Глава пятнадцатая Всеобщая ответственность и добросердечие

Глава пятнадцатая

Всеобщая ответственность и добросердечие

Позднее я узнал, что сентябрьские и октябрьские демонстрации 1987 года последовали непосредственно за резкой критикой Пекином моего "Мирного плана из пяти пунктов". Жители Лхасы тысячами выходили на улицы, чтобы требовать восстановления независимости Тибета. Как и следовало ожидать, китайские власти отреагировали насилием и жестокостью. На разгон демонстрации была брошена вооруженная полиция, открыт беспорядочный огонь и убито по меньшей мере девятнадцать человек. Гораздо больше людей были ранены.

Сначала китайцы отрицали, что вообще был произведен хоть один выстрел. Спустя шесть месяцев они признали, что некоторые члены сил безопасности сделали предупредительные выстрелы в воздух над головами толпы. И они допускали, что некоторые пули могли упасть на толпу, нанеся непреднамеренный вред. (Когда я услышал это, то подумал, уж не идет ли речь о новом тайном оружии: самонаводящихся на кровь тибетцев пулях).

Известие о демонстрациях и безжалостном кровавом их подавлении облетело весь мир, и впервые с 1959 года тибетские события стали в сводке новостей на первое место. Однако только спустя некоторое время я узнал подробности того, что произошло. И этим я обязан тем немногим западным туристам, которым довелось быть в столице в это время. Сорок человек из них впоследствии образовали группу и представили доклад о жестокостях, свидетелями которых они стали. Из доклада я узнал, что обе демонстрации развивались по одной схеме. Сначала горстка монахов собралась перед Джокхангом, выкрикивая "Бо рангзэн": "Независимость Тибету". К ним быстро присоединились сначала сотни, а затем тысячи мирян, которые откликнулись на этот призыв к свободе. Внезапно появился батальон сил безопасности. Около шестидесяти монахов и мирян были без предупреждения арестованы и загнаны в полицейский участок, который теперь находился прямо напротив Джокханга. Перед тем их жестоко избили. Тогда народ потребовал у должностных лиц освобождения демонстрантов. Вдруг появились работники госбезопасности с видеокамерами и стали снимать толпу. Боясь последующего опознания, несколько человек начали бросать камни в операторов. Некоторые тибетцы в панике стали переворачивать полицейские машины и поджигать их, после чего вооруженные работники госбезопасности открыли стрельбу. Большинство людей, однако, проявили немалую выдержку, и когда некоторые полицейские бежали, бросив оружие, они подобрали его и разбили о землю.

Во время беспорядков 1 октября 1987 года сам полицейский участок был, к сожалению, подожжен демонстрантами, которые в отчаянной попытке освободить своих товарищей хотели сжечь дверь. После этого работники госбезопасности неоднократно выскакивали из здания и затаскивали людей внутрь, где их страшно избивали.

Когда в конце концов толпа рассеялась, по крайней мере двенадцать тибетцев, включая нескольких детей, остались лежать мертвыми. В ту ночь и в последующие ночи сотни людей были схвачены в своих домах. В результате арестам подверглось более двух тысяч человек. Большинство их них претерпели избиения и пытки, а в одном сообщении говорится о сорока казнях.

Прежде чем продолжить повествование, я хотел бы выразить свою глубокую признательность тем иностранцам, которые, вовсе не будучи обязанными делать это, самоотверженно рисковали своей жизнью, чтобы помочь таким же людям, как они. Подобное спонтанное выражение человечности представляет собой единственную надежду для будущего существования человечества. Некоторые из этих мужчин и женщин неоднократно рисковали своей жизнью, стараясь оказать помощь многим тяжело раненным тибетцам. Они также давали показания и предоставляли фотографии, свидетельствующие о многочисленных актах китайского варварства.

Хотя китайские власти поспешно удалили не только журналистов, работавших в Тибете, но также и всех иностранцев, их жестокость получила всемирную огласку. В результате несколько правительств западных стран призвали китайцев уважать права человека в Тибете и освободить политических заключенных. Правительство в Пекине ответило высказыванием о том, что эти беспорядки являются внутренним делом и отвергли всякую критику своих действий.

Так как Тибет был теперь закрыт для внешнего мира, то я получил еще кое-какую информацию только через несколько месяцев. Но теперь я знаю, что в качестве непосредственной ответной меры на демонстрации китайцы начали проводить массовую программу политического "перевоспитания". Они даже попытались организовать контрдемонстрацию в конце октября, пообещав потенциальным участникам вознаграждение в размере недельной зарплаты. Но демонстрацию пришлось отменить: никто не вызвался. Также для того, чтобы предотвратить дальнейшую утечку информации, НОАК сделала все возможное дабы закрыть границы Тибета, в то время как правительству в Пекине действительно удалось оказать давление на суверенное государство, а именно, на королевство Непал, в отношении ареста и выдачи двадцати шести тибетцев, которым удалось ускользнуть из страны. Но в этот же период меня информировали китайские источники (движимые, как и туристы, состраданием и негодованием), что совершенно точно известно: был дан приказ открыть огонь по демонстрантам.

В начале 1988 года китайские власти в Лхасе дали указание монашеской общине проводить молитвенный праздник Монлам как обычно. (Он был возобновлен после 20-летнего перерыва в 1986 году.) Однако монахи сочли неуместным проведение подобного праздника, когда так много людей находится в тюрьме и воспротивились указу. Тогда Центральное Народное Правительство в Пекине приказало, чтобы празднование состоялось как запланировано, надеясь показать внешнему миру, что положение в Тибете нормальное. Поэтому монахи были вынуждены проводить его. Но очевидно, китайцы боялись дальнейших беспорядков. 28 февраля БиБиСи сообщила, что "Многотысячные войска китайской государственной безопасности были введены в район Лхасы — по всему городу стоят дорожные посты. Длинная колонна бронированных машин патрулирует улицы ночью, через мегафоны населению рекомендовано оставаться дома. В одном воззвании сказано прямо: "Если поведете себя недолжным образом, мы вас убьем".

Затем, за неделю до Монлама, агентство Рейтер сообщало из Пекина, что пятьдесят военных транспортеров и более тысячи китайских полицейских, многие из которых имели снаряжение для разгона демонстраций, провели свои маневры напротив Джокханга.

Праздник начался при возрастающей напряженности. На церемонии открытия присутствовали вооруженные силы, и на каждого монаха было по крайней мере десять сотрудников безопасности. Кроме того, много полицейских в штатском шныряло в толпе, некоторые из них опять-таки были вооружены видеокамерами. Сотрудники госбезопасности тоже замаскировались, некоторые обрили головы, другие надели парики, чтобы создать впечатление, что они или монахи, или прибыли в Лхасу из провинции.

Сначала все было мирно; но 5 марта несколько монахов стали выкрикивать призывы к освобождению одного тулку по имени Юлу Дава Церинг, он был одним из многих выражавших протест и содержался в тюрьме без предъявления обвинения с прошлого октября. Затем толпа, собравшаяся для участия в последней церемонии праздника, во время когда статую Майтрейи проносят по "Баркхору", стала осуждать китайское присутствие в Тибете и бросать камни в полицию, которая провокационно прохаживалась поблизости. Силы безопасности ответили на это сначала ударами дубинок и электрических палок для скота. Затем военные открыли огонь, на этот раз не беспорядочный. Они точно выбрали и застрелили нескольких выступавших с протестами людей. За этим последовали стычки, в результате которых потери тибетцев составили сотни человек.. Примерно в полдень полиция штурмовала Джокханг и убила по крайней мере двенадцать монахов. Одного из них они жестоко избили, а затем вырвали оба глаза и сбросили с крыши. Святейший из храмов Тибета стал похож на мясницкую лавку.

Теперь все тибетские кварталы были охвачены волнениями, и в течение ночи оказалось сожжено около двенадцати китайских лавок, владельцы которых высказывали отрицательное отношение к тибетцам. В то же самое время силы безопасности произвели массовые облавы, схватив сотни мужчин, женщин и детей.

Так как в городе было совсем мало граждан западных стран в то время, и среди них не имелось ни одного журналиста, крайне мало сообщений просочилось через цензуру, и только через несколько недель я узнал какие-то подробности. Тем временем сразу стало ясно, что эти последние волнения превзошли волнения предыдущей осени и по масштабам, и по жестокости подавления. В результате на две недели был введен комендантский час, и за это время состоялось две с половиной тысячи арестов а все тибетское население Лхасы держалось в страхе.

Опять-таки, меня не очень удивил этот взрыв отчаяния тибетского народа, но тем не менее я был глубоко поражен, когда услышал об ответном насилии со стороны Китая. Мировая общественность выражала возмущение, и во второй раз за последние шесть месяцев беспорядки в Тибете получили широкое освещение в международной прессе, несмотря на то, что было мало доступной информации. Тем временем официальная реакция Китая оставалась точно такой же, как и раньше: это внутреннее дело пекинского правительства, демонстрации — это работа горстки "реакционных раскольников", а я был назван опасным преступником. Далай Лама, заявили они, преднамеренно подстрекал к беспорядкам и засылал в Тибет агентов, чтобы организовать их. Этого следовало ожидать, хотя на сей раз китайцы открыто не обвиняли иностранцев в том, что они играли ведущую роль в тех и других беспорядках.

Я получил первые полные сведения о демонстрации во время Монлама от британского политика лорда Энналза, который прибыл в Лхасу менее чем через месяц. Цель лорда Энналза как лидера независимой делегации, санкционированной пекинским правительством, состояла в том, чтобы изучить положение дел с правами человека в Тибете. Как и другие члены его группы, он был шокирован, когда обнаружил, какие грубые проявления насилия продолжают совершаться против тибетского народа. Делегаты также получили неопровержимые доказательства последовавших после демонстраций пыток и жестокого обращения с заключенными, о которых они услышали во всех подробностях от многочисленных очевидцев. В докладе этой делегации, опубликованной организацией "Интернэйшнл Алерт", говорится о "кризисе, который требует быстрого и положительного разрешения".

В то время, когда эта комиссия была в Тибете, сам я находился в Британии, куда поехал по приглашению некоторых групп, интересующихся тибетским буддизмом. Во время пребывания там на меня произвел большое впечатление обнаруженный мною значительный и сочувственный интерес средств массовой информации к положению тибетского народа. Мне было также приятно получить приглашение выступить перед группой заинтересованных политиков в Европейском Парламенте позднее в том же 1988 году. Это совпало с призывом нескольких западных лидеров к Китаю начать переговоры со мной о будущем Тибета.

Полагая, что это приглашение дает благоприятную возможность вновь изложить Мирный план из пяти пунктов и, в частности, расширить его пятый компонент, я с благодарностью согласился. В речи, произнесенной в Страсбурге в июне 1988 года, я выразил свое мнение о том, что при соблюдении определенных условий Тибет мог бы существовать в объединении с Китайской Народной Республикой, причем ведение внешних отношений и ограниченная оборона оставалась бы в ведении Пекина — до тех пор, пока не состоится региональная мирная конференция, после чего весь Тибет будет признан зоной мира. Я также дал понять, что Тибетское правительство в изгнании готово вести переговоры с китайскими властями в любое время. Но я настаивал на том, что это только предложение, а всякое решение будет приниматься не мной, но тибетским народом.

Реакция Пекина опять была негативной. Моя речь подверглась осуждению, а Европейский Парламент резкой критике за то, что разрешил мне говорить. Однако осенью 1988 года произошел многообещающий поворот, и китайцы дали знать, что желают обсудить с Далай Ламой будущее Тибета. Впервые за все время они сделали вид, что хотят обсудить не просто статус Далай Ламы, но сам тибетский вопрос. Мне было предоставлено выбрать место встречи. Я немедленно назначил группу для ведения переговоров и предложил, чтобы обе стороны встретились в Женеве в январе 1989 года. Основанием для моего выбора послужило то, что я смог бы лично участвовать в переговорах, лишь только стало бы очевидным, что требуется мое присутствие.

К сожалению, согласившись на переговоры в принципе, китайцы начали выдвигать условия и возражения. Сначала они высказались за то, что Пекин как место встречи предпочтительнее; затем поставили условия, чтобы ни один иностранец не мог быть членом группы-участницы переговоров; после этого они сказали, что не смогут принять никаких членов Тибетского правительства в изгнании, потому что не признают его; и наконец сообщили, что не могут вести переговоры ни с кем, кто призывал к независимости Тибета. В конце концов же китайцы заявили, что будут беседовать только со мной. Все это вызвало большое разочарование. Публично заявляя о готовности к переговорам, они сделали по существу все возможное, чтобы переговоры никогда не начались. Хотя я вовсе не против того, чтобы лично вести переговоры с китайцами, просто было бы разумно провести сначала предварительные дискуссии с моими представителями. Так что хотя в конце концов и было дано согласие провести встречу в Женеве, в январе 1989 года не оказалось принято никаких определенных решений.

28 января 1989 года пришло известие о том, что умер Панчен Лама, совершая один из своих нечастых визитов в Тибет из Пекина, где он, собственно, жил. Ему было только пятьдесят три года, и я конечно же, испытывал глубокую печаль. Я понимал, что Тибет потерял истинного борца за свободу. Нельзя отрицать, что некоторые тибетцы видели в нем противоречивую фигуру. В самом деле, в начале 1950-х годов, когда он был еще совсем молод, у меня имелось подозрение, что встав на сторону китайцев, он думал использовать ситуацию для достижения своих целей. Но я полагаю, его патриотизм был неподдельным. И даже несмотря на то, что китайцы использовали его как марионетку после освобождения из тюрьмы в 1978 году, он продолжал сопротивляться им до самого конца. Как раз перед смертью он произнес речь, как сообщало агентство Синьхуа, которая содержала весьма критические замечания о "множестве ошибок", совершенных в Тибете китайскими властями. Это был его последний акт мужества.

Через два дня Панчен Лама последний раз появился в монастыре Ташилхунпо, где после совершения освящения гробниц предшественников с ним произошел роковой сердечный приступ. Многие считали смерть Панчен Ламы в своем собственном монастыре символической, говорили, что это был обдуманный жест настоящего духовного мастера.

Хотя мне не довелось увидеться с ним перед смертью, я все-таки говорил с Панчен Ламой по телефону три раза — дважды, когда он находился в своей канцелярии в Пекине, где работал в Народном Собрании, а один раз, когда он был за границей. Разумеется, его переговоры в Пекине прослушивались. Я знаю это, потому что через несколько недель после второго из них в китайской прессе была опубликована подробная запись нашего разговора. Однако когда он находился в Австралии, ему удалось ускользнуть от своей свиты в заранее назначенное время, и я говорил с ним из Западной Германии. Нам не удалось поговорить долго, но этого было достаточно, чтобы я убедился в том, что Панчен Лама остался верен своей религии, своему народу и своей стране. Поэтому я не придал никакого значения злобным сообщениям из Лхасы, в которых сообщалось, будто он занимался крупным бизнесом. Говорилось также, что он взял жену.

После его смерти я получил приглашение от Буддийского Общества Китая присутствовать на его похоронах в Пекине. К этому присоединилось официальное приглашение посетить Китай. Лично мне хотелось поехать, но я колебался, ведь если бы поехал, неизбежно произошли бы какие-то дискуссии по Тибету. Если переговоры в Женеве состоялись бы, как было запланировано, то эти дискуссии могли быть полезны. Однако при данных обстоятельствах, я считал, поездка была бы неуместной, и с сожалением отказался.

Тем временем откладывание начала переговоров Китаем сделало свое дело. 5 марта 1989 года в Лхасе начались трехдневные демонстрации. Многие десятки тысяч человек вышли на улицы, впервые с марта 1959 года столь решительно выражая свое недовольство. Изменив свою тактику, китайские силы безопасности оставались в стороне весь первый день, ограничившись съемками, которые были показаны по телевидению в тот же вечер. Затем на следующий день они реагировали ударами дубинок и беспорядочной стрельбой. Очевидцы сообщали, что видели, как они вели огонь из автоматического оружия по домам тибетцев, убивая целые семьи.

К сожалению, тибетцы реагировали на это, не только атакуя полицию и силы безопасности, но произошло и несколько случаев нападения на непричастных китайских граждан. Это опечалило меня. Для тибетцев прибегать к насилию не имеет никакого смысла. Если бы Китай захотел, он мог бы, имея миллиард населения против наших шести миллионов, полностью стереть с лица земли всю тибетскую нацию. Было бы гораздо более конструктивным, если люди постарались бы понять своих предполагаемых врагов. Научиться прощать гораздо полезнее, чем хватать камень и бросать его в объект своего гнева, а тем более когда обстоятельства столь экстремальны. Ведь именно в такой тяжелой ситуации заключается самый большой потенциал совершения блага как для себя, так и для других.

Я, конечно же, понимаю, что для большинства людей такие слова представляются нереалистичными. Это невыполнимое требование. Я не вправе ожидать от тибетцев, которые в своей повседневной жизни подвергаются столь тяжелым испытаниям, чтобы они могли любить китайцев. Поэтому, хотя я никогда не оправдывал насилия, я признаю, что в какой-то степени оно неизбежно.

Я восхищаюсь мужеством своего народа и уважаю его. Многие из присоединившихся к демонстрации были женщинами, детьми и стариками: сотни мужчин арестовали в первый же вечер, поэтому большей частью именно их семьи продолжали так откровенно выражать свои чувства на второй и третий день. Многие из них в данное время, вероятно, мертвы. Еще большее число людей находится в тюрьмах, они подвергаются пыткам и избиениям каждый день.

Благодаря присутствию нескольких отважных иностранцев, некоторые из которых испытали и личные неприятности, сообщения об этих недавних актах насилия быстро достигли внешнего мира. Как и прежде, тибетский народ получил всеобщую поддержку: Соединенные Штаты, Франция и Европейский Парламент осудили репрессии со стороны Китая, послужившие причиной смерти по крайней мере двухсот пятидесяти безоружных тибетцев, не говоря уже о бесчисленных раненых. Многие другие правительства выразили свою "серьезную озабоченность", а введение с 8 марта военного положения вызвало волну критики.

Намерение Китая установить военное положение в Лхасе было ужасно, потому что в действительности этот город находился под властью военных начиная с октября 1951 года, когда прибыли первые части НОАК. Теперь казалось, что китайцы собираются превратить весь город в бойню. Спустя два дня, в тридцатую годовщину Восстания тибетского народа, я послал обращение Дэн Сяо-пину, в котором просил его лично вмешаться, чтобы отменить закон а военном положении и положить конец репрессиям против ни в чем не повинных тибетцев. Он не ответил.

Всего через несколько дней после выступлений протеста в Лхасе произошло восстание в Китае. Я следил за событиями со смешанным чувством невероятности происходящего и ужаса, особенно меня встревожило, когда несколько демонстрантов начали голодовку. Эти студенты были так незаурядны, так искренни, и чисты, у них была вся жизнь впереди. Им противостояло правительство, твердолобое, жестокое и безразличное. В то же самое время я не мог не испытывать некоторого рода восхищения китайским руководством, этими одряхлевшими скудоумными стариками, которые так неистово и непреклонно держались за свои идеи. Вопреки явной очевидности того, что их система рухнула, что коммунизм потерпел крах во всем мире, вопреки тому, что миллионы людей протестуют перед их парадным подъездом, они крепко держатся за свою веру.

Естественно, я был потрясен, когда в результате для разгона демонстрации применили войска. Но в политическом плане я понял, что это всего лишь временный откат развития демократии. Вновь прибегнув к насилию, власти могли только способствовать росту симпатий к студентам со стороны простых китайцев. Своими действиями они укоротили жизнь коммунизма в Китае наполовину, а то и на две трети. Кроме того, они показали всему миру правду относительно своих методов: теперь уже стал невозможен больше скептицизм по поводу обвинений тибетцами Китая в попрании прав человека.

Мне по-человечески жаль Дэн Сяо-пина. Теперь его имя непоправимо дискредитировано, в то время как оно могло войти в историю в качестве имени великого лидера его страны, не случись бойни 1989 года. Я сочувствую также его соратникам, которые по своему неведению разрушили репутацию Китая за рубежом после того, как она столь усердно создавалась в течение десятилетия. Кажется, будто потерпев неудачу в одурачивании пропагандой людей, они преуспели в этом в отношении самих себя.

Закон о военном положении действовал в Лхасе весь 1989 год, представляя собой жестокий контрапункт многим замечательным событиям в остальном мире. Я никогда так остро не ощущал этот печальный факт, как во время визита в США прошлой осенью. Я узнал, что мне присуждена Нобелевская премия мира. Хотя эта новость не имела такого уж большого значения для меня лично, я понимал, что она очень многое будет значить для народа Тибета, потому что именно он — "лауреат" этой премии. Сам я был глубоко удовлетворен тем, что увидел международное признание ценности сострадания, терпимости и любви. Кроме того, мне было приятно удостовериться, что в тот момент люди многих стран открыли для себя осуществимость мирных перемен. В прошлом идея ненасильственной революции казалась идеалистической, и меня вдохновляют бесчисленные доказательства противоположного.

Председатель Мао однажды сказал, что политическая власть исходит от ствола винтовки. Он был прав только отчасти: власть, которая исходит от ствола винтовки, может быть эффективной — но только на непродолжительное время. В конце концов любовь народа к истине, справедливости и демократии восторжествует. Что бы ни предпринимали правительства, дух гуманизма всегда будет побеждать.

Я испытал эту истину непосредственно в конце 1989 года, посетив Берлин в тот самый день, когда был свергнут Эгон Кренц. Благодаря содействию восточногерманских властей я смог побывать у самой Стены. Когда я стоял там в непосредственной близости от поста охраны, пожилая дама вручила мне красную свечу. Немного волнуясь, я зажег и поднял ее. Крошечный язычок пляшущего пламени чуть было не погас, но разгорелся, и когда меня обступила толпа, касаясь моих рук, я молился о том, чтобы свет сострадания и осознавания заполнил бы весь мир и прогнал тьму страха и угнетенности. Этот момент я запомнил навсегда.

Нечто подобное произошло, когда я спустя несколько недель отправился в Чехословакию в качестве гостя Президента Гавела, который, недавно освобожденный из тюремного заключения, стал теперь Президентом своей страны. По прибытии меня приветствовала взволнованная толпа народа. У многих на глазах были слезы, они махали руками и делали знак "победа!". И я сразу же увидел, что несмотря на годы тоталитаризма, эти мужчины и женщины жизнерадостны и празднуют свою вновь обретенную свободу.

Я счел за большую честь быть приглашенным в Чехословакию и не только главой государства — но впервые — человеком, который так твердо проявлял приверженность к истине. Новый президент показался мне очень добрым, честным, скромным — и с большим чувством юмора. Тем вечером за обедом, сидя со стаканом пива и сигаретой в руке, он сказал мне, что солидаризируется с шестым Далай Ламой, который пользовался славой любителя земных удовольствий. Это побудило меня предсказать вторую революцию в Чехословакии: за то, чтобы меньше курить во время еды! Но вот что действительно произвело на меня впечатление в Президенте Гавеле, так это отсутствие в нем каких бы то ни было претензий. Казалось, что новое положение не наложило на него никакого отпечатка, в его взгляде и ответах чувствовалось большое внимание к собеседнику.

В начале 1990 года я встретился еще с одним человеком, который произвел на меня глубокое впечатление, это был Баба Амте, человек, основавший деревню в Южной Индии. Там, где лежала выжженная земля, он создал процветающую общину, утопающую в деревьях, розах и окруженную огородами, там имеется больница, дом престарелых, школы и мастерские. Это само по себе уже большое достижение, но самое замечательное здесь то, что все в деревне построено инвалидами.

Когда я обходил эту общину, то не увидел ничего, что предполагало бы какую-то скидку на неполноценность. В одном месте я зашел в мастерскую, где рабочий ремонтировал велосипедное колесо. В том, что осталось от его пораженных проказой рук, он держал зубило и молоток, которым ударял столь энергично, что мне показалось, будто он похваляется этим. Но увидев его лихую самоуверенность, я ясно понял, что если есть энтузиазм и должная организация, то даже люди с серьезными физическими недостатками могут обрести чувство собственного достоинства и стать полезными членами общества.

Баба Амте — экстраординарная личность. Прожив долгую энергичную жизнь, страдая большим физическим недостатком, он сам по существу калека и может теперь, вследствие повреждения позвоночника только стоять прямо или лежать. И все же он продолжает сохранять столько энергии, что я не мог бы выполнять его работу, хотя и намного более для это пригоден. Когда я сидел у него на постели, держа его за руку, а Баба Амте беседовал со мной лежа, я не мог не увидеть, что передо мною человек, обладающий истинным состраданием. Я сказал ему, что мое сострадание — это большей частью одни только разговоры, в то время как его сострадание светится во всем, что он делает. В свою очередь Баба Амте рассказал мне историю о том, как увидел прокаженного, у которого были черви на том месте, где прежде находились глаза. Это предопределило его жизнь.

Такие примеры гуманности, как этот, придали мне уверенности в том, что когда-нибудь придет конец страданиям моего народа под гнетом Китайской Народной Республики, потому что китайцев сотни миллионов, и в то время как, может быть, несколько тысяч участвуют в актах жестокости в какой-то данный момент, я полагаю, в это же время непременно несколько миллионов совершают добрые дела.

Сказав это, не могу забыть о современной ситуации в Тибете, где ни недовольство, ни репрессии не ограничиваются одной Лхасой. С конца сентября 1987 года по май 1990 года сообщалось о более чем восьмидесяти различных демонстрациях. Во многих из них участвовала всего лишь горстка протестующих, и не все они заканчивались кровопролитием. Но в результате, мои соотечественники испытывают гнет новой волны террора. В самой столице, где теперь численность китайцев намного превышает численность тибетцев, недавно появились танки, а последние сообщения таких организаций, как "Эмнисти Интернейшнл" и "Эйша Уотч" информируют о том, что по всему Тибету не прекращаются жестокие репрессии. Поведение китайский властей характеризуют аресты без ордера, избиения и пытки, заключение в тюрьму и даже казни без суда и следствия.

Этот печальный перечень может быть дополнен свидетельствами нескольких тибетцев, которым удалось бежать в Индию после тюремного заключения и зверского обращения с ними за участие в одной или более демонстрациях. Один из них, который не может назвать своего имени из страха репрессий против его семьи, описал членам комиссии по соблюдению прав человека, как его длительное время держали в камере обнаженным и в наручниках, подвергая физическим и словесным издевательствам. Иногда пьяные охранники заходили в камеру и избивали его. Однажды ночью его били головой об стену, пока носом не пошла кровь, хотя он и не потерял сознание. Он описывал также, как его использовали в качестве объекта для тренировки в боевых искусствах охранники, от которых "пахло спиртным". В промежутках между попытками следствия заставить его сознаться, что он принимал участие в выступлениях протеста, иногда его оставляли на несколько дней без пищи и постели в страшно холодной камере.

На пятый день после ареста этого человека подняли на рассвете и отвезли в следственный центр за пределами тюремной территории. Сначала два охранника прижали его к земле, а третий поставил колено ему на голову и затем бил левым виском о землю около десяти минут. Еще он описал, как его подвергли пытке, которую называют "висящий самолет":

"Меня подняли с земли, и два солдата стали обматывать веревку вокруг моих рук. На этой длинной веревке посредине было металлическое кольцо, которое оказалось сзади на шее оба конца веревки перекинули вперед и обмотали крепко по спирали мои руки, включая пальцы. Затем один солдат протянул концы веревки назад через металлическое кольцо, заставив мои руки подняться вверх между лопатками. Держа веревку, он уперся коленом в поясницу, что вызвало острую боль в груди. Потом веревку пропустили через крюк в потолке и потянули вниз, так что я оказался подвешенным, касаясь земли только большими пальцами. Я быстро потерял сознание. Не знаю, сколько времени я был без сознания, но очнулся в своей камере, и на мне ничего не было, кроме наручников и кандалов на ногах".

Через четыре дня его опять вывели обнаженным из камеры в наручниках, но без кандалов за территорию тюрьмы и не повели в следственное помещение, но привязали к дереву.

"Один солдат взял толстую веревку и привязал меня к дереву. Веревка обвила тело от шеи до колен. Затем солдат встал за деревом и, упершись в него ногой, крепко затянул веревку. Китайские солдаты сидели вокруг дерева и завтракали. Один поднялся и бросил мне в лицо из миски остатки овощей с перцем. Перец обжег мне глаза, и они до сих пор немного болят. Затем меня развязали и отвели обратно в камеру, но я все время спотыкался, потому что мне было трудно идти, и меня все время били".

Другие бывшие заключенные рассказывали, как их неоднократно подвергали ударам электрическим током при помощи электрических погонялок для скота, которые полиция использует для разгона демонстраций. Один молодой человек рассказал, что такой электрод был помещен ему в рот, что вызвало страшную опухоль, а одна монахиня сообщила членам комиссии по расследованию, что ей этот инструмент помещали в анус и вагину.

Несмотря на искушение отнести такого рода информацию к характеристике всего китайского народа в целом, я знаю, что это было бы неверно. Но в равной степени нельзя и сбрасывать со счетов подобную безнравственность. Так несмотря на то, что теперь я уже провел большую часть своей жизни в изгнании, и, естественно, все это время проявляю острый интерес к делам Китая, в результате чего приобрел некоторый опыт "обозревателя по Китаю", я все же должен признаться, что не до конца понял китайский характер.

Когда я посетил Китай в начале 1950-х годов, то увидел, что множество народа от всего отказалось, чтобы помочь провести преобразование общества. У многих эта борьба оставила физические шрамы, большинство из них были людьми высочайших принципов, которые искренне стремились принести реальную пользу каждому человеку в своей огромной стране. Чтобы сделать это, они создали партийную систему, которая позволяла им знать друг о друге все подробности, вплоть до того, сколько часов надо спать каждому из них. Они были так влюблены в свои идеалы, что не останавливались ни перед чем, чтобы их достичь. А в лице своего вождя, Мао Цзедуна, они имели человека с огромным даром предвидения и воображения, — того, кто постиг цену конструктивного критицизма и часто поощрял его.

Однако прошло совсем немного времени, как новая администрация была парализована мелкими стычками и перебранками. Это происходило на моих глазах. Вскоре они стали заменять факты мифами, лгать каждый раз, когда надо было представить себя в выгодном свете. В 1956 году встретившись с Чжоу Эньлаем в Индии, я рассказал ему о своих опасениях, но он посоветовал мне не беспокоиться: все будет хорошо. В действительности же, все менялось только к худшему.

Вернувшись в Тибет в 1957 году, я увидел, что китайские власти открыто преследуют моих соотечественников, хотя одновременно меня постоянно уверяли, что никакого вмешательства не произойдет. Они лгали не задумываясь, как делали это всегда и впоследствии. Хуже того, складывалось впечатление, что огромное большинство зарубежных стран готово поверить в эту фикцию. Затем, в течение семидесятых годов некоторых выдающихся западных политиков привозили в Тибет, и по возвращении назад они говорили, что там все хорошо.

Остается истиной тот факт, что с тех пор как произошло китайское вторжение, прямым следствием политики Китая явилась гибель более миллиона тибетцев. Приняв резолюцию по Тибету в 1965 году, Организация объединенных наций ясно заявила, что оккупация Китаем моей родины характеризовалась "актами убийств, грабежей и незаконного помещения под стражу; пытками и жестоким, бесчеловечным, унизительным обращением с тибетцами в широком масштабе".

Я не в состоянии объяснить, как произошло, что благородные идеалы такого большого числа прекрасных мужчин и женщин стали превращаться в бессмысленное варварство. Не могу понять и что двигало теми людьми в китайском руководстве, которые активно советовали провести полное уничтожение тибетской нации. По-видимому, Китай — страна, которая утратила свою веру, в результате чего сам китайский народ терпит невыразимые несчастья в течение последних сорока одного года — и все во имя коммунизма.

И все же попытка построить коммунизм была одним из величайших экспериментов человечества всех времен, и я не отрицаю, что на меня самого его идеология произвела сначала большое впечатление. Как я вскоре обнаружил, беда в том, что, хотя коммунизм и провозглашает, будто служит "народу" — тому народу, для которого все эти "народные гостиницы", "народные больницы" и так далее — но "народ" обозначает не всякого, а только тех, кто придерживается таких взглядов, которые большинством считаются "народными взглядами".

Некоторая доля ответственности за эксцессы коммунизма лежит непосредственно на Западе. Та враждебность, с которой он встретил первые марксистские правительства, частично объясняет и те подчас нелепые предосторожности, которые были предприняты для самозащиты. Они стали подозревать всех и каждого, а подозрительность влечет за собой большие беды, потому что расходится с основополагающей человеческой чертой, заключающейся в том, что человек желает доверять другому человеку. В связи с этим, я помню, например, абсурдную ситуацию, которая случилась во время моего визита в комнату Ленина в Кремле, когда я находился в Москве в 1982 году. Там за мной присматривал один неулыбчивый сотрудник безопасности в скромном костюме, явно готовый выстрелить в одно мгновение, а женщина-гид механически излагала официальную историю русской революции.

Однако если можно сказать, что у меня есть политические пристрастия, то предполагаю, что я еще наполовину марксист. Я не имею ничего против капитализма, когда он осуществляется в гуманистическом духе, но мои религиозные убеждения больше склоняют меня к социализму и интернационализму, которые ближе соответствуют буддийским принципам. Другой привлекательной чертой марксизма для меня является его утверждение о том, что в конечном счете человек сам отвечает за свою судьбу. Это в точности повторяет буддийскую идею.

В противовес этому я выдвигаю тот факт, что страны, проводящие капиталистическую политику внутри демократической структуры, гораздо более свободны, чем те, которые преследуют коммунистические идеалы. Так что в конце концов я склоняюсь в пользу гуманистичесхого правительства, такого, которое ставит своей целью служить всему обществу: молодежи, старикам и немощным не меньше, чем тем, кто является представителями производительных сил общества.

Сказав, что остаюсь наполовину марксистом, я должен добавить, что если бы мне действительно пришлось участвовать в выборах, то я голосовал бы за какую-нибудь экологическую партию. Одной из самых положительных перемен, произошедших недавно в мире, является растущее осознавание значения Природы. Это совсем не означает отношение к ней как к чему-то священному или святому. Забота о нашей планете сродни заботе о своих домах. Поскольку живые существа вышли из Природы, нет никакого смысла идти против нес, и поэтому я говорю, что экология — не предмет религии или этики, или морали. Все перечисленное — роскошь, поскольку мы можем выжить без этого. Но мы не выживем, если будем продолжать идти против Природы.

Нам надо признать это. Если мы выведем из равновесия Природу, страдать будет все человечество. Кроме того, мы, живущие ныне, должны принимать во внимание будущие поколения: чистая окружающая среда — такое же право человека, как и другие. Поэтому наша ответственность по отношению к другим состоит и в том, чтобы передать мир потомкам в таком же, если не в более здоровом состоянии, в каком мы получили его. Это не такое уж невыполнимое предложение, как может показаться. Потому что, если и есть предел тому, что мы можем сделать как отдельные личности, нет предела тому, чего может достичь всеобщая ответственность. Всем нам нужно делать, что в наших силах, как бы мало это ни было. Только из того, что нам кажется ни к чему гасить свет, уходя из комнаты, ведь не следует, что мы не должны этого делать.

Вот здесь я как буддийский монах полагаю, что признание понятия "карма" очень полезно в повседневной жизни. Если вы верите в связь между побуждением и его следствием, то будете более внимательны к влияниям, которые оказывают ваши действия на вас самих и на других.

Таким образом, несмотря на продолжающуюся трагедию в Тибете, я вижу в мире много хорошего. Меня особенно радует, что потребительство как самоцель уступает место пониманию того, что мы, люди, должны сохранить ресурсы земли. Это совершенно необходимо. Люди, в некотором смысле, — дети земли. И хотя вплоть до сегодняшних дней наша общая Мать терпела поведение своих детей, в настоящее время она уже дает нам понять, что ее терпению приходит конец.

Я молюсь о том, чтобы однажды я смог донести этот призыв к заботе об окружающей среде и о других людях до народа Китая. Поскольку буддизм ни в коей мере не чужд китайцам, я верю, что смогу служить им практически. Предшественник последнего Панчен Ламы однажды проводил церемонию посвящения Калачакры в Пекине. Если бы мне довелось сделать то же самое, то я был бы уже не первый. Как буддийский монах я тревожусь обо всех членах рода человеческого и, в сущности, обо всех страдающих живых существах.

Я считаю, что это страдание вызвано неведением и что люди причиняют боль другим, стремясь добиться собственного счастья или удовлетворения. Однако истинное счастье происходит от чувства внутреннего спокойствия и удовлетворенности, которые, в свою очередь, достигаются посредством развития альтруизма, любви, сострадания, а также устранением гнева, эгоизма и алчности.

Некоторым это может показаться наивным, но я бы напомнил, что независимо от того, из какой части света мы происходим, по существу мы являемся одинаковыми человеческими существами. Все мы стремимся к счастью и стараемся избежать страдания. У нас одни и те же основные потребности и заботы. Кроме того, все мы, люди, хотим свободы и хотим иметь право решать свою собственную судьбу. Такова человеческая природа. Большие перемены, которые происходят повсюду в мире от Восточной Европы до Африки, служат тому ясным доказательством.

В то же время, проблемы, с которыми мы встречаемся сегодня — вооруженные конфликты, разрушение Природы, нищета, голод и т. д. — в основном, созданы самими людьми. Они могут быть решены — но только усилиями самих людей, взаимопониманием, а также развитием чувства братства. Чтобы сделать это, нам надо воспитывать в себе основанную на милосердии и осознавании всеобщую ответственность друг за друга и за ту планету, на которой мы все живем.

Хотя я считаю свою буддийскую религию полезной для зарождения любви и сострадания, я убежден, что эти качества могут быть развиты любым человекам, и религиозным, и нерелигиозным, кроме того, мне думается, что все религии преследуют одну и ту же цель: развить доброту и принести счастье всем людям. Хотя методы могут быть различными, результат один и тот же.

При все возрастающем влиянии науки на нашу жизнь религия и духовность играют большую роль, напоминая нам о гуманности. Между тем и другим нет противоречия. Каждая из них помогает нам постичь другую. И наука, и учение Будды говорят нам о коренном единстве всех вещей.

Я хочу закончить эту книгу выражением личной благодарности всем друзьям Тибета. Мы очень ценим то внимание и поддержку, которые вы оказываете тибетцам, находящимся сейчас в трудном положении, и она продолжает придавать нам мужество для борьбы за свободу и справедливость, которую мы ведем, используя не оружие, а мощь истины и решимости. Я знаю, что говорю от имени всех тибетцев, когда благодарю вас и прошу не забывать Тибет в это критическое для истории нашей страны время.

Мы также надеемся сделать свой вклад в создание более миролюбивого, более гуманного и привлекательного мира. Будущий свободный Тибет будет стараться помочь всем, кто находится в беде, защищать Природу и способствовать миру. Я верю, что присущая нам, тибетцам, способность соединять духовные качества с реалистическим и практическим подходом даст возможность внести особый вклад, каким бы скромным он ни был.

В заключение я хотел бы поделиться с моими читателями короткой молитвой, которая очень вдохновляет меня и придает решимость:

Покуда длится пространство,

Пока живые живут,

Пусть в мире и я останусь

Страданий рассеивать тьму.