Среди «белого безмолвия»

Среди «белого безмолвия»

Ноябрь — вторая половина декабря. Теперь вряд ли получим новые известия до установления зимнего пути. За исключением Ямской и стационарной Среднеканской, все остальные партии должны уже собраться в устьевой части Оротукана. Участники Ямской партии не смогли прибыть на Оротуканскую базу, потому что ее руководитель А. Н. Морозов, вернувшись из Ямска, категорически отказался поехать на Оротукан и уволился. Партия распалась.

В бухте закончилась инвентаризация имущества и его упаковка. Я решил ехать не общим путем, по которому поедут рабочие с грузом, свернув со Среднеканского зимника в верховье Оротукана, а по сплавным рекам Малтану, Бохапче и Колыме сразу к устью Оротукана. Мне хотелось посмотреть эти реки зимой и определить, где можно разместить базу для экспедиции в случае, если в следующем сезоне нами будут обнаружены золотые месторождения на притоках Бохапчи.

Зимник от бухты Нагаева до верховьев Олы будет прокладывать с нами Макар Медов;. Он же поведет первый транспорт со Среднеканского зимника в долину Оротукана до его устья. Весь остальной транспорт пойдет по проложенному следу. Я проинформировал об этом А. М. Пачколина и получил его полное одобрение.

Приближались дни нашего отъезда. Мы ждали их с нетерпением, присущим молодости оптимизмом, веря в свою удачу, надеясь на новые открытия.

Наступила череда ненастных хмурых дней с туманами, порывистыми ветрами, с нудными затяжными дождями. Листья и хвоя пестрым, потемневшим от влаги ковром плотно устилали землю под оголенными деревьями и кустарниками. Пейзаж становился скучнее и однообразнее. Лишь склоны ближних гор отливали голубовато-зеленым оттенком от полегшего на зиму стланика. Реки начали покрываться льдом. Тонкие каемки его — забереги — устойчиво сохранялись у берегов. Потом затянулись сплошь спокойные плесы. Перекаты и быстрины долго оставались открытыми. Вода, густая, потемневшая, бурлила, пенилась на них, мешая ледоставу.

Но вот дожди сменились снегопадами, пургами. Покрылись льдом реки, лишь кое-где не застыли полыньи. Однако лед все еще был тонким. И хотя вот-вот должны были начаться зимние перевозки, оленеводы не показывались, выжидая, когда окрепнет лед.

Работа была однообразной, и дни походили один на другой. Я переписывал нормы и расценки для шурфовки, чтобы снабдить ими несколько участков. Размножал уточненные инструкции, наставления для прохождения шурфов, их размеры, расстояния между ними. Основы этих инструкций были составлены нами в Первой экспедиции и нуждались в некоторых поправках после проверки на практике.

И вот наконец в один из таких дней второй декады декабря в палатке появился оленевод — эвен и сообщил, что сегодня поедем. Рабочие помогли быстро нагрузить нарты (в соответствии с договором по десять пудов на каждую), оставив порожние для двух каюров и нас троих — меня, Марии Яковлевны и Степана Степановича Дуракова.

Нам предстояло проложить первый зимний путь — около 500 километров — по снежной целине. На сотни верст этого пути отсутствовали какие-либо поселения, только на левом берегу Бохапчи, близ устья ее притока — Большого Мандычана, примерно в 300–350 километрах от бухты Нагаева, находилась одинокая якутская хижина. Это единственное на нашем пути жилье, где можно было устроить дневку.

Из бухты Нагаева мы выезжали в серый, почти безветренный день. Было относительно тепло — около минус тридцати градусов. Сыпал мелкий снежок, сквозь который лес и горы просматривались смутно, расплывчатыми контурами.

По заведенному коренными жителями порядку, первый день ехали немного, чтобы постепенно втянуть в езду оленей. Остановились засветло. Началось зимнее осваивание уже знакомого нам быта на ночевках. На остановке нужно было заготовить жерди для палатки, расчистить или плотно утоптать снег на месте ее установки, наломать много веток, обычно лиственницы, и застелить ими плотным слоем землю внутри палатки. Для костра необходимо отыскать сухостойное дерево и заготовить дрова на всю ночь. Чтобы быстрее растопить железную печку, используют стружки. Заготавливают их из довольно толстой сухой палки, которую застругивают острым ножом, но так, что стружка не снимается совсем, а, закрученная, остается на конце лучины. Хорошо просушенные стружки вспыхивают от одной спички, поджигая верхнюю часть] лучины, от которой быстро схватываются огнем остальные дрова. За такими растопками закрепилось название «петушки». От трех-четырех «петушков» дрова разгораются через несколько минут, стенки печки раскаляются докрасна, и воздух в палатке быстро согревается.

Пока я или Степан Дураков растапливаем печь, кто-нибудь, распаковав ящик с посудой, заполняет чайник с котелком кусками снега или льда. Кто-то уже вносит и складывает у задней стенки мешки с постелью, чтобы они несколько согрелись к ночи.

Каюры в это время выпрягают оленей и отводят к месту кормежки. Отыскивают они его, разгребая ногами снег, угадывая по приметам, где скорее всего должен быть ягель.

Но вот все уже кипит на печи, прогрелся воздух в палатке, мы тоже согрелись, сняли теплую одежду, шапки, шарфы и присели на постельные мешки в ожидании возвращения каюров.

Многочасовое пребывание на свежем морозном воздухе, сухое тепло и сытная пища начинают нас клонить ко сну. Первыми укладываются каюры, ближе к выходу и подальше рт печи — они не привыкли к большому теплу. Вслед заними устраиваемся в задней части палатки и мы.

Просыпаемся довольно рано, еще совсем темно. За ночь палатка выстывает так, что разница с температурой снаружи невелика.

Вскакиваю и спешно подбрасываю в печь дрова на сохранившиеся в золе горячие угли. Сильная тяга помогает быстро вспыхнуть огню, и около печи становится теплее. Натягиваю одежду и ставлю чайник на печь… Поднялись жена и Степан Степанович. Каюры не торопятся, громко позевывая, они ждут чай. По заведенному у них порядку, они не пойдут искать оленей, пока не закусят и не напьются вволю чаю. На чаепитие, поиски и привод оленей уходит два часа, а то и три, если олени забрели далеко.

По мере приближения к Охотско-Колымскому водоразделу погода все заметней прояснялась. Но зато усиливались морозы, приближаясь к сорока пяти градусам, а за водоразделом достигли пятидесяти — пятидесяти пяти градусов. Низкое белесое солнце освещало горы и долины косыми холодными лучами. Застывший в неподвижности лес с прогнувшимися под тяжестью снежных шапок ветвями поистине зачаровывал причудливостью и красотой. Особенно красив он был в утреннем и вечернем освещении, когда лучи багрово-красного солнца ложились на снег розовыми, сиреневыми и лиловыми тенями, отчего вся долина реки казалась перламутровой. По утрам шумно выпархивали из снега стаи куропаток и неподвижно застывали на ветках тальника, чтобы в сумерки бесшумно упасть в снег и отрыть в нем нишу для ночевки.

Вынужденное сидение на нарте при большом морозе невольно располагает к размышлениям. Приходят мысли об улучшении условий поездок, о необходимости утепления нарт хотя бы наподобие древних возков или кибиток. Думалось об удлиненной нарте с каркасом, обшитым оленьими шкурами, может быть даже с маленькой железной печкой в передке. А еще лучше, если бы это были самоходные сани.

С усилением морозов затруднялось дыхание, мерзло лицо, особенно щеки и нос. Приходилось натягивать на лицо шарф и дышать через него, а/шапку опускать на брови. Оставалась только узкая щель для глаз. Ресницы и брови от выдыхаемого воздуха быстро покрывались инеем, шарф внутри сырел, а снаружи обледеневал, покрываясь жесткой коркой. Прикосновение отсыревшей шерсти к лицу было неприятным и даже болезненным, но приходилось терпеливо переносить это до приезда на ночевку.

Мороз, постепенно проникая под одежду, охлаждал тело, хотелось сжаться в комок, втянуть голову в плечи и сидеть, не шелохнувшись, дабы не растерять остатки тепла. Чтобы согреться, мы соскакивали с нарт и бежали полтора-два километра, а иногда и больше, пока не начинали задыхаться. Бежать сбоку нарты было просто невозможно: ноги проваливались в снег чуть не до колен. Приходилось отставать и бежать сзади по колее, образованной неглубоким следом оленя и полозом нарты. Но узость колеи тоже затрудняла бег.

С каждым днем пути мы приобретали опыт, меньше затрачивали времени на сооружение палаток, организацию быта на ночевках и утром при отъезде, а главное — научились дольше сохранять тепло своего тела в дороге. Постепенно мы увеличили время переходов и продвигались километров по пятьдесят — шестьдесят в день. Одним словом, у нас выработался стандартный режим. Дни мало чем отличались друг от друга, небольшое разнообразие в пути вносили лишь меняющиеся пейзажи. И все-таки утром, перед отъездом, нам приходилось внутренне собраться, приготовиться.

Вообще-то наша поездка некоторыми неудобствами быта, неизвестностью пути во многом была сродни условиям жизни кочевников и первопроходцев. А мы и были первопроходцами в этой стране с малочисленным населением, сохранившей первозданность природы, в краю, где пока еще «каждый шаг никем не мерен», где, чтобы не погибнуть, нельзя сплоховать. И мы испытывали удовлетворение от того, что преодолевали необычные для нас суровые условия Севера не хуже привыкших к ним с детства оленеводов.

Через неделю миновали устье Малтана и вскоре за малым поворотом Бохапчи долина реки заметно» расширилась. Впереди в солнечном освещении засверкал небольшой массив, резко выделяющийся на фоне окружающих гор. Я догадался, что это Малый Анначик, который видели при сплаве Билибин, Раковский и их спутники, среди них был тогда и Степан? Степанович Дураков. Вспомнил я и рассказы Макара Медова о хижине Дмитрия Амосова перед порогом Два Медведя. Я подбежал к нарте Степана Степановича… Пристально всматриваясь в равнину, он подтвердил мою догадку. Мы различили слабую светло-синюю струйку дыма, сливавшуюся с дальним лесом. Заметили ее и каюры, знавшие о хижине Амосова. Они начали поторапливать оленей, покрикивая на них и помахивая хореем. Чтобы не отстать, нам пришлось ускорить бег и вскочить на нарты. Не успели мы отдышаться, как. транспорт, свернув влево, поднялся на террасу. На шум из хижины вышли Дмитрий с двенадцатилетним сыном Адамом. Молча, с растерянным и немного напряженным выражением лица, они поджидали, пока мы подойдем вплотную. Присмотревшись пристально к каждому.

Дмитрий вдруг узнал Степана Степановича, лицо его засияло улыбкой, он протянул ему руку, затем всем нам и, сильно заикаясь от волнения и помогая жестами, стал приглашать нас в дом, где познакомил с женой Анной и маленькой дочкой.

Дмитрий Амосов обосновался здесь лет десять назад, перебравшись из поселка Ола. Это место привлекало его обилием рыбы в Бохапче и Большом Мандычане, богатством дичи в их окрестностях, лугами, пригодными для выпаса коров. Немало в округе водилось белки, горностая, выдры, лисицы, много было зайцев и птицы. Непуганые стаи куропаток и довольно часто встречающиеся в окрестностях глухари были существенным подспорьем в питании.

Местные жители, экономя патроны, промышляют куропаток при помощи ямок в снегу. В местах, где бывают куропатки, что легко установить по обилию их следов в снегу, продавливаются ямки глубиной около двадцати пяти сантиметров, по размеру куропатки.

Края ямок поливаются водой, пока не станут ледяными, гладкими и скользкими. Около каждой ямки и на ее дно насыпаются ягоды брусники. Склевывая ягоду, куропатки приближаются к ямкам. Увидев на дне лакомство и стремясь дотянуться до него клювом, они соскальзывают в ямку, а выбраться из нее уже не могут. Тут они и становятся добычей охотника.

Хозяином чувствовал себя Дмитрий в тайге. Только избегал он встречи с медведем. Панический страх перед медведем сохранился у него с молодости, после встречи с одним из них на сенокосе в окрестностях Олы. Дмитрий пришел помочь отцу скопнить подсохшую траву. На поляне никого из сенокосчиков в это время не оказалось: они ушли к речке отдохнуть и перекусить. Дмитрий в ожидании косарей присел у дерева. Задумавшись или задремав, он не заметил, как к нему приблизился крупный медведь и начал фырчать. Дмитрий в; страхе вскочил и спрятался за ствол дерева. Медведь подошел к нему с другой стороны. И так они молча кружились вокруг толстого дерева, не решаясь — Дмитрий уйти, медведь — напасть. Зверь, словно играя, забавлялся. У Дмитрия же пропал голос, и он не мог кричать. Но ему повезло: вскоре вернулись на поляну косари и отпугнули медведя выстрелом и криками. Вот с тех пор на всю жизнь и остался Дмитрий заикой. Понимать его можно было только в спокойной обстановке. Стоило ему понервничать, и заикание резко усиливалось, переходило в длинное, растянутое «ти-ти…».

В хижине ярко горел камелек, распространяя лучистое тепло. Со свойственным местным жителям гостеприимством хозяйка торопливо повесила над огнем чайник, расставила на столе посуду. Дмитрий внес замороженных хариусов и кружок застывшего молока. Мы тоже достали свои припасы, с удовольствием сняли верхнюю одежду и уселись вокруг стола.

Просторная и довольно чистая комната с узкими нарами вдоль стен, тепло от очага, радушие хозяев создавали приятный домашний уют, по которому мы так соскучились за несколько дней путешествия.

После вкусной еды и крепкого чая каюры расспросили Дмитрия о местах выпаса оленей и, одевшись, ушли. Степан Степанович с Дмитрием увлеклись воспоминаниями о необычной встрече осенью 1928 года. Моя жена пыталась поговорить с Анной и ее младшей девочкой, но разговор поддерживался больше жестами и. отдельными якутскими и русскими словами. Я примостился у стола, чтобы записать свои дорожные наблюдения, а затем принялся читать прихваченную с собой книгу Джона Джоли, в которой совершенно по-новому трактовалось развитие земной коры.

В те годы на смену господствовавшей долгое время

гипотезе Канта-Лапласа о сморщивании земной коры при остывании планеты начали выдвигаться новые гипотезы, формировались новые представления. Меня в то время все больше стали интересовать глобальные закономерности развития земной коры, связь магматизма с тектоническими процессами и металлогении — с магматическими. Знание закономерностей пространственного и глубинного размещения рудных месторождений, связанных с магмами разного состава, было очень важно для обоснования прогнозов на поиск и оценки их возможных запасов.

Пристальнее эти вопросы только-только начали изучаться геологами, и приходилось выискивать хоть какие-нибудь ответы на них в новой литературе.

Вернувшись, каюры объявили, что завтра будем здесь дневать: надо дать оленям как следует отдохнуть, подкормиться, так как хорошего корма потом долго не будет. Признаюсь, никто из нас не возражал, передышка была необходима.

Короткий декабрьский день заканчивался. Потемнели пластины льдин, заменяющие стекла в окнах. Но в хижине было достаточно светло. В первобытном камине-камельке потрескивали ярко пылающие дрова. Приятно было предаваться безмятежному отдыху, зная, что не нужно на морозе ломать ветки и устилать ими палатку, следить за печью, оттаивать пищу.

Привыкшие ложиться рано, хозяева стали готовиться ко сну. Их примеру скоро последовали и все мои спутники.

Увлекшись смелыми обобщениями Джоли, я продолжал чтение, пока не утомились глаза от слабого освещения. Спать не хотелось. Стараясь не шуметь, я, не одеваясь, вышел из хижины и сразу почувствовал жесткую хватку мороза. В небесной вышине ярко сияли звезды. В их мерцающем свете слабо выделялся над лесом заснеженный силуэт, массива Анначик. Теплый от дыхания воздух с шумным шуршанием вырывался, изо рта — значит, ниже минус пятидесяти. Тишина прерывалась лишь редкими тресками и взрывами льда в наледных вздутиях. Продрогнув, я поспешил к благодатному теплу хижины.

Утром, хорошо выспавшиеся, в бодром настроении после завтрака, мы с Дмитрием Амосовым и Степаном Дураковым пошли на лыжах осмотреть ближайшие окрестности. Пройдя по террасе, вышли в долину Большого Мандычана и продвинулись вверх по ней километров на пять. Осмотрели не прикрытые снегом обнажения в крутом обрыве его левого берега, снова вышли в долину Бохапчи, чтобы посмотреть и там в обрывистой стенке террасы ту же толщу глинистых сланцев, и, захватив с собой несколько обломков, вернулись в хижину.

У Дмитрия мы выяснили, что водораздел Большого Мандычана граничит с притоком Колымы, впадающим в нее немного выше порогов. На левом берегу Колымы, почти против горы Обо, живут три семьи якутов. У них есть лошади и немного оленей. Там имеются травянистые участки, пригодные для выпаса лошадей, а в горах — ягель для оленей. Эти сведения мне были нужны на случай организации в более широком масштабе геологопоисковых работ. Нижнюю часть террасы Бохапчи, смыкающуюся с Мандычанской, я отметил как потенциальное место для базы будущей экспедиции.

После обеда мы снова вышли вдвоем со Степаном Степановичем вверх по долине Бохапчи на рекогносцировку. Возвращались уже в надвигающихся сумерках. Над лесом поднимался бледный, словно вымороженный, диск луны. Озябшие, обындевевшие, вошли мы в гостеприимную хижину, где провели еще ночь и совеем скромно встретили новый 1931 год.