У берегов Ямайки

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

У берегов Ямайки

В конце апреля эскадра из трех каравелл поплыла от Верагуа к востоку. Это было направление, противоположное Эспаньоле. Матросы и капитаны решили, что адмирал намеревался вернуться прямо в Испанию, не заходя в Сан Доминго. Начались протесты против подобного безрассудного предприятия. Каравеллы еле держались на воде. Их корпуса, пораженные червоточиной, походили на пчелиные соты. Только непрерывная откачка воды насосами и вычерпывание ведрами позволяли еще кое-как продолжать плавание. При таком состоянии кораблей едва ли можно добраться и до Эспаньолы.

Колумб не хотел посвящать экипаж в свои планы. Его целью была Эспаньола, но прежде чем взять северное направление, он стремился пройти возможно далее к востоку, чтобы при дальнейшем движении на север ослабить снос судов к западу течениями Караибского моря. Адмиралом руководило также желание сбить с толку своих лоцманов, лишить их ясного представления о местонахождении берега Верагуа. Сколько моряков уже плавало по его картам к Парии и Эспаньоле! На этот раз он хотел оставить в тайне путь к Верагуа. В письме к королям он говорил, что «ни один из моих лоцманов не в состоянии ни отыскать пути к Верагуа, ни описать, где лежит эта земля».

Когда достигли Порто Белло, Колумб вынужден был бросить здесь одну из своих каравелл, грозившую ежеминутно пойти ко дну. Экипаж ее перебрался на оставшиеся два судна. Адмирал поплыл дальше к востоку, дошел до Дариенского залива и отсюда 4 мая круто повернул прямо на север, в направлении Эспаньолы. Однако 10 мая вместо Эспаньолы перед эскадрой оказались Королевские Сады, расположенные близ южного берега Кубы. Опасения адмирала оправдались. Течения отнесли его сильно к западу.

Пришлось снова менять курс и плыть в юго-восточном направлении. До Эспаньолы оставалось еще двести лиг. Несмотря на поднявшееся волнение, Колумб пытался сохранять направление на Сан Доминго, но его относило теперь ветрами и течением к северному берегу Ямайки.

На судах оставалось мало провизии. Приходилось сильно урезать рационы. Ослабевшие матросы дни и ночи работали у насосов, вычерпывали воду. Колумб видел, что добраться до испанской колонии ему не удастся. Выйти в открытое море на своих судах он не решался — они могли затонуть при первом порыве ветра. Адмирал принял героическое решение. Он приказал посадить каравеллы на мель вблизи ямайского берега.

Матросы крепко связали между собою два оставшихся судна и затопили их на мелководье, так что из воды торчали только кормы и носы. На образовавшихся таким образом четырех островках Колумб велел соорудить подобие шалашей.

Нетрудно представить себе душевное состояние адмирала, вынужденного закончить таким бесславным образом свое плавание. Однако действия его были при данных обстоятельствах глубоко продуманы. Из тяжелого опыта форта Рождества и поселения на берегу Верагуа Колумб знал, как опасно оставлять белых среди туземцев. Он рассчитывал, что, удерживая людей на обломках судов, ему удастся посредством суровой дисциплины избежать насильственных действий со стороны экипажа, которые неизбежно привели бы к озлоблению индейцев. Колумб, понимал, что потерпевших кораблекрушение могло спасти теперь только поддержание самых дружественных отношений с туземцами.

Вскоре к лагерю стали подплывать индейцы на пирогах. Они предлагали белым кассавный хлеб, плоды, воду в обмен на их безделушки. Для избежания возможных споров при обмене Колумб назначил двух людей для торговли с индейцами. Добытое путем обмена продовольствие делилось между всеми поровну.

Несмотря на радушие туземцев и постоянный подвоз пищи, испанцы скоро стали испытывать острый недостаток продовольствия. Индейцы Ямайки, как и собратья их на других островах, никогда не делали запасов. К тому же они довольствовались малым. Туземцы ближайших к лагерю деревень не могли поэтому снабдить испанцев достаточным количеством продуктов.

Улица в Генуе, на которой находился дом Колумбов

Герб Колумба: слева — герб, данный Колумбу королями; справа — герб, измененный Колумбом

Спасти положение вызвался уже знакомый нам Диего Мендес, добрый гений этого плавания адмирала. Он направился в глубь острова и заключил со многими кациками своеобразные «торговые договора». Кацики обязались отрядить своих подданных «а сбор кассавы, плодов и на охоту за дичью для снабжения ими испанского лагеря. В обмен им должны были выдаваться ножи, гребни, зеркальца, бисер. При каждом кацике оставят испанца, который будет принимать продукты и тут же производить расчет.

Мендес — человек веселого нрава и ловкий дипломат, — обеспечив снабжение белых, выменял у одного кацика за медный таз большую лодку и, погрузив на нее продовольствие, прибыл обратно в лагерь.

Опасность голода была устранена, но нужно было придумать как выбраться с Ямайки. Каким путем передать колонистам Эспаньолы весть о находящихся недалеко от них, потерпевших крушение, испанцах? Ямайку отделял от Эспаньолы пролив шириной в сорок лиг. Переплыть его на туземной лодке невозможно. Скорее всего, смельчаки были бы вынесены сильным течением в море и погибли бы среди его просторов.

Все же это был единственный путь к спасению. Но кого можно склонить к подобной попытке? Колумб считал способным на такой безумно смелый шаг только отважного Мендеса. Мендес, пожалуй, согласится. Адмирал позвал его к себе, и между ними произошел следующий разговор:

— Сын мой, Диего Мендес, — сказал Колумб. — Из всех нас только ты и я понимаем опасность настоящего нашего положения. Нас здесь горсть, а этих дикарей несметное количество. Они непостоянны по природе и раздражительны. При малейшем поводе к неприязни они могут забросать нас головнями и сжечь в наших соломенных каютах. До сих пор они выполняют условие, которое ты заключил с ними насчет продовольствия, но кто знает, долго ли это будет так. Может быть, завтра по какому-нибудь капризу они нарушат договор и оставят нас без пищи. Не имея никаких средств принуждения, мы полностью зависим от них. Я думал об одном средстве, но прежде хотел узнать твое мнение. Вот в чем дело: что, если бы кто-нибудь взялся поплыть в Эспаньолу на твоей лодке и привнести нам оттуда корабль? В таком случае мы были бы спасены. Что ты об этом думаешь?

— Я прекрасно понимаю всю опасность нашего положения; сеньор, — отвечал Мендес, — и знаю, что она больше, чем думают многие. При всем том, я не считаю, чтобы кто-нибудь отважился принять на себя подобное гибельное поручение. Мне кажется, что это дело не только трудное, но и вовсе невозможное. Чтобы достигнуть Эспаньолы, нужно пересечь пролив в сорок лиг, где морские волнения чрезвычайно сильны. Не знаю, кто решится добровольно подвергнуть себя столь очевидной опасности.

Колумб мог ответить только красноречивым взглядом.

— Сеньор, — воскликнул Мендес, — я не один раз подвергался опасности смерти для спасения вас и всех, кто здесь находится. Я готов жертвовать собою и теперь. Но есть недовольные, жалующиеся на то, что ваша светлость всегда поручает мне одному дела, приносящие славу. Поэтому прошу вас собрать весь экипаж и вызвать охотника на предлагаемое вами предприятие. Может быть, и найдется кто-нибудь. Если же все откажутся, то я выйду вперед и сослужу вам эту службу.

Когда Колумб предложил собранным людям свой проект, все объявили его безрассудным. Мендес был теперь удовлетворен. Он выступил вперед и заявил:

— Сеньор, у меня не две жизни, но я готов пожертвовать собою для вас и для блага моих соотечественников.

Адмирал стал писать письма Овандо и королям. Сохранившееся послание Изабелле прекрасно передает душевное состояние Колумба во время его пребывания на обломке судна у берегов Ямайки. Письмо это, написанное в июле 1503 года, походит на вопль. Все оно проникнуто глубокой скорбью и вызывает живейшее сочувствие к писавшему его человеку, разочаровавшемуся в самых дорогих своих надеждах.

«…Преследуемый, забытый, я не могу вспомнить об Эспаньоле и Жемчужном Береге без того, чтобы слезы не увлажнили моих глаз. Благосклонность и выгоды должны доставаться тому, кто подвергает себя опасности. Несправедливо, что люди, всегда препятствовавшие мне в моих делах и замыслах, пользуются теперь плодами их, что трусливо бежавшие из Индий, вернувшиеся в Испанию, чтобы оклеветать меня, получают самые выгодные службы и посты.

…Мне было двадцать восемь лет, когда я поступил на службу ваших величеств, а ныне у меня все волосы поседели, я стал хилым и слабым. Все, что у меня было, так же, как и у моего брата, отнято у нас и продано, вплоть до рясы, которую я носил, к великому моему позору.

…После того, что мне удалось отдать под ваш скипетр обширные земли, я надеялся предстать перед вами, как победитель, с удовлетворением в душе. Вместо этого я со своими братьями был закован в цепи. Меня лишили пристойной одежды. Со мной обращались жестоко. Мне причиняли мучения без того, чтобы раньше судить меня или уличить, как преступника… Двадцать лет моей службы, в течение которых я вынес столько трудов и опасностей, не принесли мне ровно ничего, и по сей день у меня нет крова в Испании, который я мог бы назвать своим. Чтобы поесть и уснуть, мне некуда итти, кроме плохой гостиницы, и часто мне нечем бывает заплатить за нее.

…До сих пор я плакал о других, а теперь… о, пусть сжалится надо мною небо, пусть плачет обо мне земля. Житейские дела мои таковы, что я не имею ни одного мараведа, заброшен здесь, в этой Индии, одинокий, больной, измученный заботами, окруженный свирепыми дикарями и каждый день при смерти… Плачьте же обо мне все, в ком есть христианская любовь к ближнему, кто любит истину и справедливость».

Но не все письмо адмирала заполнено стенаниями. Как это ни странно, но рядом с ними он излагает свои планы будущей деятельности.

Старый, больной Колумб еще не отказывается, видимо, от борьбы. Еще тлеют в нем остатки прежней огромной жизненной силы. Он рассказывает Фердинанду и Изабелле о золотом изобилии Верагуа, где «в первые два дня по своем прибытии я увидел больше золота, чем было найдено на Эспаньоле в продолжение моего четырехлетнего пребывания там». Колумб восхваляет свое новое открытие, снова и снова говорит о возможности получения громадных количеств драгоценного металла. Как символ веры, вырывается у адмирала признание: «Золото, — пишет он, — удивительная вещь. Кто обладает им, тот господин всего, чего он хочет. Золото может даже открыть душам дорогу в рай».

Мендес взял письма адмирала, запасся продовольствием и вместе с гребцами-индейцами пустился в путь.

В первый раз его постигла неудача. Когда пирога следовала вдоль берега Ямайки к проливу, Мендеса с гребцами захватило в плен какое-то воинственное племя. Счастливая случайность позволила испанцу бежать во время ссоры индейцев из-за дележа добычи, и он вернулся в лагерь.

Начали готовиться ко второй попытке. В лагере нашелся еще один смельчак, желавший попытать счастья. Это был один из капитанов Колумба, генуэзец Фиеско. Приготовили две лодки. Решено было, что, если Мендес доберется до Эспаньолы, он поможет Овандо снарядить каравеллу к Ямайке, а сам отправится дальше, в Испанию, с письмами к королям. Фиеско же должен будет вернуться поскорее в лагерь, чтобы сообщить о благополучном окончании предприятия.