Глава 5. Никки «Где судьба является Никки в облике бизнесмена-японца, старца-предсказателя, услужливого драгдилера, пары фанаток и восьмисот проституток»
Глава 5. Никки
«Где судьба является Никки в облике бизнесмена-японца, старца-предсказателя, услужливого драгдилера, пары фанаток и восьмисот проституток»
В начале тура «Girls» я перестал встречаться с Вэнити. Всякий раз, когда она приходила повидать нас, она раздражала меня, остальную часть группы и дорожную команду тем, что прямо посреди репетиции разъезжала по сцене на мотоцикле или надоедала нам каким-либо ещё образом. В любом случае, это не были высокие отношения, из-за наркотиков она потеряла почку. Она даже начала терять зрение и слух. Тем не менее, годы спустя, я узнал, что она смогла изменить себя. Она избавилась от зависимости, уверовала в Бога, стала священником и сменила своё имя обратно на то, которое дала ей мать — Дэниз Уилльямс (Denise Williams)[63].
Теперь я на самом деле остался один. У меня не было никакой подруги, моя бабушка умерла, мой папа, вероятно, тоже был мёртв и я не общался со своей мамой. Так что я был единственным в группе без семьи, подруги, жены и каких-либо планов на будущее, но я был слишком "под кайфом", чтобы придавать этому хоть какое-то значение. Что касается музыки, я еле вытянул последние два альбома, которые я написал. А как же успех, спросите вы? Не было никакого успеха. Критики презирали нас. Я ощущал себя «МакДональдсом» рок-н-ролла: моя жизнь была одноразовым продуктом. Употребите меня и выбросьте.
После шести месяцев тура «Girls» мое существование распалось на отдельные события, где каждый момент, который остался у меня в памяти, был связан с наркотиками: я выходил на сцену, чтобы обдолбаться, я возвращался за кулисы, чтобы обдолбаться ещё больше, я тратил все свои суточные на покупку дури и я отправлялся в каждый новый город только для того, чтобы узнать, нет ли там ещё каких-нибудь неизвестных мне наркотиков. Героин, кокс, фрибэйс, «Джек» и «зомби пыль»: вот то что управляло моей жизнью в течение года. И, подобно любым скверным отношениям, чем дольше они оставались в моей жизни, тем более несчастной и неконтролируемой она становилась.
Вскоре все уже знали, что происходит: однажды ночью после шоу мы возвратились к нашему самолёту и на стекле кабины пилота нашли записку от Стивена Тайлера и Джо Пэрри из «Aerosmith», в которой говорилось, что мы "горим и падаем", что им это знакомо и они могли бы помочь нам справиться с этим. Несмотря на то, что когда-то мы боготворили их, теперь мы просто посмеялись над ними, проигнорировали их предостережение и продолжали “гореть и падать”.
Непосредственно перед тем, как мы отправились в Японию, в Лос-Анджелесе произошло землетрясение. Накануне этого я три дня подряд был под кайфом, и, когда я спешно покидал дом, единственной вещью, которую я прихватил с собой, была моя фрибэйс-трубка. Настолько это было важным для меня в тот момент. Я даже не взял ключи от своего дома, и мне пришлось ломать боковую дверь, чтобы снова попасть внутрь. Я знал, что качусь вниз по спирали. Но я не понимал, как низко я нахожусь на самом деле, пока мы не начали наш второй тур по вежливой и цивилизованной Японии, где наши проделки заставили нас выглядеть подобно клоунам на похоронах.
По дороге из Осаки в Токио на сверхскоростном пассажирском экспрессе у Томми и у меня случился сверхмощный приступ собственного альтер эго под названием «Близнецы Террора». Под действием волшебной «зомби пыли» мы чувствовали себя более мощными, чем несущийся сверхскоростной экспресс. Способные поглощать длинные дорожки кокса одним единственным вдохом, мы обладали способностью рентгеновского видения, которое позволило нам обнаружить и уничтожить каждую бутылку сакэ, находившуюся в поезде. Мы бегали взад и вперёд по проходам между сидениями, спасая мир, проливая виски и опрокидывая пончики с сахарной пудрой на наших главных противников — на ту совокупляющуюся парочку суперзлодеев — Эми и Мика (или, как мы предпочитали их называть, «Иона и Кит»).
“Надо было поубивать вас всех ещё в ту войну”, внезапно заорал Томми. Мы схватили бутылки с сакэ и устроили некоторым пассажирам искупительное омовение. Томми был в стадии костюма — смесь Индианы Джонс с Доминатрикс. Пока он бегал по проходам, никто не мог видеть его тело, а только низко надвинутую на глаза шляпу, плотно облегающие руки перчатки и пальто, тянувшееся за ним словно шлейф некоего ангела мести, сотканный из джинсовой ткани, кожи и кокаина.
Наш японский промоутер, господин Удо, был в ужасе. “Вы должны успокоиться”, серьезно сказал он нам. “Пошёл ты”, крикнул я, схватил бутылку «Джека» и бросил в него. «Ракета» не прошла даже близко к намеченной цели. Вместо этого она угодила в испуганного жителя пригорода, который рухнул на пол с кровью, сочившейся из его головы.
Господин Удо даже не повёл бровью. “Я хочу для вас кое-что сделать”, сказал он спокойно. “Но сначала вы должны сесть”.
Я сел обратно на своё место, и он надавил своим большим пальцем на заднюю часть моей шеи. Поток какой-то жидкости или крови побежал по всему моему телу, и я резко обмяк в своём кресле совершенно умиротворённый. Вся моя сверхэнергия мгновенно улетучилась. Затем господин Удо подошёл к Томми и сделал ему то же самое. Сидя там, мы поняли, что всё это выглядело отнюдь не смешно. Мы действительно всех огорчали, особенно Мика, который, похоже, был готов уйти от нас в любую минуту. Это был почти конец тура, и нас всех уже тошнило от выступлений. Не от концертов, а от самого шоу, где я и Томми были «Близнецами террора» — парочка кретинов, не способных развлечь никого, кроме самих себя.
Когда мы сошли с поезда в Токио, нас встречали тысячи фанатов. Я пошёл поприветствовать их, но вдруг откуда-то появился наряд полиции и направился прямо ко мне. “Никки-сан”, сказал господин Удо. “Вы будете вынуждены проследовать в тюрьму. Вы понимаете это, не так ли?”
“Пошёл ты!”
“Нет, Никки-сан, это не шутка. Вам придётся отправиться в тюрьму”.
Док МакГи попытался вступиться за меня. “Я — его менеджер”, сказал он полицейским, но они повалили его на землю и надели на него наручники.
Затем они строем подошли ко мне и на глазах у всех фанатов сбили меня с ног, надели на меня наручники и посадили в полицейскую машину. Томми бежал следом, цепляясь за полицейских, и кричал.
“Возьмите и меня! Если он идёт в тюрьму, то и я, чёрт возьми, тоже!”
“Нет, нет, нет”, лаял Док, пытаясь выглядеть так, будто контролирует ситуацию, хотя сам он сидел с надетыми наручниками на заднем сидении полицейской машины. “Успокойся. Через час его выпустят”.
Спустя несколько часов они привели Дока и меня к столу сержанта в полицейском участке. На мне были кожаные штаны, высокие каблуки, порванная футболка и косметика. Я был весь потный и всё ещё абсолютно пьяный. Дело было после полуночи, и в помещении было темно, поэтому я снял свои солнечные очки.
“Я бы на твоём месте не снимал очки”, сказал Док. “У тебя кроваво-красные глаза, и грим растёкся по всему лицу”.
Я надел очки обратно и забросил свои ноги на стол сержанта. Мне было абсолютно насрать, что будет со мной дальше. Вошёл сержант и сказал что-то по-японски. Переводчик, которого прислал господин Удо, перевёл: “Он сказал, чтобы вы убрали ваши ноги со стола, пожалуйста”.
“Эй, могу я вас спросить?” огрызнулся я на сержанта.
Переводчик поговорил с сержантом, а затем сказал мне, что я могу задать свой вопрос.
“Хорошо”, сказал я. “Если бы мои яйца лежали у вас на подбородке, то где, по-вашему, был бы мой член?”
Сержант с надеждой посмотрел на переводчика. Переводчик вздохнул и начал переводить.
“Аригато гозаймасу”, сказал сержант. “Большое спасибо”.
“Пожалуйста”, кивнул я. Эти двое ещё немного поговорили, затем переводчик схватил меня за руку и вывел из участка.
“Что, чёрт возьми, только что произошло?” спросил я его по пути в гостиницу.
“Я сказал ему, что вы сказали, что бутылка случайно выскользнула у вас из руки и разбилась, что вы действительно сожалеете о случившемся, потому что вы любите Японию и японцев, и с нетерпением ждёте, чтобы отправиться домой и рассказать американской прессе о том, насколько японцы — гостеприимный народ”.
“Так вы что, ничего не сказали про мои яйца?”
“Нет”.
“Выходит, что вы — не очень хороший переводчик, не так ли?”
Следующей ночью была очередь Винса позорить нас. Он покончил с кувшином «камикадзе»[64] в ресторане в квартале Роппонги и был настолько пьян, что болтал безумолку. Единственная проблема состояла в том, что никто не понимал ни слова из того, что он говорит. За столиком рядом с нами сидели четверо бандитов «якудзы» в костюмах. Винс вдруг вскочил со своего места и процедил сквозь зубы, “Чё за херота!” Затем он подошёл к столику парней из «якудзы», взял его руками за низ и перевернул прямо на них. Те повалились на пол, выхватили из-за поясов пистолеты и подняли дула на край стола, целясь прямо в Винса. Фрэд Сондерс, наш телохранитель и нянька, прыгнул на Винса, будто тот был гранатой, которая должна была вот-вот взорваться, и вывел его из ресторана.
“Зачем ты это сделал, мать твою?” орал Фрэд на Винса.
“Т-те п-парни г-говорили всяк-к-кое д-дерьмо п-про м-м-меня”, нечленораздельно произнёс Винс.
“С чего ты взял, что они говорили про тебя дерьмо? Они говорили по-японски”.
“П-по яп-п-понски?” Винс непонимающе посмотрел на Фрэда.
“Да, мы в Японии”.
“О...”. Винс нахмурил брови и вдруг затих. Я не думаю, что он вообще понимал, где он находится — и это в то время, когда, как предполагалось, он всё ещё находился на испытательном сроке.
Позднее той же ночью мы отправились в «Лексингтон Куин»[65], где даже тихий Мик вышел из-под контроля, бегая повсюду со спущенными до колен штанами и маской Годзиллы на лице, топая по стёклам и пытаясь извергнуть огонь из собственной задницы. Винс вернулся в гостиницу с подругой какого-то «якудза», а я слонялся по округе, завязывая кулачные бои: первый из которых с Томми (он до сих пор настаивает на том, что я дал ему по зубам, хотя он был настолько пьян, что упал прежде, чем я смог его ударить) и последний с американским туристом, чья голова в итоге повстречалась с железным прутом. Следующим утром я проснулся и вдруг осознал, что накануне я был так занят драками и освобождением из тюрьмы, что совершенно забыл отметить свой день рождения. Винс проснулся следующим утром на полу своего номера голый и без своих дорогих «Ролекс». Это была месть «якудзы».
После трех выступлений в «Будокане»[66], мы, как предполагалось, должны были отправиться домой на Рождество перед началом нашего европейского тура. Томми не мог дождаться, чтобы встретить первое Рождество в своём многомиллионном особняке вместе с Хизер. Мик и Эми были в восторге оттого, что смогут, наконец, начать нормальные отношения дома. Винс постоянно рассказывал о том, как он трахает Шариз, рестлершу из «Tropicana», с которой он начал встречаться. А я… у меня не было никого. Никакой тёлки, никакой семьи и никаких друзей, кроме торговцев наркотиками. Поэтому, какой мне был смысл ехать домой, чтобы провести Рождество, ширяясь в одиночестве?
Я объявил всем, что отправляюсь в свой сольный тур. Не музыкальный тур, а тур по наркотикам и проституткам. Я собирался поехать в Гонконг, Малайзию, Пекин, а затем закончить охрененным траханьем в Бангкоке. Я сказал Доку отправить мой чемодан обратно в Лос-Анджелес. Всё, что мне требовалось, было: пара черных кожаных штанов, футболка и мой бумажник. Если мне нужно было сменить одежду, я мог просто купить её, поносить, а затем выбросить в мусор, и я так и делал. К чёрту всё. Мне вообще ничего не было нужно.
“Я ни за что не соглашусь на это”, сказал Док.
“Чёртов надзиратель”, со злостью выпалил я. “Если ты встанешь у меня на пути, считай, что ты уволен, мать твою”.
Мы спорили друг с другом в течение получаса, пока не вцепились друг другу в глотку. Наконец, вмешивался господин Удо. “Я поеду с вами”, сказал он.
“Что?!” Док и я, мы оба посмотрели на него с недоверием.
“Мы едём в ваш тур вместе”.
“Хорошо”, Док вскинул свои пухлые маленькие ручонки. “Я поеду тоже”. Затем он вышел прочь из комнаты, бормоча что-то про испорченное Рождество.
На следующий день мы втроём сели в самолёт до Гонконга. Я был настолько отвратителен, что никто даже не сел со мной в одном ряду. Наконец, господин Удо, одетый в строгий деловой костюм, занял место рядом со мной.
“Никки-сан, я должен поговорить с вами”, мягко сказал он мне на ухо. “В прошлый раз, когда мой друг был таким, он умер”.
“Я сожалею это слышать”, сказал я ему, не особо придавая этому значения.
“Моим другом был Томми Болин[67]”.
“В самом деле?” заинтересовался я вдруг.
“Вы очень похожи на Томми-сан”, продолжал он. “Вы держите в себе много боли из вашего прошлого. А когда вы держите такую боль внутри себя, то иногда она травмирует вас. Она заставляет вас вредить себе. Я вижу, что вы — очень творческий человек, как и Томми-сан. Но вы убиваете ваш творческий потенциал. Я проводил много времени с Томми-сан, и я сказал ему, что я его друг и что он должен скоро умереть. Он ответил мне, что он не может умереть. Он умер меньше чем через год после этого. Так что сейчас я говорю вам, что вы должны умереть. Вы умрёте. Я — ваш друг. Вы для меня как Томми, и я не хочу потерять вас тоже”.
“Ай, господин Удо”, отмахнулся я от него. “Я просто дурачусь”.
Он нахмурился. Можно было сказать, что, хоть я не доставил ему ничего, кроме хлопот и огорчений, этот профессиональный японский бизнесмен, как бы там ни было, проникся ко мне симпатией и решил спасти меня от могилы, куда я так стремительно направлялся. Он видел, что где-то в земле прямо подо мной уже вырыта могила, и он знал, что она предназначена именно для меня. Только пути наши неисповедимы, и никто, кроме моего создателя, не знает, когда земля вдруг разверзнется у меня под ногами, и я упаду в неё так быстро, что у меня даже не будет времени, чтобы пожалеть о том, что я выбрал в своей жизни такую опасную стезю без единого путеводного просвета.
Той ночью в Гонконге я вышел из гостиницы и в одиночку отправился в стрип-клуб, который, по словам консьержа отеля, на самом деле был публичный домом. Внутри было четыре разных зала: в одном китайская группа играла американские песни из лучшей сороковки, в другом находились кабинки, полные бандитов из «Китайской Триады», ещё в одном на сцене работали танцоры. Я занял место в четвертом, где женщины шествовали по всему залу под номерами от единицы до восьмисот. Здесь были всякие разные азиатские цыпочки на любой вкус и фетиш, который вы только могли себе вообразить, от миниатюрных нимфеток в детских чепчиках, сосущих леденцы на палочке, до женщин в ремнях и коже с атрибутами «садо-мазо». Я подозвал хозяйку и заказал их как блюда в ресторане. “Я возьму номер четырнадцать, номер семь и номер восемь. Пошлите их в мой номер”. Затем я заказал десять девочек для Дока и дюжину для господина Удо. Я действительно считал, что окажу им услугу и отплачу за оказанную мне любезность сопровождать меня в моем сольном туре.
Я заплатил за девочек, вернулся к себе в номер и отключился. Если кто-нибудь и стучал в мою дверь той ночью, то я этого не слышал. Или, возможно, я на самом деле слышал, впустил их и был отшлёпан какой-нибудь жирной кореянкой. Я действительно не мог вспомнить, но секс был последнее, что отложилось в моей голове. Когда я проснулся следующим днём, я проблевался, засадил последний кокаин из своего запаса, надел свои кожаные штаны и встретил Дока и господина Удо в вестибюле.
“Вы, парни, получили от меня свои подарки?” спросил я.
“Никки”. Док скорчил гримасу. “Ты больной. Я открыл дверь, а там стоят две тёлки: одна в нацистской форме, другая монахиня. Ты что рехнулся?”
“Чёрт, Док. Я просто пошутил. А вы, господин Удо? Вы насладились вашими подарками?”
“Моя жена для меня как воздух”, сказал он.
“Чего?..”
“Без неё я не могу жить. Она — мой воздух”.
Я стоял там и чувствовал себя огромной жопой. Я чуть было не испортил ему воздух.
“Теперь вы отправитесь домой”, сказал господин Удо. “Вы не поедете в Бангкок, хорошо?”
“Хорошо”, проскрипел я. Наконец, я нашёл хоть кого-то, кто взял на себя роль моего отца, и за двадцать четыре часа я уже разочаровал и раздосадовал его. Я заслуживал того, чтобы быть снова покинутым.
В тот же день господин Удо возвратился к Токио, а Док заказал билеты на самолёт на следующее утро: для себя до Нью-Йорка, а для меня до Лос-Анджелеса. Той ночью я был занят тем, что блуждал по узким улочкам Гонконга со своей переводчицей в поисках наркотиков. Мы свернули с Ванчай Роад в длинный переулок, в конце которого светился одинокий фонарь, раскачиваясь на ветру. Перед ним была видна крышка люка, из которого валил пар, поднимаясь в воздух. Это напоминало кадр из фильма ужасов, и, конечно, я сказал переводчице, что хочу пойти туда вниз по переулку.
В конце него под фонарем не было никого, кроме маленького старого китайца в коричневой одежде. “Кто он?” просил я переводчицу.
“Он — провидец”.
“О, круто”, сказал я. “Может он предскажет мне мою судьбу?”
Она поговорила с ним, а затем попросила меня дать ему четыре гонконгских доллара и показать ему свою ладонь. Я сунул свою руку прямо ему под нос. Он провёл своей рукой по моей, затем вдруг свернул мою ладонь и оттолкнул её от себя. Его лицо исказилось, будто он только что выпил кислого молока. Он что-то сказал ей, а затем подал ей знак уйти.
“Что он сказал?” спросил я переводчицу.
“Вам этого лучше не знать”, сказала она, отворачиваясь и идя вперед.
“Нет”, преследовал я её. “Что он сказал?!”
“Он сказал, что до конца года вы умрёте, если не измените себя”. Было 21-ое декабря. “Он также сказал, что вы не способны ничего изменить”.
Не думаю, что Бог мог ниспослать мне предостережений больше, чем Он послал мне за последние несколько недель. Моя жизнь скатывалась к печальной, одинокой зависимости, и каждому, от такого честного бизнесмена, как господин Удо, до сумасшедшего старого предсказателя, это было ясно, как белый день. Всем, но только не мне. “Помилуйте”, заорал я переводчице. “Я только что впустую потратил десять долларов на это!”
Когда мы возвратились в гостиницу, я позвонил моему дилеру в Лос-Анджелес, чтобы как обычно договориться с ним о встрече. “Я прилетаю завтра”, сказал я ему. “Встреть меня с товаром на штуку баксов: смэк и немного кокса, шприцы и коробочек амфитамина. У меня будет немного свободного времени прежде, чем я отправлюсь в Европу, и я хочу максимально его использовать”.
Я прилетел в международный аэропорт Лос-Анджелеса, тут же вмазался в серебристом лимузине, который уже ждал меня, и возвратился домой. Порой вы не можете сказать, насколько вы изменились, когда вы далеко от дома и не видите себя в своём домашнем зеркале. Это хороший способ сравнить себя с тем, каким вы были раньше, когда в последний раз смотрелись в него. Мне захотелось заплакать. Моё лицо опухло от алкоголя, как у Джимми Пэйджа или Мика Марса. Мои руки стали тонкими, как прутья, и были покрыты выцветшими следами наколок, а остальная часть моего тела была чем-то мягким и дряблым. Моё лицо напоминало одну из силиконовых детских кукол, у которой под кожей слой жидкости. Хотя игрушка, которую напоминал я, явно принадлежала какому-то невоспитанному малышу, который жестоко с ней обращался. Мои волосы выпадали клоками, а концы выглядели секущимися и опалёнными. Я разлагался прямо на глазах.
Мне необходимо было выйти на сцену, чтобы убежать от собственного распада и одиночества. Я пролистал свою телефонную книжку в поиске старых друзей. Я позвонил Роббину Кросби, затем Слэшу (Slash), потому что «Guns N’ Roses» должны были открывать нас в Америке после европейского тура. Я захватил Роббина из его дома на серебристом лимузине, который я любил арендовать, и дал ему немного кокса. По пути к «Franklin Plaza Hotel», где жили «Guns N’ Roses», т. к. все они были бездомными, я облевал весь лимузин. Я вытерся куском бобрового меха, которой был отделан цилиндр, который я купил в подарок Слэшу, и у его двери вручил его ему вместе с бутылкой виски. Кое-кто из парней «Megadeth» также остановился в гостинице, так что все мы погрузились в лимузин. Роббин раздобыл немного героина у своего дилера, который был не слишком рад, увидев у своего дома бросающийся в глаза лимузин. Мы вмазались героином, затем наступил провал в памяти.
Мы добрались до ночного клуба «Кэтхаус», устроили заваруху и, шатаясь, погрузились обратно в лимузин, с ордами фанатов, преследующих нас. Мы вернулись во «Фрэнклин», где нас ждал дилер Роббина. Он сказал, что, пока нас не было, он получил немного сладкого персидского героина, и спросил, не хочу ли я его попробовать. “Да”, сказал я ему. “Только это сделаешь ты”. Тем вечером я был слишком под кайфом, чтобы сделать это самостоятельно. Единственный раз, когда я позволил кому-то сделать мне укол, был на съёмной квартире в Хаммерсмит, где меня чуть было не выбросили в мусор.
Он закатал мой рукав, перетянул мою руку резиновым жгутом и ввёл «перса» в мои вены. Героин добрался до моего сердца, взорвался по всему моему телу, и я мгновенно посинел.
Я потерял сознание. Когда я открыл глаза, всё, что я увидел, было пятно света, цветное и движущееся. Я лежал на спине и двигался сквозь какой-то коридор. В ушах были слышны звуки, сначала неразличимые, но медленно выделяющиеся из белого шума.
“Мы теряем его, мы теряем его”, говорил кто-то.
Я попытался сесть, чтобы выяснить, что происходит. Я думал, что будет трудно подняться. Но, к моему удивлению, я взлетел вертикально вверх, словно был невесом. Затем я почувствовал, будто что-то очень нежное захватывает мою голову и тянет меня вверх. Надо мной всё было ярко-белого цвета. Я посмотрел вниз и понял, что я покинул своё тело. Никки Сикс — этот грязный татуированный контейнер, который когда-то вмещал меня — лежал теперь накрытый простынёй от лица до пальцев ног на каталке, которую санитары заталкивали в машину скорой помощи. Фанаты, которые следовали за нами всю ночь, толпились на улице, вытягивая шею, чтобы посмотреть что происходит. Затем я увидел припаркованный поблизости серебристый лимузин, который возил нас всю ночь, которая уносила меня теперь к моему…
Вдруг я почувствовал на своей голове что-то уже не столь нежное, а чью-то руку, что-то грубо и бесцеремонно схватило меня за ногу. Я молниеносно понёсся вниз сквозь воздух, сквозь крышу санитарной машины и с болезненным ударом приземлился обратно в свое тело. Я изо всех сил попытался открыть глаза, я увидел иглы с адреналином — не одну, как в «Криминальном чтиве», а две. Одна из них торчала из левой части моей груди, другая — из правой. “Никто не умрёт в моей грёбаной «реанимации»”, услышал я мужской голос. Затем я потерял сознание.
Когда я очнулся, я увидел прожектор, который светил мне прямо в глаза. “Где ты берёшь свою наркоту?” рявкал голос. Я стонал и пробовал освободиться от тумана и боли в моей голове. “Ты — наркоман!” Я пытался отвернуть голову, чтобы избежать мощного потока света, который, казалось, прожигает мой череп. “У кого ты взял эту дурь?” Я не мог ничего видеть. Но я чувствовал, что у меня из носа торчат трубки, и иглы приклеены пластырем к моим рукам. Единственное из всех ощущений, которые я мог распознать в бреду, была игла в моей руке. И полицейский. “Отвечай мне, ты, чёртов наркоман!”
Я открыл рот и втянул в себя то, что ощущалось, как первое дыхание моей новой жизни. Я почти задохнулся от него. Я закашлялся и задумался, почему мне подарили второй шанс. Я был жив. Что я мог сделать, чтобы прославить это драгоценное чудо второго рождения? Что я мог сказать, чтобы выразить свою благодарность?..
“Отъебись!”
“Что?! Ты — конченый ублюдок, наркоман, подонок!” завопил мне в ответ полицейский. “Кто дал тебе эти наркотики!”
“Пошёл ты!”
“Вот именно. Если ты не скажешь нам…”
“Я задержан за что-нибудь?”
“Мм, нет”. К счастью, когда я потерял сознание, у меня при себе не было никаких наркотиков. Должно быть, Роббин или кто-то ещё прибрали всё в комнате.
“В таком случае, идите к чёрту”. Я снова потерял сознание.
Следующее, что я помню, как стоял без майки на парковке автомобилей возле больницы. Там были две девчонки, которые сидели на бордюре и плакали. Я подошёл к ним и спросил, “Что случилось?”
Их лица побелели. “Ты жив!” запинаясь, сказала одна из них.
“О чем вы говорите? Конечно, жив”.
Они вытерли свои глаза и безмолвно уставились на меня. Они были настоящими фанатками. “Скажите, ребятки, вы не могли бы отвезти меня домой?”
Их лица аж взмокли от волнения, и, страшно нервничая, они усадили меня на пассажирское сидение своей «Мазды».