К главе двадцать седьмой («Казнь»)

К главе двадцать седьмой («Казнь»)

Мы были в полном неведении, по какому поводу произведена казнь 4 мая. Разъяснение пришло неожиданно и совершенно чудесным образом.

Прошло несколько дней, когда за ужином жандарм нестроевой роты, помогавший дежурному при раздаче, подал Морозову пару яиц в бумажке. Морозов развернул и увидал, что это был обрывок газеты — как раз то место, где сообщалось об убийстве министра внутренних дел Сипягина.

Чтоб в разговорах на прогулке не скомпрометировать как-нибудь жандарма, Морозов, передавая нам эту новость, говорил всем, что, гуляя в огороде, нашел кусок газеты, который, вероятно, откуда-нибудь занес ветер.

Так мы узнали, что министром внутренних дел был Сипягин; до этого же перемены в министерстве сохранялись от нас в тайне. Обыкновенно мы не знали даже, кто стоит во главе департамента полиции, в специальном ведении которого мы находились.

О том, что министром стал Плеве, мы узнали случайно, когда получили том энциклопедического словаря на букву «П»[127].

Нечего и говорить, что о войне с Японией мы не должны были и подозревать. Первый намек на нее мы нашли в английском журнале «Knowledge», в котором сообщалось, что в дальневосточных водах кит наткнулся на минные заграждения. «Значит, происходит война с Японией», — заключили наши проницательные читатели. А о ходе военных действий и о русских неудачах мы судили по лицам жандармов: если они шушукались между собой и ходили, повесив голову, мы тотчас догадывались о несчастьях русской армии. Мы все были уверены, что война кончится победой Японии, и предугадывали будущее. Морозов с первого же момента объявил: «Микадо Мутцу Хито освободит нас!» За разгромом должны были следовать реформы и амнистия.