Глава третья Вторжение: начало бури

Глава третья

Вторжение: начало бури

В день накануне оперного фестиваля летом 1950 года я как раз выходил из ванной комнаты в Норбулингке, когда почувствовал, что земля под моими ногами заколебалась. Был поздний вечер, и я, болтая с одним из слуг, умывался перед сном. Удобства тогда были расположены в небольшом строении в нескольких ярдах от моего жилища, так что я находился вне здания, когда это произошло. Сначала я подумал, что у нас случилось еще одно землетрясение, так как Тибет подвержен сейсмической активности. И в самом деле, войдя вовнутрь, я заметил, что несколько картин висят криво. Сразу после этого вдали послышался оглушительный грохот. Я выскочил наружу, а за мной несколько уборщиков. Пока мы вглядывались в небо, последовал еще один удар и за ним еще один. Это было похоже на артиллерийский залп — что, как мы предположили, было причиной шума и вибрации: такого рода испытания проводились тибетской армией. Всего последовало тридцать-сорок взрывов.

На следующий день мы узнали, что это были совсем не военные испытания, а на самом деле, природное явление особого характера. Некоторые люди сообщили даже, что видели странное красное зарево в небе в том направлении, откуда исходил шум. Постепенно выяснилось, что его видели по всему Тибету: и в Чамдо, около 400 миль на восток, и в Сакья, 300 миль к юго-западу. Я слышал даже, что это явление наблюдали в Калькутте. Когда масштабы такого странного события стали осознаваться, люди, естественно, начали говорить, что это было больше, чем простое землетрясение: это было предзнаменование.

С самого раннего возраста у меня был большой интерес к науке. Поэтому, естественно, я хотел найти научное объяснение этого необычайного события. Когда несколько дней спустя я увидел Генриха Харрера, я спросил его, каково, по его мнению, объяснение не только толчков, но, главное, странного небесного явления. Он выразил уверенность в том, что эти два явления связаны. Скорее всего, это был разлом земной коры, вызванный движением вверх всего горного массива.

На мой взгляд, это звучало правдоподобно, но маловероятно. Почему разлом земной коры сопровождался заревом в ночном небе и громовыми раскатами и, кроме того, как могло произойти, чтобы это явление наблюдалось на таком большом расстоянии? Тогда я считал, что теория Харрера не объясняет всего произошедшего. И даже теперь я остаюсь при этом же мнении. Возможно, научное объяснение существует, но, как я чувствую, случившееся выходит за пределы науки на настоящее время, это что-то воистину таинственное. В этом случае мне гораздо легче допустить, что я был свидетелем чего-то метафизического. Во всяком случае, было ли это предостережением свыше или просто голосом недр, но после этого ситуация в Тибете стала быстро ухудшаться.

Как я уже сказал, это событие произошло как раз перед оперным фестивалем. Спустя два дня предзнаменование, если это было оно, начало исполняться. Ближе к вечеру, во время представления, я увидел, что по направлению ко мне бежит гонец. Когда он добежал до моей ложи, его сразу же проводили к Татхагу Ринпоче, Регенту, который занимал другую половину. Я сразу понял: что-то произошло. В нормальных обстоятельствах правительственные дела должны были быть отложены до следующей недели. Естественно, я был почти вне себя от любопытства. Что бы это могло значить? Наверное, случилось что-то ужасное. Но так как я был еще совсем молод и не имел никакой политической власти, я должен был ждать, пока Татхаг Ринпоче не найдет нужным рассказать мне о том, что произошло. Однако, я давно уже обнаружил, что можно, встав на ящик, заглянуть в окно, находящееся высоко в стене между его комнатой и моей. Когда гонец вошел, я залез наверх и, затаив дыхание, стал подглядывать за Регентом. Пока он читал письмо, я довольно хорошо мог видеть его лицо. Оно стало очень серьезным. Через несколько минут он вышел, и я слышал, как он отдавал приказ созвать Кашаг.

В свое время я узнал, что письмо, которое получил Регент, было в действительности телеграммой от губернатора Кхама, резиденция которого находилась в Чамдо, и в ней сообщалось о нападении китайских солдат на тибетский гарнизон, в результате которого погиб дежурный офицер. Это была действительно печальная новость. Уже прошлой осенью имели место нарушения границы китайскими коммунистами, заявлявшими о своем намерении освободить Тибет от рук империалистических агрессоров — что бы это ни означало. И это несмотря на то, что все китайские чиновники, живущие в Лхасе, были высланы в 1949 году.

Походило на то, что теперь Китай собирается осуществить свою угрозу. В таком случае, как я теперь хорошо понимал, Тибет подвергался очень серьезной опасности, потому что наша армия насчитывала не более восьми с половиной тысяч офицеров и рядовых. Она никак не могла бы противостоять одержавшей недавно великие победы Народно-Освободительной Армии Китая (НОАК).

Я помню совсем мало об оперном фестивале того года, только наполнявшее меня чувство отчаяния. Мое внимание не могли привлечь даже магические танцы, исполнявшиеся под размеренный звук барабанов, их участники были облачены в причудливые костюмы (некоторые были наряжены скелетами, олицетворявшими Смерть) и двигались торжественно и ритмично, следуя канонам древней хореографии.

Спустя два месяца, в октябре, подтвердились наши худшие опасения. До Лхасы дошли сведения о том, что восемьдесят тысяч солдат НОАК переправились через реку Дричу к востоку от Чамдо. Китайское радио объявило, что в годовщину прихода к власти коммунистов в Китае началось "мирное освобождение" Тибета.

Итак, удар был нанесен. Вскоре должна была пасть Лхаса. Мы не имели никакой возможности противостоять такому натиску. Мало того, что тибетская армия была немногочисленной, она страдала и от недостатка современного вооружения и почти полной необученности. К армии не проявлялось никакого интереса на протяжении всего периода регентства. Несмотря на свою историю тибетцы, по существу, любят мир, а быть в армии означало находиться в низших слоях общества: солдаты считались кем-то вроде мясников. И хотя теперь по всему Тибету стали поспешно собирать дополнительные формирования и создали одно новое, все же качество войск, выступивших навстречу китайцам, было невысоко.

Бесполезно рассуждать о том, каковы были бы последствия, если бы положение вещей было иным. Нужно только сказать, что китайцы потеряли большое количество солдат при завоевании Тибета: в некоторых районах они встретили отчаянное сопротивление и кроме прямых военных потерь очень страдали от трудностей снабжения и сурового климата. Многие умерли от голода; другие не могли перенести горной болезни, которая всегда мучает, а иногда просто убивает иностранцев в Тибете. Но что касается исхода боев, то независимо от того, насколько велика или хорошо подготовлена была тибетская армия, в конце концов все ее усилия были бы тщетными. Ведь даже тогда китайское население более чем в сотню раз превышало наше.

Эта угроза свободе Тибета не осталась незамеченной в мире. Индийское правительство, поддержанное Великобританией, заявило протест Китайской Народной Республике и объявило, что это вторжение противоречит интересам мира. Седьмого ноября 1950 года Кашаг и правительство обратились в Организацию Объединенных Наций с просьбой выступить в нашу защиту. Но, к несчастью, Тибет, следуя своей политике изоляции от мира, никогда не выказывал желания стать членом ООН, поэтому никакого результата не последовало, не было пользы и от двух последующих телеграмм, отправленных до конца того года.

Приближалась зима, новости становились все хуже, и начали поговаривать о том, чтобы объявить о совершеннолетии Далай Ламы. Народ начал выступать за предоставление мне светской власти на два года раньше положенного. Мои уборщики докладывали, что в Лхасе расклеиваются листовки, в которых ругают правительство и призывают к немедленному возведению меня на трон, и что народ поет песни такого же содержания.

Люди разделились на две группы: в одной были те, кто возлагал надежды на мое руководство в этом кризисе; в другой — те, кто считал, что я слишком молод для такой ответственности. Я был согласен со второй группой, но, к сожалению, со мной не посоветовались. Вместо этого правительство вопросило оракула. Состоялась очень напряженная сцена, в итоге которой, наконец, Кутэн, пошатываясь под весом своего церемониального головного убора, подошел к тому месту, где сидел я, и положил ката, белый шелковый шарф для подношений, на мои колени со словами "Тхула бап" — "Его время пришло".

Дорже Дракдэн высказал свою волю. Татхаг Ринпоче сразу же приготовился уйти в отставку с поста Регента, хотя должен был оставаться моим Старшим наставником. Дело было за Государственным астрологом — назначить день возведения меня на престол. Они выбрали 17 ноября 1950 года как наиболее благоприятную дату до конца года. Меня же такое развитие событий скорее опечалило. Еще месяц назад я был беззаботным юношей, неторопливо ожидающим ежегодный оперный фестиваль. А теперь я оказался перед лицом перспективы возглавить свою страну в то время, как она готовится к войне. Но оглядываясь назад, я вижу что не должен был особенно удивляться, уже несколько лет оракул высказывал нескрываемое презрение к правительству, обращаясь в то же время ко мне с большим уважением.

В начале ноября, примерно за две недели до моего официального возведения [на трон], в Лхасу прибыл мой старший брат. Я почти не знал его. Будучи Такцером Ринпоче, он стал настоятелем монастыря Кумбум, где я провел те самые одинокие первые восемнадцать месяцев после моего обнаружения. Лишь взглянув на него, я понял, что он очень много перенес. Брат был в ужасном состоянии, крайне напряжен и встревожен. Он даже заикался, когда рассказывал мне свою историю. Так как Амдо, провинция в которой мы оба родились и в которой расположен Кумбум, находится в близком соседстве с Китаем, она быстро подпала под контроль коммунистов. Едва это случилось, он немедленно был взят под домашний арест. Деятельность всех монахов подверглась ограничениям, а сам он оказался, по существу, заключенным в своем монастыре. В то же время китайцы стали пытаться внушить ему коммунистический образ мыслей и обратить в свою веру. У них был план отпустить его в Лхасу, если бы он согласился убедить меня признать над собой власть Китая. А в случае, если бы я стал упорствовать, он должен был убить меня. За это обещалось вознаграждение. Дикое предложение. Во-первых, мысль об убийстве любого живого существа враждебна для всех буддистов. Поэтому предположение о том, что он мог бы действительно совершить убийство Далай Ламы в личных целях, показывает, что китайцы не имели никакого представления о характере тибетцев.

По прошествии года, в течение которого брат видел, как его общину громят китайцы, он постепенно пришел к выводу, что должен бежать в Лхасу, чтобы предостеречь меня об уготованной Тибету участи, если китайцы захватят нас. Единственным способом осуществить это было притвориться, что он принял их предложение. Потому брат наконец согласился на сделку с ними.

Я слушал его открыв рот. До сих пор я почти ничего не знал о китайцах. И еще меньшее представление я имел о коммунистах, хотя и слышал, что они принесли страшные бедствия народу Монголии. Кроме того, я знал только то, что собрал по крохам со страниц журнала "Лайф", номер которого попал в мои руки. Но теперь благодаря брату мне стало ясно, что они не только нерелигиозны, но на самом деле препятствуют религиозной практике. Я очень испугался, когда Такцер Ринпоче сказал, что наша единственная надежда заключается в том, чтобы добиться поддержки за рубежом и противостоять китайцам силой оружия.

Будда проповедовал отказ от убийства, но указал, что в определенных обстоятельствах оно может быть оправдано. По мнению моего брата, сейчас обстоятельства были именно таковы. Поэтому он откажется от своих монашеских обетов, снимет с себя монашескую одежду и поедет за границу в качестве тибетского эмиссара. Он попытается заключить соглашение с американцами и считает, что они обязательно поддержат идею свободного Тибета.

Я был потрясен всем услышанным, но прежде, чем смог возражать, он стал убеждать меня покинуть Лхасу. Хотя некоторые люди говорили мне то же самое, поддерживали эту точку зрения немногие. Но брат просил меня последовать его совету независимо от мнения большинства. Опасность велика, сказал он, и я ни в коем случае не должен попасть в руки китайцев.

После нашей встречи брат беседовал с разными членами правительства до своего отъезда из столицы. Я видел его еще один или два раза, но никак не смог изменить его решения. Страшные испытания, перенесенные в течение последнего года, убедили его в том, что другого пути нет. Впрочем, я не слишком много об этом думал, у меня хватало собственных забот. До церемонии возведения на трон оставалось несколько дней.

По этому случаю я решил объявить всеобщую амнистию. В день моего восшествия на трон все заключенные отпускались на свободу. Это означало, что тюрьма в Шоле теперь опустеет. Мне было приятно, что я имею возможность сделать это, хотя были моменты, когда я и жалел о том, что тюрьма опустела. У меня больше не было маленьких радостей нашей незамысловатой дружбы. Когда я направлял свою подзорную трубу на тюремный двор, он был пуст, если не считать нескольких собак, подбирающих объедки. Как будто бы ушла какая-то частица моей жизни.

Утром 17-го числа я встал на час или два раньше, чем обычно, было еще совсем темно. Когда я одевался, Мастер Одежд вручил мне кусок зеленой ткани, чтобы я обернул его вокруг талии. Это было сделано по совету астрологов, которые считали, что благоприятен будет зеленый цвет. Я отказался от завтрака, так как знал, что церемония будет долгой, и не хотел, чтобы меня отвлекал какой-нибудь "зов природы". Однако, астрологи поставили условие, что я должен съесть яблоко перед началом церемонии. Помню, что с трудом проглотил его. Покончив с этим, я отправился в храм, где на рассвете должно было состояться возведение на трон.

Это событие представляло собой, должно быть, блестящее зрелище: присутствовало целиком все правительство, а также различные иностранные представители в Лхасе, все были облачены в свои самые торжественные и красочные одеяния. К сожалению, было очень темно, и я не мог разглядеть многих деталей. Во время церемонии мне вручили Золотое Колесо, символизирующее принятие светской власти. Однако, кроме этого, я мало что помню — за исключением настоятельной и все возрастающей потребности опорожнить свой мочевой пузырь. Это астрологи были виноваты. Ясно, что причина проблемы состояла в их идее дать мне съесть яблоко. Я им всегда не слишком верил, а этот случай еще усилил мое нелестное о них мнение.

Я всегда считал, что поскольку самые важные дни в жизни человека — его рождение и смерть — не могут быть установлены по совету астрологов, то не стоит беспокоиться насчет каких-то других. Однако это лишь мое личное мнение. Оно не означает, что я хочу заставить тибетцев отказаться от использования астрологии. Астрология имеет большое значение с точки зрения нашей культуры.

Тем не менее мое положение в этой ситуации становилось все хуже. Наконец, я послал записку гофмейстеру, в которой просил его заканчивать побыстрее. Но наши церемонии длинны и сложны, и я стал бояться, что они никогда не кончатся.

Когда, наконец, процедура завершилась, я оказался неоспоримым лидером шестимиллионного народа, стоящего лицом к лицу с угрозой самой настоящей войны. А мне было только пятнадцать лет. Складывалась невероятная ситуация, но я видел свой долг в том, чтобы избежать подобного бедствия, если это хоть как-то осуществимо. Моей первой задачей было назначить двух новых премьер-министров.

Причина необходимости назначить двух заключалась в том, что в нашей правительственной системе каждая должность начиная от премьер-министра исполнялась мирянином и монахом. Это шло еще со времен Великого Пятого Далай Ламы, который был первым, кто принял светскую власть в дополнение к своему положению духовного главы государства. К сожалению, хотя такая система и хорошо работала в прошлом, она безнадежно устарела в двадцатом веке. Кроме того, как я уже упоминал, после почти двадцати лет регентского правления, правительство совершенно погрязло в коррупции.

Нечего и говорить, что почти никакие реформы не проводились, Даже Далай Лама не мог ничего сделать, потому что любое его предложение сначала представлялось премьер-министрам, затем Кашагу, затем каждому представителю исполнительной власти в порядке подчиненности и наконец Национальному Собранию. Если кто-либо возражал против его предложения, то было крайне трудно дать этому вопросу дальнейший ход.

То же самое происходило, когда реформы предлагались Национальным Собранием, но только в обратном порядке.

В случае, если какой-то законодательный акт в конечном итоге представлялся Далай Ламе, он мог пожелать внести поправки, тогда эти поправки записывались на пергаментных лентах, приклеивались к первоначальному документу, и тот затем посылался для одобрения обратно по нисходящей линии. Но главная трудность введения реформ заключалась в страхе религиозной общины перед иностранным влиянием, которое, по убеждению многих, могло бы повредить буддизму в Тибете.

На пост премьер-министра — монаха я избрал Лобсана Таши, а опытный светский администратор по имени Лукхангва стал его мирским коллегой.

После этого, посоветовавшись с ним и с Кашагом, я решил послать делегацию за рубеж — в Америку, Великобританию и Непал, в надежде убедить эти страны выступить в нашу защиту. Другая делегация должна была отправиться в Китай, чтобы попытаться провести переговоры о выводе войск. Эти миссии были отправлены в конце года. Вскоре после этого, когда китайцы сконцентрировали свои силы на востоке, мы решили, что я должен перебраться в южный Тибет вместе с самыми высокопоставленными членами правительства. В случае ухудшения ситуации я мог бы без труда найти убежище, перейдя границу с Индией. Тем временем Лобсан Таши и Лукхангва должны были оставаться в Лхасе и исполнять свои обязанности: государственные печати я брал с собой.