ДЕЛО ЯКОБИЯ

ДЕЛО ЯКОБИЯ

Державин гордился: ему удалось спасти невиновного от неправедного суда. Иркутский генерал-губернатор Иван Варфоломеевич Якоби (Якобий) никогда не был другом поэта. Дело это попало к Державину несколько позже первого поручения насчёт банкира-самоубийцы, но завершил он его до развязки Сутерландова дела.

Якоби вёл переговоры с китайцами о статусе Монголии. Мало кто в те годы так досконально знал русский Дальний Восток. Да, Якобий видел себя щитом и мечом империи в этих краях.

Дипломат оказался храбрым солдатом. Якоби отличился в турецкую войну: «во время атакования неприятельских войск, сделавших в 774 году при Алуште десант на Крымские берега, переводя тогда составленной из гренадер каре против правой стороны неприятельскаго ретраншамента, где самое сильнейшее сопротивление было, штыками отворил себе дорогу, преодолел и опрокинул неприятеля и овладел ретраншаментом с пушками, где получил контузию».

Он благополучно погубернаторствовал в Саратове и Уфе, но душа рвалась в Сибирь…

В 1783 году Иван Варфоломеевич выпросил себе службу в Сибири, стал иркутским и колыванским генерал-губернатором. В Иркутске, где располагался его скромный дворец, Якоби жил, «как сатрап или сибарит». Державин, как известно, сибаритов не жаловал. Но вот Якоби обвинили в государственной измене, в коварных сношениях с китайцами… В вину ему были поставлены корыстные и честолюбивые планы: дескать, он намеревался разжечь войну с Китаем и нажиться, используя положение губернатора прифронтовых краёв… Прилагались и другие обвинения, более будничные, — самоуправство, неуважение к Сенату. Таким гарниром нетрудно обложить любого наместника.

Императрица не сомневалась: Якоби виновен. Слишком уж он честолюбив, верно, хочет отличиться на дипломатическом фронте в новой большой войне. Когда над головой проштрафившегося генерала начали собираться тучи, императрица обронила афоризм: «Если бы он был горд и если бы у него было сердце, то теперь бы уже зарезался». Не столь важно, была ли эта фраза произнесена в действительности. Главное, что молва пошла по всем дворцовым залам Петербурга и добралась до самого Якобия, который не рассчитывал на снисхождение.

Целый год Державин вёл расследование — по обыкновению, скрупулёзно и размашисто. Блистать в высшем обществе, позировать на фоне побед любили все вельможи. Но чиновничья рутина приятна, как зубная боль. «А у меня, что дело, что не дело, обычай мой такой: подписано, так с плеч долой» — эта реплика из комедии Грибоедова годится для сотен сенаторов и губернаторов всех времён.

Если есть в истории России полная противоположность Фамусову — то это Державин. Даже неприятное, тошнотворное дело он распутывал до конца — как одержимый. Куда-то ездил, проснувшись спозаранок, беседовал с недружелюбными людьми, находил правду в документах. Не из любви к сибариту Якобию, а потому, что он был Державиным, который поддерживал правосудие.

И к этой одержимости он требовал уважения! Смело обременял императрицу многотомным крючкотворством, надеялся, что и она станет вникать в нюансы злоключений Якобия. И ведь Гаврила Романович не испытывал никакой симпатии к иркутскому сатрапу! Просто не смел отступиться, не смел опустить руки, если уж взялся за дело.

Целый год Якобий не выходил у него из головы — и вот настало время отчёта. Императрица велела Державину доложить ей обстоятельства дела — и изумилась, «когда целая шеренга гайдуков и лакеев внесли ей в кабинет превеликие кипы бумаг». Бумаги заполнили залу от стены до стены, от паркета до потолка. «„Что такое? — спросила она. — Зачем сюда такую бездну?“ — „По крайней мере, для народа, государыня“, — отвечал Державин. „Ну, положите, коли так“, — отозвалась с некоторым родом неудовольствия. Заняли несколько столов. „Читай“. — „Что прикажете: экстракт сенатский, или мой, или которую из докладных записок?“ — „Читай самую кратчайшую“. Тогда прочтена ей которая на двух листах. Выслушав и увидя, что Якобий оправдывается, проговорила, как бы изъявляя сомнение на неверность записки: „Я не такие пространные дела подлинником читала и выслушивала; то прочитай мне весь экстракт сенатский. Начинай завтра. Я назначаю тебе всякий день для того после обеда два часа, 5-й и 6-й“».

Старательный кабинет-секретарь воспринял это предложение как знак доверия. Каждый день после обеда он прилежно тревожил императрицу делом Якобия. Но императорское терпение таяло. Подчас Екатерина резко прерывала очередной доклад о «покорителе Китая», переводила разговор на менее пресную тему. Но на следующий день Державин снова являлся с кипой бумаг и продолжал, как пономарь, занудливо вслух читать материалы дела. И снова нужно было вникать в намерения бывшего иркутского губернатора. Разумеется, ни стужа, ни ливни не останавливали Державина. И однажды, поздней осенью, в ненастье, Екатерина велела камердинеру Тюльпину поинтересоваться у Державина: «Как такая стужа вам гортани не захватит? Удивительно». Державин счёл это очередной милой шуткой Фелицы. Впрочем, её юмор больше не восхищал поэта. Всё-таки это была игра в одни ворота. Мало кто отваживался ответить императрице шуткой на шутку. Но Державин понимал: с каким-нибудь деспотом было бы труднее, а императрица отходчива.

Державину удалось убедить императрицу в своей правоте по делу Якобия. После нескольких докладов она уже поглядывала на него с одобрительным любопытством. Надо думать, её заинтересовало сочетание поэтических способностей и юридического упорства в одном человеке. К тому же Державину удавалось перемежать доклады шутливыми замечаниями — отныне он не удручал, а радовал Екатерину. Она уже ждала державинских докладов. Вердикт гласил: «Читано пред нами несколько тысяч листов под названием сибирского якобиевского дела, из коего мы иного не усмотрели, кроме ябеды, сплетен и кляуз».

Державин воодушевился, строил планы… Но благоприятное положение если и может измениться, то только к худшему!

«Он во время доклада сего дела сблизился было весьма с Императрицею по случаю иногда разсуждений о разных вещах; например, когда получен трактат 1793 году с Польшею, то она с восторгом сказала: „Поздравь меня с столь выгодным для России постановлением“. Державин, поклонившись, сказал: „Счастливы Вы, Государыня, что не было в Польше таких твёрдых вельмож, каков был Филарет; они бы умерли, а такого постыдного мира не подписали“. Ей это понравилось. Она улыбнулась и с тех пор приметным образом стала отличать его, так что в публичных собраниях, в саду, иногда сажая его подле себя на канапе, шептала на ухо ничего не значащие слова, показывая будто говорит о каких важных делах». Что это значило? Только ли дань остроумию поэта?

Державин склонен был считать, что такие манёвры императрицы связаны были с самым таинственным предприятием последних лет её царствования — документом, который регламентировал переход власти от императрицы к внуку, в обход сына. И Державин должен был стать поверенным в этих делах! Миссия сколь ответственная, столь и опасная. Но — не случилось.

Главным хранителем тайны стал граф Безбородко. После смерти Екатерины он быстро переориентировался и помог Павлу избавиться от таинственного документа. Ушлый дипломат рассудил, что устранение Павла может ввергнуть страну в новую смуту. Генерал Бонапарт орудовал в Европе — и новый всплеск самозванчества на Руси обернулся бы кровавым пожаром.

И Павел осыпал Безбородко наградами: возвёл в княжеское достоинство, сделал канцлером, одарил поместьями и новомодным орденом Святого Иоанна Иерусалимского. Его — сподвижника императрицы, память о которой Павел пытался свести на нет. Вскоре Безбородко не станет — и Державин откликнется на его смерть не самым великодушным образом:

Он мне творил добро, —

Быть может, что и лихо;

Но умер человек, не входит в небо зло.

Творец! мольбе моей вонми:

В объятие Своё, в сиянье тихо

И слабости его прими.

Тут всё ясно: манёвры ушлого политика нередко мешали Державину в пору его секретарства и президентства в Коммерц-коллегии.

…Настроение стареющей императрицы менялось быстро. Она то притягивала, то отталкивала Державина. В придворном космосе не только паркеты скользкие — расшибить голову можно и на сырой земле. Для Державина едва не стала роковой развесёлая игра в горелки. Что может быть беззаботнее? Старинная славянская забава, связанная с обрядом выбора невесты. Однако ж… Всё начиналось лучезарно: в отменном настроении Державин возвращался домой, оставив императрицу в саду…

«Она под тению дерев сидела, несколько задумавшись; то придворные старались её всячески увеселить, а для того и зачали играть в вышеописанную игру. Товарищ автора г. Турчанинов, подошедши к нему, просил убедительно, чтоб по немногому числу кавалеров и он играл. Согласился, и побежали великие князья, а за ними он; на покатистом лугу поскользнувшись, со всего маху упал и выломил себе руку. Без чувства почти великие князья его подняли и отвели сами в его покои, стараясь ему дать всевозможную помощь. Сей столь непредвидимый неприятный случай и был политическим падением автора, ибо в сие время вошёл было он в великую милость у императрицы, так что все знатнейшие люди стали ему завидовать; но в продолжении шести недель, на излечение его употреблённых, когда он не мог выезжать ко двору, успели его остудить у императрицы, так что, появясь, почувствовал он её равнодушие».

Вот так. Лужайка, великие князья, смех — и прибаутка, звучащая на десятки голосов:

Гори, гори ясно, чтобы не погасло!

Глянь на небо — птички летят,

Колокольчики звенят,

Гляди — не воронь, беги, как огонь!

Коварная игра, что и говорить.

Травма не вызвала сочувствия императрицы. В отсутствие Державина её усердно настраивали против «певца Фелицы». Но не только в злопыхателях дело. Екатерина постоянно сомневалась в Державине: временами он казался ей полезным, пригодным для службы, верным, но всякое воспоминание о тёще Державина — кормилице Павла — портило кровь.

Почувствовав, что монаршая милость сменилась холодком, Державин себе в утешение сочинил лукавые вирши — «Горелки»:

На поприще сей жизни склизком

Все люди бегатели суть:

В теченьи дальнем или близком

Они к мете своей бегут.

И сильный тамо упадает,

Свой кончить бег где не желал:

Лежит; но спорника, — мечтает, —

Коль не споткнулся бы, — догнал.

Надеждой, самолюбья дщерью,

Весь возбуждается сей свет;

Всяк рвенье прилагает, к рвенью,

Чтоб у передних взять перед.

Хоть детской сей игре, забаве

И насмехается мудрец,

Но гордый дух летит ко славе,

И свят ему её венец.

Сие ристалище отличий,

Соревнование честей,

Источник и творец величий

И обожение людей;

Оно изящного содетель,

Великолепен им сей свет:

Превозможенье, добродетель

Лишь им крепится и растет.

О! вы, рожденные судьбою

Вождями росским вождям быть,

Примеры подавать собою

И плески мира заслужить!

Дерзайте! рвение полезно,

Где предстоит вам славы вид;

Но больше праведно, любезно,

Кто милосердьем знаменит.

Екатерине подражая,

Ея стяжайте вы венец;

Она, добротами пленяя,

Царица подданных сердец.

Финальная похвала императрице, откровенно говоря, получилась фальшивой. Ведь здесь так и сквозит обида, аж зубы дерёт. Для поприща управленческой карьеры Державин находит одно определение — склизкое оно! Есть в «Горелках» ощущение бессмысленной придворной конкуренции — в игровой кутерьме вокруг трона.