ЧАСТЬ 10. “БЕЗ ТЕБЯ” Глава 1. Винс «Винс оглядывается на события своей молодости, сопоставимые с великими драмами прошлого столетия, особенно с “Парнями Южного централа” и “Быстрыми переменами в школе Риджмонт”»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЧАСТЬ 10. “БЕЗ ТЕБЯ”

Глава 1. Винс

«Винс оглядывается на события своей молодости, сопоставимые с великими драмами прошлого столетия, особенно с “Парнями Южного централа” и “Быстрыми переменами в школе Риджмонт”»

Пока я оставался сам по себе, я старался избегать двух вещей: первое — слушать какие-либо песни Джона Кораби, что было нетрудно, т. к. их, в любом случае, никогда не крутили по радио. Второе — газетные вырезки обо мне. Меня настолько утомило то, что группа постоянно твердила, что я эгоист, что я живу с таким отношением к жизни, будто весь мир у меня в долгу, и что я — избалованный симпатичный мальчик, который всем причиняет одни только страдания, и им приходилось терпеть это каждый день. Никки был крут, потому что он был парнем с улицы, Мик был крут, потому что за все свои годы он переиграл в куче групп. Но никто ничего не знал обо мне. Никому не было дела, откуда я взялся. А я появился из худшего места, которое вы только можете себе представить: Комптон[84].

Мой отец, Оди (Odie), был наполовину индеец и бабник из города Пэрис, штат Техас. Он работал автомехаником в Механизированном отряде округа Лос-Анджелес, занимаясь ремонтом автомобилей шерифов. Моя мать, Ширли (Shirley), была наполовину мексиканка, леди из Нью-Мексико, которая работала на фабрике «Max Factor». Вдвоём они зарабатывали так мало денег, что каждый год им приходилось переезжать и перевозить меня во всё более убогие районы: из Инглвуда в Уоттс, а затем в Комптон, где они отдали мою младшую сестру, Валери (Valerie), и меня в детский сад. В начальной школе мы с Валери впервые поняли, что отличаемся от других: мы были единственными белыми детьми не только в нашей школе, но и во всём районе.

Одна из десятка уличных банд - «Крипс» занимала помещение, которое находилось через улицу от нас, и использовала его для своих сходок, а в конце квартала был дом, где зависала другая банда «Эй-Си Дьюсис» («AC Deuceys»). «Крипс» и «Эй-Си Дьюсис» постоянно враждовали друг с другом, что нередко сопровождалось перестрелками, и всякий раз, когда мы выходили из дома, моя мать крестилась и молила о том, чтобы никто из нас не повстречался с шальной пулей.

С каждым днём наш район, казалось, становился всё более опасным. Но мои родители отказались переехать даже тогда, когда посреди ночи, пробив стекло, в окно комнаты моей сестры влетела пуля. Однажды я шёл домой из школы и увидел, как четверо ребят подошли к хорошо одетому подростку, выстрелили в него, сняли с него кеды и оставили его лежать на улице. Он даже не мог говорить — так много было крови, которая с бульканьем вытекала у него изо рта.

Несколько дней спустя я стоял перед моим домом и ждал мороженщика, когда увидел тех же самых четверых парней на другой стороне улицы, болтавшихся возле дома «Крипс». Я взглянул на свои кеды и подумал, что они не подойдут этим ребятам, а значит, я в безопасности. Они посмотрели на меня и начали переходить улицу по направлению прямо к тому месту, где стоял я. Я мысленно помолился о том, чтобы им тоже хотелось мороженого. Высокий парень, шедший с левой стороны группы, в черной футболке, с рельефными красными шрамами на руках, не отрываясь, смотрел прямо на меня. В горле у меня пересохло, пот катился по моему телу, я стоял, как вкопанный.

Он отделился от своих друзей, подошёл ко мне и улыбнулся. Затем он схватил меня, повернул меня таким образом, что я оказался к нему спиной, засунул свои руки мне в карманы и вытащил мои деньги на мороженое. Всё произошло так быстро, что я даже не успел почувствовать, как лезвие рассекло мою кожу от уха до уха. Я подумал, что он перерезал мне горло, и когда он отпустил меня и убежал, я рухнул на землю. Я был уверен, что я мёртв.

Никто из нашего района даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне. Они только уставились на меня, словно я был мешком с мусором, который забыл забрать мусоровоз.

Я встал и положил руку себе на шею. Я был весь в крови. Но парень не задел основную артерию, а лишь порезал часть лица и подбородок. И всё это из-за пятнадцати центов. Так или иначе, но в больнице, я получил своё мороженое бесплатно.

Когда на следующий день я вернулся в класс, моя учительница, миссис Андерсон, окружила меня такой заботой, что это почти того стоило. Даже до наступления половой зрелости у меня был нюх на фотомоделей, и не только потому, что миссис Андерсон в прошлом была ею, но и потому, что она всё ещё выглядела, как фотомодель. У неё были длинные прямые каштановые волосы и фигура, которая заставляла меня чувствовать себя волком-деревенщиной из мультика компании «Уорнер Бразерс», у которого при виде столичной актриски изо рта по полу выкатывался язык. Благодаря миссис Андерсон, я сделал открытие, которое должно было стать руководящим принципом всей моей жизни: тёлки — это круто. Я не понимал, что такое сиськи или что такое секс, но где-то глубоко внутри я знал, что независимо от того, что означают все эти слова, их определением является миссис Андерсон. Я использовал каждую возможность, чтобы быть рядом с нею. (У меня всё ещё хранится «Playmate book»[85], где есть её фотография.

В её классе, если вы вели себя хорошо, сидели, сложив руки должным образом на парте, и читали вслух с надлежащей дикцией, миссис Андерсон удостаивала вас чести ходить на обед и на перемену впереди строя. А когда миссис Андерсон вела колонну учеников, она держала вас за руку. В тот день в школе я снова держал руку миссис Андерсон: кажется, она подозревала, о чём я думаю. На родительском вечере я был так смущён, что представлял её всем, как свою мать. Я хотел быть её любовником или её сыном. Мне было всё равно кем.

Она открыла во мне что-то, что никогда больше не закрывалось. Благодаря ей, на следующий год, когда мне исполнилось десять, я очутился в собачьей конуре с девочкой по имени Тина. Засунув руки ей под юбку, я исследовал то, что там находилось. Я не знал, какой он — секс, поэтому, по моим представлениям, это было именно то, чем нужно заниматься с девочками. Однако, несмотря на то, что мы были так юны, мы вовсе не были невинны. Дети в моём классе входили в банды. Некоторые из них даже носили ножи в коробках из-под завтрака, а у кого-то в шестом классе уже был пистолет. Я быстро усвоил главное правило выживания: дружить нужно с теми, кто больше тебя самого. Одним таким гигантом был Эндрю Джонс, мой одноклассник, брат которого был лидером «Крипс», таким образом, это защитило меня от беспокойного соседства с ними.

Как только я был принят крутыми парнями, я в значительной степени стал таким же преступником, как и они. Я бросал камни в окна автомобилей и поджигал урны с мусором в школе. У некоторых из детей были пневматические пистолеты, и мы собирались на пустыре и играли в “войнушку”. Я почти каждый день возвращался домой с кровоточащими ранами на голове, груди и руках. Со временем, пока криминальная обстановка в нашем районе продолжала ухудшаться, пустыри превратились в дешёвые склады. Однажды после школы трое чёрных парней, один полинезиец и я перелезли через забор с колючей проволокой и прокрались мимо двух охранников, чтобы взломать склад, который был набит всякими сувенирами с побережья — гигантскими раковинами моллюсков, морскими губками и ожерельями из кораллов. Мы взяли всё, что только могло поместиться в наши рюкзаки и продали это на углу улицы. Возможно, если бы я вырос в нормальном районе, я продавал бы лимонад в киоске, вместо того, чтобы торговать ворованными вещами.

На толкучке в Комптоне на заработанные таким образом деньги я купил свою первую кассету — “Cloud Nine” группы «Temptations». Вскоре я увлёкся музыкой всей душой: Эл Грин (Al Green), «Spinners», «Temptations», «Four Tops». В то время это была музыка гетто. С моими дополнительными деньгами (и с пятью долларами еженедельного заработка за чистку «Форда» и мойку окон для моего папы), я начал покупать себе миниатюрные модели автомобилей  и синглы, такие как: “Smoke on the Water”, “Dream On”, “Hooked on a Feeling”, “The Night Chicago Died” и мою любимую “Clap for the Wolfman”.

Но моему богатству скоро пришёл конец, когда полиция поймала меня на выходе со склада с коробкой украденных товаров для сада, на меня надели наручники и вернули родителям. Когда на следующий день я пришёл домой из школы с рассказом о том, как какие-то дети выбросили учителя из окна, с моих родителей, наконец, стало достаточно всего увиденного и услышанного. Оба они работали целыми днями и не хотели иметь двух безнадзорных детей, бегающих по Комптону с крадеными цветочными луковицами и наблюдающих, как их учителя вылетают из окон. Они перевезли мою сестру и меня в дом моей тёти в Глендора до тех пор, пока они не смогут продать дом в Комптоне.

В итоге, моя мама нашла себе более выгодную работу на фабрике по производству зубных скоб и место в Глендора, куда я перешёл учиться — «Санфлауэр Джуниор Хай». Если не считать уроков миссис Андерсон, я всегда был ужасным учеником, и, по сравнению с Комптоном, занятия в «Санфлауэр» давались мне с большим трудом. Оказалось, что я практически не могу написать даже простое предложение — выяснилось, что я страдаю некоторой формой дислексии[86]. Вместо того, чтобы работать над этой своей проблемой, я предпочитал прогуливать школу, учиться сёрфингу и зарабатывать деньги способом, которым я делал это в Комптоне. Однажды по дороге в школу я нашел книгу в мягкой обложке полную откровенных сексуальных фотографий. Когда я рассказал об этом другим детям, все они захотели на это взглянуть. Но книга была не их: она была моя. И если им так ужасно хотелось её посмотреть, то они должны были заплатить за это. Я спрятал книгу в куче всякого барахла в сарае в саду нашего ближайшего соседа, и каждый день вырывал оттуда по десять страниц, приносил их школу и продавал им по четвертаку за каждую. Примерно после семидесяти страниц меня поймал наш учитель физкультуры, когда кто-то из ребят, развесивших фотографии по стенам раздевалки для мальчиков, рассказал ему, где он взял порно.

Когда я был временно отстранен от занятий, я решил, что нужно просто избавиться сразу от всей книги за пять долларов. Т. ч. я пошел в сарай моего соседа, открыл дверь и обнаружил, что книга исчезла. Я так и не узнал, кто её взял. Наверное, это был Томми Ли.

Когда мне было пятнадцать, и хотя у меня ещё не было водительских прав, мой отец отдал мне свой пикап «Чеви» 54-го года, чтобы я мог ездить на нём в «Джуниор Хай». С движением пришла свобода, и я открыл для себя наркотики, алкоголь и траханье. Я отправлялся на пляж, всё утро рассекал волны на доске, пил “отвёртку”, а затем отрубался прямо на берегу. Я всегда засыпал, положив руку себе на живот, т. ч. большую часть моих подростковых лет я проходил загорелым с ног до головы, за исключением белой “татуировки” в форме руки у меня на пузе.

Мой приятель по серфингу Джон подогнал мне мой первый наркотик — «ангельскую пыль»[87]. Я попробовал его, когда мы с четырьмя друзьями, втиснувшись в «Шевроле Нова» 65-го года, смотрели «Серебрянную стрелу» в кинотеатре для автомобилистов на открытом воздухе. Джон смешал марихуану с «ангельской пылью» и вручил мне косяк. Я не знал, сколько нужно выкурить, но я не хотел отставать от Джона, так что кончилось всё тем, что на меня напал такой ступор, что я даже едва мог двигаться и говорить. Мне хотелось, чтобы это поскорее закончилось. Подошёл охранник, постучал в окно, и я был уверен, что сейчас он заберёт нас в тюрьму, особенно когда Джон опустил стекло, и из салона наружу повалил дым.

“Сэр”, сказал охранник. “Пожалуйста, снимите вашу ногу с тормоза. Ваши задние фонари мешают людям в автомобилях позади вас”.

“А, я не знал”, сказал Джон и убрал ногу с педали.

Я вышел из машины, чтобы сходить в закусочную, которая находилась позади автостоянки. Хотя тротуар совсем немного поднимался наверх, я чувствовал себя, будто взбираюсь на гору. Я начал потеть и задыхаться, стараясь изо всех сил передвигать ноги. По времени это заняло целую вечность, т. к. я постоянно останавливался, чтобы прислониться к какому-нибудь автомобилю и передохнуть. На обратном пути уклон казался настолько крутым, что я едва мог идти. Я упал примерно восемь раз и ободрал себе все колени и руки, пытаясь завершить спуск с этой горы Эверест (Mount Everest), которая, если бы мне так не вставило, казалось, была совершенной равниной. Не преодолев и половины обратного пути, я просыпал весь попкорн и пролил всю содовую, которые нёс в руках. Конечно, я был настолько обдолбан, что, спотыкаясь и курсируя по направлению к нашему автомобилю, я продолжал судорожно сжимать пустые стаканы и картонные коробки, будто они всё ещё были полны.

Вскоре Джон дал мне покурить прямо в школе. На уроке английского я чувствовал себя настолько потерянным в пространстве, что всякий раз, когда учительница обращалась ко мне, я сидел неподвижно за своей партой без малейшего признака того, что я её слышу. Когда она отправила меня в кабинет директора, я туда не пошёл. Два часа спустя, директор обнаружил меня, блуждавшего по футбольному полю. Я понятия не имел, где я нахожусь.

Затем Джон принёс «уайт кросс» (white cross) или «кросстопс» (cross tops) - маленькие белые таблетки с маркировкой “X” наверху), которые в соединении с «ангельской пылью» превращали меня в психопата с пеной у рта. Однажды днем, нажравшись таблеток и «пыли» на стоянке перед школьной столовой, я заметил, что с крыши моего пикапа пропали крепления для сёрферных досок. Я неистово искал их повсюду, пока не обнаружил их в машине одного футболиста по имени Хорэс. Я рванул в школу, нашел его возле его шкафчика и встал с ним лицом к лицу. Он был грудастым, стриженным под горшок качком, который всё время навострял свои ногти и зубы, превращая их в когти и клыки, чтобы терроризировать младшеклассников. После того, как он сказал, что не видел моих креплений, он подошёл ко мне вплотную, притиснул моё лицо своей грудью и посмотрел вниз. “Ну, и что ты будешь теперь с этим делать”, рявкнул он, пыхтя своим звериным дыханием прямо мне в макушку.

Даже не колеблясь и не раздумывая ни секунды, я сжал свой кулак и ударил его прямо в лицо. Удар был настолько сильным, что я услышал хруст. Он рухнул на землю, словно подстреленная обезьяна с дерева, треснувшись головой об пол. Его зрачки в глазницах закатились наверх, и он отключился. Меня, чёрт возьми, так потрясло, что я уложил его подобным образом — со сломанным носом и свёрнутой скулой.

Я пошёл в школьную столовую, теребя и потирая свои кровоточащие суставы и делая вид, будто ничего не случилось. Десять минут спустя, вошёл директор, посмотрел на мои суставы, отвёл меня в свой кабинет и арестовал за нападение. Мама забрала меня из полицейского участка, и хотя мне не было предъявлено никаких обвинений, я на четыре дня был отстранен от занятий. Когда я вернулся в школу, никто со мной больше не связывался, и все другие футболисты, которые по каким-то причинам ненавидели Хорэса, смотрели на меня, как на героя.

Около школы в Сан Гэбриэл Вэлли  был роллердром под названием «Roller City», где Джон и я пытались цеплять девчонок. Там я впервые понял, что мне нравится выступать на сцене. Каждый день они устраивали конкурсы пения под фонограмму. Так что я, Джон и ещё один приятель по сёрфингу записались туда. Мы напялили на себя брюки клёш, кричащие полурасстёгнутые рубашки из полиэстера, парики и другие причиндалы, которые, как мы предполагали, должны носить рок-звёзды. Песня дня была “Let It Ride” группы «Bachman-Turner Overdrive», так что я скакал по всей сцене, дурачился, играл на воображаемой гитаре и раскручивал микрофон. Толпа проглотила это с восторгом, и мало того, что мы победили, но мне ещё и удалось перепихнуться тем вечером. Вскоре я и мои друзья начали разъезжать по роллердромам в Кукамонга и ярмаркам в Даймонд Бар, чтобы участвовать в подобных состязаниях. В следующий раз, две недели спустя, я победил, нарядившись нечто средним между Рэйем и Дэйвом Дэвисом  из «Kinks» для исполнения “You Really Got Me”. Но отличием этого конкурса от других было то, что я пел по-настоящему. И звучал я весьма достойно. Я никогда и не думал, что во мне это есть.

Теперь, когда у меня была машина, длинные волосы и когда я был почти что певцом, девочки преследовали меня повсюду. Так как мои доверчивые родители весь день работали, я водил девочек домой и трахал их там во время обеденного перерыва. Какое-то время я встречался с наркоманкой по имени Джоди и девчонкой, чьё настоящее имя, как ни странно, было Кэнди Хукер[88]. (Её отец изобрел “Hooker Headers” [особые выхлопные трубы] для гоночных автомобилей). Я полагал, что для школьника я довольно крут, возможно, даже слишком крут.

Во время одного обеденного перерыва я отправился на автостоянку с девочкой по имени Тами, которая начала проявлять ко мне внимание после того, как я сломал себе ногу, катаясь в скейт-парке в Глендора. Я трахал её прямо на капоте свего пикапа, а полуденное солнце сверкало на моей заднице. Этим всё и кончилось. Я не вспоминал о ней до тех пор, когда два месяца спустя она оттащила меня в сторонку после занятий, и я естественно предположил, что она хочет ещё. Но вместо этого она сообщила мне, что беременна и что она хочет оставить ребенка. На самом деле я не любил её и не хотел иметь подругу, но когда я понял, что она собирается это сделать, я попытался заставить это работать. Я провёл с нею много времени и поддержал её, когда её выгнали из школы, потому что беременным девочкам не позволялось посещать занятия. (В итоге, мы закончили с ней одну и ту же школу для взрослых).

Когда мне было шестнадцать, она родила мальчика, Нейла (Neil). Я работал в звуковой команде, разгружая оборудование для концерта «Runaways», когда моя мама примчалась на стоянку и сообщила мне, что у меня родился сын. Несмотря на то, что я провёл последние семь месяцев с Тами, до меня так не дошло, что на самом деле происходит, пока я не увидел этого симпатичного лысого слюнявого крошку, которому моя сперма дала жизнь. Я посмотрел на него, влюбился, а затем впал в шоковое состояние. Мне казалось, я не знал, что с ним делать. К счастью, родители Тами и мои родители помогли поставить его на ноги, а я стал единственным парнем в «Чартер Оук Хай Скул» («Charter Oak High School»), который получал пособие на ребенка.

Тами и маленький Нил Нил Уортон

В тот год в мою школу перешёл парень по имени Джеймс Олверсон. Он был гитаристом, и было похоже, что он пришёл в школу не учиться, а формировать группу. Как только он переступил порог школы, он начал высматривать и оценивать каждого более или менее подходящего парня, словно он был искателем талантов (talent scout). Наконец, его выбор остановился на мне. Я даже не должен был петь для него: я понравился ему просто потому, что у меня были самые длинные волосы во всей школе.

Он нашёл басиста по имени Джо Маркс (Joe Marks) и барабанщика по имени Роберт Стоукс (Robert Stokes), оба чувака были сёрферами с длинными бакенбардами. От нашей первой репетиции осталось хорошее впечатление. Джеймс был великолепным гитаристом, у него были длинные белокурые волосы, как у меня, он моделировал свою манеру игры под Эдди Ван Хэйлена (Eddie Van Halen) и причудливо двигался, напоминая на сцене Рика Нильсена (Rick Nielsen — гитарист группы «Cheap Trick»). Когда я начал петь, то отлично его дополнил, т. к. мой голос звучал подобно Робину Зандеру с его зажатыми яйцами. Джеймс назвал нас «Rock Candy» и заставил разучивать “I Want You to Want Me” «Cheap Trick», “Sweet Emotion” «Aerosmith» и “Smokin’ in the Boys Room” «Brownsville Station» для нашего первого концерта на местном школьном балу.

Вскоре мы придумали великолепную афёру для того, чтобы иметь наличные: мы выбирали какого-нибудь идиота в школе, у которого не было друзей, узнавали, когда его родители уезжают из города, и делали ему коммерческое предложение, которое звучало примерно так: “Эй, слушай, мы знаем, что ты хочешь быть популярным в школе. Есть легкий способ этого добиться. Когда твои родители уедут, устрой вечеринку у себя дома. Мы бесплатно сыграем и, можешь быть уверен, придёт куча тёлок. Все, что тебе нужно делать — быть дома и, возможно, купить алкоголя, если сможешь, тогда у тебя будет бесплатная группа, и ты сможешь подцепить любую девчонку, какую только захочешь отвести в спальню своих родителей. Ну, что скажешь?”

Они всегда соглашались. Затем мы распространяли по школе слух о предстоящей вечеринке, собирали с каждого по доллару за вход, и после того, как приходило триста или четыреста человек, сами же вызывали полицию и срубали, таким образом, примерно по сто долларов на брата.

Разрываясь между «Rock Candy», сёрфингом, Тами, Нейлом, «кросстопс» и «ангельской пылью», у меня совершенно не оставалось времени на учёбу, и вскоре меня выгнали из школы. Я работал, подметая студию звукозаписи в обмен на репетиционное время для «Rock Candy». Но когда я понял, что стремительно двигаюсь в никуда, я решил послушать моих родителей и попытаться закончить школу. Выдав адрес студии за свой собственный (так, чтобы мои родители не видели моих табелей успеваемости и дисциплинарных уведомлений), я поступил в «Ройал Оук Хай» в Ковина, где по утрам пил пиво, а затем прогуливал дневные занятия, джемуя с Томми Ли — худым, легковозбудимым парнем, который играл на закрытых вечеринках с другой группой «U.S. 101». Хотя я был знаменитостью в школе, благодаря «Rock Candy», Томми был единственным парнем, который мне действительно нравился, и кто был мне небезразличен. Со всеми остальными я дрался.

Когда мои родители уехали на уик-энд, я заказал концерт «Rock Candy» в своем собственном доме и пообещал группе, что на сей раз не буду вызывать полицию. Пришло около четырёхсот человек, но посреди всего этого безумия вместо полиции неожиданно возвратились мои родители. Странно, но они не рассердились; они смотрели, как я пел, а потом мой папа ухаживал за девочкам из школы, а моя мама готовила напитки.

После вечеринки они никогда не говорили мне ни слова об этом. Возможно, мои родители, так много повидавшие в Комптоне, были только рады тому, что я росту живым и жизнерадостным. Или потому, что знали, что, если бы они попытались осудить меня, я ушёл бы из дома и ночевал бы в студии или у Томми. Независимо от того, что они думали, мне удалось избежать каких-либо неприятностей даже тогда, когда меня окончательно выгнали из школы.

Мои родители не могли меня остановить, директор моей школы не мог меня остановить и Хорэс, самый здоровенный футболист в округе, не мог меня остановить. Наверное, именно это и внушило мне ощущение неуязвимости, которое не смогло рассеять даже то, что происходило со мной в «Motley Crue». Без этого, вероятно, я никогда бы не был уверен в себе настолько, чтобы, когда появилась такая возможность, стать лидером такой противоречивой и ошеломляющей группы, как «Motley Crue». Первое, что я сделал, когда «Motley Crue» стала знаменитой, я сел в длинный белый лимузин и попросил водителя отвезти меня в мой старый школьный двор, где я показывал всем учителям средний палец и орал, “Пошли вы…, задницы!” из окна так громко, как только мог. По моему мнению, они обманули меня. Они не были мне нужны вообще.

Я не думал, что могу усвоить какой-то урок, потому что я считал их бесполезными. Я не читал, не писал и не думал. Я просто жил. Что было в прошлом, оставалось в прошлом, что должно было случиться в будущем, так или иначе, случится. То, что происходит в настоящий момент, всегда интересовало меня больше всего. Поэтому, когда пришло время платить по счетам, миновало уже тридцать четыре года моей несокрушимой жизни. Мало того, что я не ожидал этого, но я не мог даже предположить такой возможности. Однако судьба всегда находит ваше слабое место, там, где вы меньше всего этого ожидаете, указывая на него, чтобы вы поняли, насколько это вызывающе очевидно, а затем беспощадно наносит удар прямо в его самый уязвимый центр.