градоносные бури напоминали о жизненных силах природы.

Путешествие в Лхасу продлилось три месяца. Я мало что помню, кроме огромного чувства удивления перед всем, что видел: огромными стадами диких яков (дронг), передвигающимися по равнинам, и не столь многочисленными табунами диких ослов (кьянг), перед внезапным промельком небольших оленей (гова и нава), которые так легки и быстры, что могли показаться призраками. Еще мне нравились громадные стаи перекликающихся гусей, которые время от времени попадались нам на глаза.

Большую часть пути мы ехали с Лобсан Самтэном в особом паланкине, называемом "дрелжам", запряженном парой мулов. Частенько мы спорили и ссорились, как все дети, и нередко доходили до драки, так что наше транспортное средство то и дело подвергалось опасности перевернуться. Тогда погонщик останавливал животных и звал мою мать. Заглядывая внутрь, она всегда заставала одну и ту же картину: Лобсан Самтэн в слезах, а я сижу с лицом победителя. Несмотря на то, что он был старше, я действовал более решительно. Хотя в действительности мы были лучшими друзьями, вместе вести себя хорошо мы не могли. То один, то другой говорил что-нибудь такое, что приводило к спору и в конце концов к драке и слезам — но плакал всегда он, а не я. Лобсан Самтэн был настолько добрым по природе, что не мог использовать против меня свою превосходящую силу.

Наконец, наш отряд стал приближаться к Лхасе. К тому времени уже наступила осень. Когда оставалось несколько дней пути, группа высокопоставленных правительственных чиновников встретила нас и сопроводила до равнины Догутханг, в двух милях от ворот столицы. Здесь был поставлен огромный палаточный лагерь. Посередине находилось бело-голубое сооружение, называемое "Мача Ченмо" — "Великий Павлин". Мне оно показалось огромным, внутри него находился искусно вырезанный деревянный трон, который выносился для приветствия лишь тогда, когда ребенок Далай Лама возвращался домой.

Последовавшая за этим церемония, в ходе которой на меня возложили духовное руководство моим народом, продолжалась целый день. Помню я ее смутно. Запомнилось только охватившее меня сильное чувство того, что я вернулся домой и бесконечные толпы людей: я никогда не думал, что их может быть так много. По общему мнению, для четырехлетнего возраста я вел себя хорошо, это признали даже два очень высокопоставленных монаха, которые явились, чтобы убедиться, что я действительно являюсь воплощением Тринадцатого Далай Ламы. Затем, когда все закончилось, меня вместе с Лобсан Самтэном отвезли в Норбулингку (что означает Драгоценный Парк), которая расположена к западу от самой Лхасы.

Обычно она используется только как летний дворец Далай Ламы. Но Регент решил отложить официальное возведение меня на трон в Потале, резиденции тибетского правительства, до конца следующего года. До этого мне не было нужды жить там. Это оказалось просто подарком, так как Норбулингка гораздо более приятное место, нежели Потала. Окруженная садами, она состояла из нескольких небольших зданий, в которых было светло и просторно. В Потале же, которая виднелась вдали, величественно возвышаясь над городом, напротив, внутри было темно, холодно, и мрачно.

Таким образом, целый год я наслаждался свободой от всяких обязанностей, беззаботно играя с братом и довольно регулярно встречаясь с родителями. Это была последняя мирская свобода, которую я когда-либо знал.