Глава вторая РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава вторая

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ

Годы директорства Дашковой не были посвящены исключительно управлению Академией наук. Она была частью двора и светской жизни Петербурга, особенно в первые годы, посещая чаще, чем когда-либо раньше, приемы в Зимнем дворце, представления в Эрмитажном театре, балы в Таврическом дворце и другие светские праздники, устраивавшиеся самыми могущественными людьми страны. У Александра Безбородко, например, она встретила французского графа Артуа, будущего Карла X, брата казненного Людовика XVI.

Имея доступ к императрице и входя в самые влиятельные слои общества, Дашкова, как директор Академии наук, остро осознавала свою необычность и исключительность. Она была женщиной, временно оказавшейся причастной к власти, и вершины и провалы ее жизни рисовали картину изгнаний и возвращений. Они были побочными следствиями выбора, доступного мужчинам, и заключали в себе ответственность и последствия, связанные с этим выбором. Неизбежным следствием ее выдающегося положения была двойственность, поскольку она играла некоторые вполне определенные мужские роли, хотя и сознавала себя женщиной в мужском мире. Как никогда ранее уникальность ее жизни при дворе и в академиях привела ее к прямому соприкосновению, соперничеству и неизбежному конфликту с членами внутреннего круга императрицы.

Особый характер назначения Дашковой полностью проявился только через несколько месяцев, когда в июне 1783 года Екатерина отправилась в финский Фредериксхамн для трехдневных переговоров со шведским королем Густавом III. Екатерина пригласила Дашкову присоединиться к делегации и сопровождать ее, поэтому она вместе с императрицей переправилась через Неву на Выборгскую сторону, где их ждали экипажи. В этом путешествии в Финляндию свита Екатерины включала ее фаворита Александра Ланского, государственного секретаря Александра Безбородко, сенатора Александра Строганова, главного конюшего Льва Нарышкина, камергера Федора Барятинского, вице-президента Адмиралтейской коллегии Ивана Чернышева, камергера Евграфа Черткова и конюшего Михаила Потемкина. Названная первой в официальных документах и ехавшая в экипаже Екатерины, Дашкова оглядела посольство императрицы и поняла, что «из женщин была только я» (175/166)[456]. Она прекрасно видела историческое и политическое значение своих достижений. С оживлением и нетерпением ожидала встречи с королем Швеции, хорошим писателем, драматургом и большим покровителем искусств. Вскоре она узнала, что брат короля, герцог Сюдерманландский (впоследствии он будет коронован как Карл XIII), которого она встречала в Спа, намеревался наградить ее Большим крестом Ордена заслуг — честь, никогда до того не оказанная женщине. Вероятно, чтобы не обидеть Екатерину, Дашкова отклонила орден и тем самым лишний раз продемонстрировала преданность своей монархине.

Хотя она считала короля образованным, остроумным и красноречивым правителем, но испытывала смешанные чувства перед встречей, возможно, из-за его оппозиции шведскому парламенту или его чрезвычайной любви к Франции. Он очень любил Вольтера и французских философов, а Дашкова издевалась над его триумфальным путешествием в Париж в 1771 году, когда его приветствовали и придворные, и философы. В «Записках» она обратила критику короля в решительное нападение на саму идею королевского путешествия: «Таким знаменитым вояжерам все показывают лишь с самой лучшей стороны; все, что они видят, подготовлено так, чтобы они знали только обманчивую внешность. Другая беда, связанная с путешествиями монархов или их наследников, состоит в том, что, стремясь добиться их расположения, не скупятся на лесть и фимиам. Возвратившись домой, они уже требуют от своих подданных обожания и не согласны на меньшее» (176/167). В действительности, Дашкова направляла свое осуждение путешествий монархов на саму императрицу, намекая на поездку Екатерины на Украину и в Крым в 1787 году и на особые приготовления к царскому путешествию — так называемые «потемкинские деревни». В тот раз Потемкин, который организовывал поездку, не пригласил Дашкову сопровождать императрицу. Перед отъездом из Фредериксхамна король подарил Дашковой кольцо со своим портретом, украшенное бриллиантами. Почти сразу после возвращения в Петербург она велела снять бриллианты и отдала их племяннице Анне Полянской.

Молва, сплетни и дезинформация окружали официальную должность Дашковой до такой степени, что Энгельгардт, например, ошибочно докладывал, что Дашкова, чье отношение к Потемкину всегда было сложным и большей частью негативным, безосновательно раскритиковала его и что императрица выгнала ее с поста директора Академии наук[457]. Конфликты часто начинались по самым ничтожным поводам, как в тот раз, когда Александр Ланской, нежный и отрокоподобный «правящий» фаворит, сначала заподозрил неладное, а затем разгневался на неточное и предвзятое описание в «Санкт-Петербургских ведомостях» событий, связанных с путешествием Екатерины в Финляндию. «Ведомости» печатались в типографии Академии наук и, следовательно, поддерживали Дашкову, поэтому они упомянули среди тех, кто сопровождал императрицу, одну княгиню, проигнорировав Ланского. Еще одна подобная конфронтация произошла, когда Екатерина подарила Дашковой свой бюст; это была работа известного русского скульптора Федота Шубина, чей шедевр — бюст Екатерины II — находится теперь в Эрмитаже. Ланской обиделся, заявив, что скульптура — его. Екатерина решила спор в пользу Дашковой, после чего, как пишет княгиня, «он бросил на меня гневный взгляд, я же отвечала ему взглядом, исполненным презрения» (166/158). В конце концов она отвергла его капризы и обвинения как глупые и безжалостно сообщила в «Записках», как он умер: «Ланской… буквально лопнул: у него лопнул живот» (178/168). Более объективные источники объясняют смерть Ланского дифтерией или сердечным приступом.

Дашкова продолжала полагаться на поддержку Екатерины, в том числе и финансовую, и однажды, по ее собственному рассказу, она гуляла с Екатериной в роскоши Английского сада Царского Села, когда их разговор перешел к культуре России, ее языку и необходимости охранять то и другое от вредного иностранного влияния. Дашкова заговорила о возможности устройства Российской академии, основанной на принципах академии Французской, которая ей понравилась в Париже, и на примере других ранее организованных российских обществ по изучению языка и культуры. Екатерина велела изложить эти мысли письменно и немедленно предоставить их. В тот же вечер после ужина Дашкова села за работу, хотя ей, кажется, не очень этого хотелось. В предложении императрице от августа 1783 года, озаглавленном «Доклад императрице Екатерине II об учреждении Российской Академии», Дашкова писала, что совершенно необходимо теперь очищать и обогащать русский язык, особенно принимая во внимание его богатство и силу. Она также набросала предварительный план «Из краткого начертания Императорской Российской Академии», в котором призвала более конкретно к стандартизации грамматики, словоупотребления и правил стихосложения путем публикации русской грамматики, авторитетного академического словаря и руководства по риторике[458]. Прочитав проект, Екатерина подписала декрет об основании Российской академии и назначила Дашкову ее первым президентом («Резолюция императрицы Екатерины II по поводу учреждения Российской академии» 30 сентября 1783 года)[459]. Впоследствии, однако, Екатерина, кажется, проявляла мало непосредственного интереса к трудам Российской академии[460]. Тем не менее своей поддержкой инициативы Дашковой Екатерина опять действовала новаторски, а Герцен даже сказал, что «Екатерина II, делая ее [Дашкову] президентом Академии, признала политическое равенство обоих полов»[461].

В то время как Академия наук представляла различные отрасли точных и естественных наук, Российская академия занималась прежде всего изучением русского языка, литературы и культуры. Дашкова частично скопировала ее с Французской академии, поскольку в Париже она регулярно обедала с аббатом Рейналем, который считал важным приглашать также французских академиков. Французская академия была основана еще в 1635 году, во времена кардинала Ришелье, и ее функции включали очищение французского языка и публикацию академического словаря, первое издание которого появилось в 1694 году. В 1707 году Фридрих I Прусский основал по образцу Французской Берлинскую академию для исследований в области немецкой филологии и литературы. Существовали также и русские предшественники Российской академии, например, Российское собрание, бывшее частью Академии наук. Основанное в марте 1735 года, оно было первой официальной исследовательской группой, в которую входили такие российские филологи, как Ломоносов и Тредиаковский. Оно существовало только три года, и Ломоносов позже сожалел, что в Академии наук нет филологической секции или института, который следил бы за русским языком и определял его развитие. После смерти Ломоносова Академия наук практически совсем перестала интересоваться вопросами русской филологии. Только в 1771 году с основанием Вольного российского собрания в Московском университете было сделано еще одно усилие по научному изучению русского языка. Основанное для обогащения, исправления и совершенствования русского языка путем публикации русских стихов и прозы, оно включало таких членов, как Дашкова, Ржевский, Херасков, Фонвизин, Княжнин, Державин, Хвостов, Щербатов — все они стали в будущем членами Российской академии. Через некоторое время, однако, Вольное российское собрание оставило филологические проблемы и стало в основном заниматься просвещением.

Денег на ежегодные расходы Российской академии требовалось мало, поскольку Дашкова перевела туда группу переводчиков, которую поддерживала Екатерина в Академии наук. Тем самым она высвободила пять тысяч рублей, «которые, судя по малому числу переводов, сделанных до сих пор, [предыдущие руководители академии] считали собственными карманными деньгами» (168/161). Дашкова имела в виду «Собрание, старающееся о переводе иностранных книг на российский язык», которому Екатерина в октябре 1768 года определила ежегодное содержание в пять тысяч рублей. Оно являлось частью ее программы по просвещению России путем перевода иностранных книг на русский язык, и Владимир Орлов, Андрей Шувалов и Григорий Козицкий приняли участие в проекте. Дашкова, которая не была с ними в хороших отношениях, закрыла проект и даже обвинила их и других участников в растрате средств[462]. «Собрание, старающееся о переводе», просуществовало до 1783 года, когда оно вошло в состав Российской академии. Следовательно, когда Дашкова стала использовать его денежное содержание, дополнительно потребовалось только 1250 рублей для оплаты отливок и медалей. В ноябре 1783 года годовой бюджет Российской академии был установлен в 6259 рублей[463]. Как президент Российской академии Дашкова не получала жалованья дополнительно к трем тысячам рублей, которые она определила себе как директору Академии наук.

На торжественном открытии Российской академии 21 октября 1783 года Дашкова стала первым президентом академии, в которой появились и первые члены — 31 человек. Они были набраны из наиболее выдающихся писателей, ученых и политических деятелей эпохи, среди них — Державин, Херасков, Ржевский и Львов, драматурги Фонвизин и Княжнин, историки Болтин и Щербатов. Княжнин, который был выпускником академической гимназии, наряду с Державиным и Херасковым посвятил стихотворение Дашковой и ее академии. Благодарный за свое назначение Херасков, поэт, драматург и куратор Московского университета, объявил Дашкову «председательницей муз» и просил их радостно воспеть «наперсницу врученного ей Парнаса». Дашкова была довольна и напечатала это сочинение в своем журнале[464]. Позднее архитектор Баженов, библиофил Мусин-Пушкин, археолог и художник Оленин также стали членами академии. В состав академии вошли также секретарь Екатерины Храповицкий, государственный секретарь Безбородко, академики Лепехин, Озерецковский, Иван Шувалов и Румовский — астроном и вице-президент Академии наук. Список знаменитостей — представителей науки, культуры и деятелей государства — включал также Г. А. Потемкина-Таврического, А. В. Олсуфьева, И. П. Елагина, И. Л. Голенищева-Кутузова и А. С. Строганова. Отец Дашковой Роман Воронцов числился пятнадцатым в категории государственных служащих[465].

Несмотря на страх публичных выступлений, Дашкова взяла себя в руки, глубоко вздохнула и вышла к трибуне. Оттуда она оглядела собравшихся и поняла, что она — единственная женщина в зале. «Государи мои! — начала она. — Новый знак попечительного о нашем просвещении промысла всеавгустейшей нашей монархини — вина настоящего собрания»[466]. Задачей академии, объяснила она, будет изучение и упорядочение русского языка. Задача эта не будет легкой, но «сие равномерно, как и сочинение грамматики и словаря, да будет первым нашим упражнением»[467]. Она более всего полагалась в предстоящих делах на собравшихся: «В помощи же вашей надежду свою полагая, и тем самым желаю искренно свое к вам почтение засвидетельствовать»[468]. Слова Дашковой при открытии Российской академии выражали ее глубокое уважение к наследию Ломоносова. Многие современники высмеяли ее речь, считая, что она слишком вознесла Екатерину и слишком держалась идей Ломоносова, прежде всего тех, что выражены в посвящении его грамматики великому князю Павлу. Державин рассказывал, что некоторые даже хихикали во время ее речи[469]. Перед публикацией речи в «Московских ведомостях» Екатерина сама вымарала некоторые неумеренные похвалы Дашковой в свой адрес[470].

Множество организационных проблем требовало внимания Дашковой, и в ее характере было лично следить за каждым аспектом ее проектов. В письме Безбородко, написанном через два дня после церемонии открытия, Дашкова попросила найти здание для Российской академии[471]. Пока же она устраивала собрания либо в конференц-зале Академии наук, либо в своем доме, где участники могли свободно пользоваться ее библиотекой. В 1786 году, получив деньги, Дашкова купила новый дом для Российской академии и участок земли для Ботанического сада[472]. В ноябре того же года другим декретом были учреждены две медали за участие в заседаниях и за достижения и особые заслуги членов академии[473]. Первая представляла собой маленький серебряный жетон, которым, следуя практике Французской академии, Дашкова награждала членов академии за участие в еженедельных собраниях. Жетон был квадратный, на лицевой его стороне была монограмма Екатерины в лавровом венке со словами «Императорская Российская Академия». На другой стороне были символически изображены грамматика, риторика и стихосложение над книгой и дата основания академии — 21 октября 1783 года. Вторая медаль была золотой, с профилем Екатерины на одной стороне и ее монограммой на другой, вместе со словами «Российскому слову отличную пользу принесшему». В 1784 году Российская академия присудила свою золотую медаль в ознаменование первой годовщины со дня основания. Митрополит Новгородский и Петербургский Гавриил номинировал Дашкову, а Иван Шувалов поддержал его. Дашкова отказалась от этой чести и настояла на награждении своего постоянного секретаря И. И. Лепехина «по усердию и ревности к пользе Российского слова»[474]. Только в 1790 году Дашкова согласилась стать пятым получателем золотой медали.

Академия уделяла много внимания исследованиям в области российской и славянской лингвистики, переводу древних историй, публикации русской и зарубежной классики и поддержке молодых авторов. Кроме того, в задачи академии входило «возвеличить слово наше», а также нормализация грамматики, синтаксиса и произношения. Она поддерживала разнообразные международные контакты, особенно с зарубежными академиями. Дашкова принимала активное участие во всех трудах и изданиях академии. Протоколы академии свидетельствуют, что из 364 общих собраний во время ее правления она лично председательствовала на двух третях. В отличие от Академии наук, где ее функции были в первую очередь административными, Дашкова играла активную роль в литературных, лингвистических и культурных проектах Российской академии. Соблюдая данные во вступительной речи обещания, Дашкова поручила П. И. Соколову, переводчику и преподавателю академической гимназии, написать грамматику с правилами русского словоупотребления. «Начальные основания российской грамматики» с посвящением Дашковой появились в 1788 году и выдержали затем пять переизданий, последнее — в 1808 году Дашкова отблагодарила Соколова избранием в Российскую академию и наградила его ее высшим отличием — золотой медалью. После смерти И. И. Лепехина в 1802 году Соколов стал непременным секретарем Российской академии.

Через неделю после церемонии открытия академии на втором собрании И. П. Елагин рекомендовал немедленно начать работу над академическим словарем. За время пребывания Дашковой на посту президента величайшим достижением Российской академии стал шеститомный «Словарь Академии Российской», который вывел Дашкову на передний край славянской лексикологии. Словарь был завершен за сравнительно короткий период в одиннадцать лет, и 4 августа 1789 года Лепехин объявил о начале публикации словаря, который появился в Петербурге в 1789–1794 годах в шести частях и содержал 43 257 дефиниций[475]. Чтобы закончить «Флорентийский академический словарь», потребовалось 39 лет, а «Французский академический словарь» — 59 лет. Основанная на модели «Французского академического словаря» работа Дашковой была первым толковым, нормативным словарем, являвшимся серьезным достижением русской лексикографии. Николай Карамзин и Александр Пушкин были среди тех, кто высоко его ценил[476]. Пушкин с похвалой отозвался о нем в статье «Российская Академия», опубликованной в 1836 году в «Современнике», и упомянул о нем в первой главе «Евгения Онегина»: «Хоть и заглядывал я встарь в Академический словарь»[477].

Организационный комитет проекта состоял из Фонвизина, Леонтьева и Румовского, тогда как Лепехин, перегруженный обязанностями секретаря Российской академии, не мог активно участвовать в работе комитета. Фонвизин, опытный писатель, переводчик и сочинитель, играл ведущую роль на этапе подготовки и 11 ноября 1783 года представил «Начертание словаря». Дашкова также играла важную роль в составлении словаря и поддержала спорное предложение Фонвизина структурировать его этимологически. В 1786 году академики решили принять алфавитный порядок словаря, хотя Дашкова сама предпочитала порядок этимологический. Она осталась на своей позиции и со временем смогла убедить других перейти на ее сторону. Составители словаря в конце концов пришли к компромиссу, и, представляя проект императрице, Дашкова уверила ее, что приблизительно через три года она выпустит новое, упорядоченное по алфавиту издание словаря. Фактически же это случилось значительно позже — в 1806–1812 годах.

В соответствии с рекомендацией Дашковой были созданы три рабочие группы: грамматическая, толковательная и издательская. Дашкова входила во вторую и по большей части проводила встречи в своем доме на Английской набережной, 16. Работа над словарем свела вместе целое поколение писателей и ученых, которые столкнулись с проблемами орфографии, этимологии и упорядочивания современного словоупотребления и грамматики. Из 60 членов Российской академии 47 работали непосредственно над словарем, в их числе писатели Державин и Княжнин, естествоиспытатель Лепехин, астроном Румовский, математики Иноходцев и Котельников, историк Щербатов и многие другие. Романист Николай Эмин очень короткое время участвовал в работе, но привел все в крайний беспорядок и через неделю в ярости ушел служить в армию.

Дашкова полностью посвятила себя составлению словаря, вычитывала первые гранки и вносила свои исправления и комментарии на некоторых страницах. Она сама собрала и описала более семисот слов из областей морали, политики и управления. Когда она подошла к толкованию значений слов, то неизбежно воспользовалась собственным опытом. Очень вероятно, что она думала о прошлых действиях Екатерины по отношению к ней, когда писала, что чувство справедливости определяет истинно добродетельную личность. Опять же думая о Екатерине, Дашкова обеспокоилась неадекватностью обычных определений слова «дружба». Ее недовольство было следствием отношений с Екатериной и разочарования в искренности чувств императрицы[478]. Обсуждение во «Французском академическом словаре» не удовлетворило ее, и она посвятила много времени поиску определения, которое преодолело бы предсказуемые категории возраста, пола и контекста. Прежде всего, дружба не может существовать без обоюдной любви и, добавляет Дашкова, «дружба основана на почтении и доверии, она священна. Она главная опора человека в борьбе с невзгодами, его спасительная сила. Дружба необходима для достижения просвещенного общества»[479]. Святость дружбы для Дашковой, особенно в свете двуличности императрицы, служила упреком Екатерине. По контрасту, Дашкова хранила как сокровище веер, подаренный ей Екатериной четверть века назад, и носила платок Кэтрин Гамильтон до самой старости. Княгиня призналась брату Александру, что ее понимание дружбы слишком романтично, но ее принципы неколебимы. Она была сентиментальной личностью, желавшей быть открытой и преданной своим друзьям. Следовательно, она страдала, когда люди (даже такие, как Екатерина) относились к ней иначе[480].

Конкурирующий проект усложнил работу Дашковой и еще раз привел ее в прямой конфликт с ее бывшей подругой — императрицей. Екатерина интересовалась этимологией и начала работу над сравнительным словарем всех языков и диалектов под названием «Linguarum totius orbis vacabularia comparative» («Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею всевысочайшей особы»). Пятьсот экземпляров в четырех томах появились в Петербурге с 1787 по 1791 год под редакцией врага Дашковой П. С. Палласа. Выбор слов и их порядок в словаре отражали представления XVIII века о иерархии, основанной на вере и семье. Первые четыре слова были «Бог», «небо», «отец» и «сын» с переводами на две сотни языков, начиная со славянских и кончая гавайским. Поиски определений дают еще один пример важной роли Бенджамина Франклина и Американского философского общества в российско-американских научных связях XVIII века. Лафайет[481], который был тогда во Франции, получил вопрос касательно туземных американских диалектов и, в свою очередь, написал другому члену Философского общества — Джорджу Вашингтону, а затем и его президенту Бенджамину Франклину. Они прислали Екатерине «Словарь языков шауни и делавэров… краткий образец языка южных индейцев» и другую информацию[482]. На Дашкову, однако, это не произвело впечатления. Она была обижена, как она считала, этой попыткой Екатерины отвлечь внимание от работы Российской академии. С горечью она писала: «Странное это произведение представлялось несовершенным и бесполезным и внушало мне какое-то отвращение, хотя его превозносили как восхитительный словарь» (170/162). Конкуренция, которую она ощущала от проекта Екатерины, и ее большая нелюбовь к главному редактору Палласу, без сомнения, в большой степени определили суждение Дашковой.

Дашкова работала над словарем, управляла двумя академиями, но более всего беспокоилась о своих детях, поскольку отношения с сыном Павлом и дочерью Анастасией приносили ей много горя. В начале 1783 года Павел отправился с Потемкиным на юг России. Отъезд сына сильно повлиял на тоскующую и чрезмерно заботливую мать. Беспокоясь о его состоянии, Дашкова еще 14 августа 1782 года написала письмо самому Потемкину, умоляя его как следует заботиться о сыне и не посылать в те места, климат которых мог быть вредным для здоровья. Она просила князя разрешить Павлу съездить к матери. Дашкова часто писала Потемкину и через шесть лет в письме от 17 сентября 1789 года повторила те же просьбы[483]. Она говорила всякому, кто соглашался слушать, о том, как грустит и скучает, и даже написала Робертсону в Эдинбург, объясняя, что ее сын теперь служит в полку и, поскольку он в добром здравии и выполняет свой долг, она не может жаловаться на его отсутствие. Он, согласно Дашковой, отсутствовал уже восемнадцать месяцев, что «для страстно любящей матери… все же слишком много»[484]. Княгиня делала все возможное, чтобы сын вернулся. Она посылала ему деньги и переписала на него все отцовское наследство, которое значительно выросло под ее управлением. Получив звание полковника, Павел приехал к матери зимой 1786 года, и опять всплыли старые сплетни о его причастности к избранной группе потенциальных любовников Екатерины. Дашкова изо всех сил это отрицала и даже угрожала покинуть Россию. «Я же слишком люблю императрицу, чтобы противиться чему-либо доставляющему ей удовольствие, но перестала бы уважать себя, приняв участие в переговорах такого рода. Если же когда-нибудь мой сын станет фаворитом, мне только раз понадобится его влияние — чтобы получить отпуск на несколько лет и паспорт для поездки за границу» (174/165).

Дочь представляла гораздо большую проблему. Умная, образованная, с прекрасным знанием иностранных языков, она работала какое-то время в тени Дашковой в академии, переводя статьи для выпускавшегося матерью журнала «Собеседник». Сэмюел Бентам[485], который работал вместе с Анастасией, не любил Дашкову и в письме домой брату Джереми, английскому юристу и философу[486], описывал ее как «злобную, жадную и тщеславную». Он был близок с Павлом и очень высоко оценивал Анастасию[487]. В отчаянном усилии освободиться от требовательного и часто деспотического влияния матери Анастасия бросила работу в академии и стала вести экстравагантную и расточительную жизнь. Понимая, что сильнее всего может ранить ее рассудительную и бережливую мать, она восстала против Дашковой и вела себя неприлично, устраивая публичные и семейные скандалы. Екатерина писала Гримму о ней: «Все женщины прекратили знакомство. Это дочь княгини Дашковой, но ведет такую жизнь, что мать и слышать о ней не хочет»[488]. Положение ухудшалось еще и тем, что она тратила и проигрывала огромные деньги и постоянно была в долгах. Когда она узнала, что ее свекор умер и оставил Андрею Щербинину хорошее наследство, она помирилась с мужем, надеясь избежать влияния матери, несмотря на то, что «мольбы, слезы и жгучая печаль, граничившая с отчаянием, довели» Дашкову до болезни (173/164). Бесконечные ссоры, распри и раздоры следовали друг за другом, когда, как писала Дашкова, она «помнила только о горе, причиненном покинувшей меня дочерью, и рисовала в уме картины грустного будущего» (173/164). Анастасия, впрочем, скоро оставила мужа — но не азартные игры.

Летом 1783 года Кэтрин Гамильтон приехала в Петербург из Ирландии, чтобы прожить год у своей старой подруги и отвлечь таким образом Дашкову от изматывающей работы и от конфликтов с дочерью. Княгиня взяла трехмесячный отпуск и провела его в Москве, чтобы показать гостье «все достопримечательности этой древней столицы», а затем в Троицком, чтобы дать ей почувствовать вкус «настоящей» России, которую так любила (171/163). Дашкова организовала народные праздники в деревнях, где жители приветствовали их, одетые в многоцветные расшитые одежды. Предложив гостям традиционные хлеб и соль, они ели, пили, а затем пели традиционные хоровые песни и водили хороводы перед англичанкой, которая «очарована была чисто национальной сценой… наш маленький деревенский праздник понравился ей больше, чем самые роскошные придворные балы» (171–172/-)[489]. После короткого пребывания в Троицком они отправились в Круглое в Белоруссии, что означало для Кэтрин Гамильтон путешествие по Московской, Калужской, Смоленской и Могилевской губерниям. В Петербурге они посетили дачу на Петергофской дороге, где въездом служили простые ворота из двух столбов и перекладины. Как только они приехали, кто-то из их компании сразу отправился в лес за грибами. Когда и Дашкова последовала за ними, поперечное бревно ворот упало прямо ей на голову. Этот случай был дурным предзнаменованием, и земля, на которой она планировала построить новый загородный дом, казалась приносящей несчастья, ведь еще за двадцать лет до этого княгиня провалилась здесь в болото. Хотя физически с ней ничего страшного не случилось, ее психологическое состояние постепенно ухудшалось. После отъезда Кэтрин Гамильтон Дашкова опять почувствовала себя одинокой и окруженной врагами при дворе. Она испытывала постоянные приступы депрессии, «с которой можно было справиться, только погрузившись в непрерывную деятельность — либо в дела обеих Академий, либо в заботы о хозяйстве и строительстве в моей усадьбе. Я даже трудилась вместе с каменщиками, которые клали стены» (174/164–165).

Административная деятельность в двух академиях оставляла ей мало времени для работы со словарем и сочинительства. Для этого она готовила себе приют в виде загородного каменного дома, который строил для нее Кваренги[490]. Они сотрудничали здесь примерно в то же время, когда планировали новое здание Академии наук на набережной Невы. Кваренги спроектировал для Дашковой большой дом с портиком в четыре ионических колонны в стиле русского классицизма 1780–1790-х годов, но она всегда считала себя его главным архитектором. С характерным вниманием к мелочам и к ужасу измученного Кваренги Дашкова вмешивалась во все детали проекта, изменяя дизайн, наблюдая за строительством, украшая интерьер и планируя сад. В описании Петербурга в 1794 году И. Георги рассказывает о главном доме, его крыльях и флигелях, построенных на участке, покрытом смешанным с болотом лесом. Дашкова осушила окружающую местность и превратила ее в прекрасный ухоженный парк со специально посаженными деревьями, аккуратно устроенными участками и беседками[491]. Она решила назвать свою усадьбу в честь святых, память которых чтили в дни, когда произошла дворцовая революция. Усадьба стала известна как «Кирианово», хотя православная церковь и не отмечает дни святых Кира и Иоанна 28 или 29 июня. Дашкова, должно быть, изменила свое решение, когда поняла, что во время переворота император как раз отмечал день своего покровителя — святого Петра.

Дашкова стала одной из первых русских женщин, вовлеченных в журналистскую деятельность. Эта работа была частью ее обязанностей в Академии наук, а также важной составляющей ее стремления к просвещению России, поскольку в XVIII веке журналы были одним из важнейших каналов распространения передовых идей в обществе. Цели журналов, так же как и цели литературы и искусства вообще, совпадали с идеями Дашковой и дворянской оппозиции. Подобно Ломоносову, Николаю Новикову и другим, она стремилась распространять идеи Просвещения среди дворянства, образовывать его и побуждать людей обращаться от грехов и ошибок к моральному совершенствованию. Дашкова оптимистически считала, что образование и просвещение приведут к преобразованию как индивидуумов, так, в конце концов, и общества. Она стремилась не к радикальным политическим и социальным переменам, а, скорее, к улучшению существующего порядка.

Сатира была важнейшим жанром литературы той эпохи, а журналы подчеркивали роль моральных стремлений сатиры исправить грехи и ошибки времени. В первую очередь сатирические журналы направляли свои стрелы, часто плохо замаскированные, против коррупции, взяточничества, неумеренности, современной моды, франкофилии, невежества, предрассудков и всякой манерности. Ведущую роль играла императрица, ее новый журнал «Всякая всячина» появился в 1769 году. Созданный по образцу английских сатирических журналов «Тэтлер» и «Спектейтор», он публиковал легкую, спокойную сатиру, направленную на современные нравы русского общества. Екатерина анонимно участвовала в выпуске этого журнала и покровительствовала другим журналам, даже издававшимся Новиковым, хотя она и не была согласна с его пониманием и использованием сатиры. Екатерина напишет и в журнал Дашковой, но это сотрудничество болезненно проявит границы ее терпения и приведет к дальнейшему конфликту между ними.

Ранее, в 1763 году, Дашкова участвовала в журнале Богдановича «Невинное упражнение»; есть также некоторые свидетельства о том, что она могла сотрудничать с Новиковым в его «Трутне» (1769–1770)[492]. Хотя последнее остается неясным, гораздо более вероятно, что она участвовала в журналах, издававшихся Новиковым позже: «Живописец» (1772–1773) и, возможно, «Кошелек» (1774). У Дашковой было много общего с идеологическими установками Новикова относительно свободного выражения общественного мнения, защиты индивидуальных прав и битвы с «галломанией»[493]. В самом деле, по инициативе Дашковой Новиков возобновил публикацию исторических документов в альманахе «Приложение древней российской вивлиофики» (1786–1795, вышло двадцать дополнительных выпусков). После возвращения из второго путешествия по Европе она планировала начать новый журнал «Санкт-Петербургский меркурий», публикация которого так и не началась.

Однако как глава двух академий Дашкова основала и редактировала два научных журнала. В 1783 году вышли четыре выпуска «Собеседника любителей российского слова» (май 1783-го — сентябрь 1784 года), а в 1784 году — еще шесть. Это был журнал, посвященный почти исключительно лингвистическим, литературным и историческим темам. «Новые ежемесячные сочинения» (1786–1791, 1793–1796), с другой стороны, занимались вопросами просвещения и популярной науки. Академия наук выпустила 121 номер этого журнала, который явился продолжением «Ежемесячных сочинений» (1755–1764) Ломоносова, но ко времени директорства Дашковой академия перестала публиковать какие-либо научные периодические издания. Дашкова велела академикам предоставлять результаты своих исследований для публикации в академических журналах и продолжала искать материалы для них по гуманитарным и естественным наукам у специалистов и образованных любителей. Дашкова также редактировала «Российский феатр, или Полное собрание всех российских феатральных сочинений» (1786–1791, 1793–1794) и опубликовала 43 тома современных пьес, включая свои собственные. Важный источник российского театрального репертуара главным образом последнего тридцатилетия XVIII века, журнал содержал основные работы Богдановича, Екатерины II, Фонвизина, Хераскова, Хвостова, Крылова, Княжнина, Ломоносова, Лукина, Николева, Майкова, Сумарокова, Тредиаковского и многих других.

Вероятно, самым влиятельным и дольше всех выходившим из этих журналов был дашковский «Собеседник». Состоявший из шестнадцати томов, этот журнал включал широкий выбор стихов и прозы, серьезных и юмористических эссе, а также сатирических и дидактических сочинений с явным акцентом на первые. С увлечением принимая участие во всех делах по подготовке журнала вместе с О. П. Козодавлевым, Дашкова сумела собрать и вдохновить лучшие таланты эпохи. Н. А. Добролюбов писал, что «Собеседник» «совмещал в себе почти всю литературную деятельность русских писателей того времени. Жизнь общества тогдашнего отражалась в нем более, нежели в каком-либо из других изданий»[494]. Богданович опубликовал здесь около двадцати стихотворений, а Державин — многие из своих лучших произведений, например, оды «Фелица», «Благодарность Фелице», «На смерть князя Мещерского», «Бог». Княжнин, Херасков и Капнист также печатались в журнале. Уже известный своей сатирой Капнист, как и многие другие молодые авторы, продолжал совершенствовать свое искусство и прославлять свое имя. Фонвизин к тому времени уже прославился как драматург, а его противоречивые «Вопросы» Екатерине, в конце концов, сыграли важнейшую роль в закрытии журнала.

Идея подобного журнала появилась у Дашковой через три месяца после ее назначения директором Академии наук. Основание журнала немного предшествует появлению Российской академии, и пять номеров уже были в печати, когда появился указ об основании академии 30 октября 1783 года. Тем не менее журнал стал официальным органом Российской академии и содержал принципы, которыми она руководствовалась, а главными участниками журнала стали члены академии. Редакторская политика Дашковой отражала многие общие цели и проблемы журнала и академии касательно очищения и улучшения русского языка, распространения полезных знаний, разъяснения просвещенных идей и образования читающей публики. «Собеседник» был посвящен принципам Просвещения и изучению русского слова; в нем Дашкова публиковала литературные сочинения, филологические исследования, очерки нравов и определения синонимов. Многие статьи были критическими, оценивали литературные или исторические работы и уделяли большое внимание грамматическим, логическим, стилистическим и орфографическим нормам литературного русского языка. Дашкова объясняла, что она намеревалась публиковать достойные статьи для обсуждения проблем просвещения вообще и русского языка в частности.

«Собеседник», однако, был литературным журналом, и Дашкова избегала чисто лингвистических или научных статей. Одной из первых целей Дашковой была защита России от модных заимствований из французского языка, культуры и образования. Журнал высмеивал бездумное следование французской моде, а также слишком консервативные и реакционные тенденции русской мысли[495]. Поскольку он не был официальным правительственным изданием, императрица участвовала в нем как бы на равных со всеми остальными. В результате в течение некоторого времени сторонники Екатерины и более либеральные и прогрессивные придворные группировки вели свою полемику на страницах этого журнала, и Дашкова неизбежно оказалась между императрицей и молодыми писателями своего поколения, многие из которых составляли оппозицию трону. Сложности были неминуемы и дали о себе знать немедленно, когда 20 мая 1783 года «Санкт-Петербургские ведомости» № 40 опубликовали объявление о выходе первого номера журнала.

В объявлении о грядущей публикации нового сатирического журнала отмечалось, что все письма следует отправлять непосредственно Дашковой. В заметке «От редакторов» она призывает своих читателей присылать материалы и отклики на опубликованные статьи — посылать их редакторам или ей самой. Она назвала свое полное имя — Екатерина Романовна Дашкова, — и пообещала прочитывать все материалы и публиковать отзывы без изменений. Это было смелое обещание, поскольку послания Екатерины также попадали под прямые оценки и критику[496]. Дашкова продемонстрировала полную наивность, полагая, что царица могла спокойно участвовать в сатирическом журнале, когда она с самого начала заявила, что редакторы будут поощрять свободный обмен мнениями. Она добавляла: «Ежели кто захочет написать критику на какое-либо сочинение, находящееся в сем собрании, не искать других типографий к напечатанию таковых критик или сатир, но прислать оные прямо к издателям или на имя ея сиятельства княгине Екатерине Романовне Дашковой, которая, конечно, прикажет оные без наималейшей перемены напечатать»[497]. Кажется, замечания Дашковой не понравились Екатерине, и в следующем выпуске «Собеседника» появилось письмо из Звенигорода, автор которого со второго выпуска стал участником журнала. Хотя Афанасьев посчитал, что этим автором был Николай Львов, скорее всего, это все-таки была сама Екатерина[498].

В письме она высоко оценила журнал и также намекнула на политику открытой критики публикуемых материалов[499]. Дашкова осознала всю серьезность и даже опасность литературного сотрудничества со всемогущей царицей и в своем ответе превознесла письмо Екатерины, назвав его совершенной моделью для других и даже программным «предисловием» ко всему журналу[500]. Дашкова мудро капитулировала и подчинилась авторитету Екатерины в редакторском деле. Тем не менее, назвавшись главным редактором, она не отступила от провозглашенной ею политики, скорее, она тщетно пыталась умиротворить императрицу лестью и поэтической хвалой.

На титуле журнала была изображена Минерва, богиня мудрости, с мечом и щитом в руках, стоящая на облаке рядом с двуглавым орлом. Такая аллегорическая репрезентация безошибочно указывала на Екатерину II. Дашкова не объявляла об участии Екатерины, но вскоре стало ясно, что русская Минерва была не только высоким покровителем, но и участником журнала. Целью Екатерины было повлиять на общественное мнение и представить свое правление в наиболее выгодном свете. Она была довольно плодовитым писателем, ее анонимные сочинения включали сатирические зарисовки «Были и небылицы», «Записки, касательно российской истории» и ответы Фонвизину. Хотя императрица, по-видимому, поддерживала журнал, Дашкова поняла, что их сотрудничество не будет легким. Поэтому она перепечатала в первом номере «Собеседника» свою юношескую панегирическую надпись к портрету Екатерины. Этот пример юношеского произведения Дашковой наиболее важен как выражение ее стремления умиротворить императрицу попыткой восстановить прежние близкие отношения с ней. Как еще одну дань императрице Дашкова напечатала в том же номере, анонимно и не дав знать автору, новаторскую оду Державина «Фелица». Державин написал посвященную Екатерине «Фелицу» в 1782 году. Мастерская смесь панегирика и сатиры, ода высмеивает излишества и чудачества причастных власти екатерининских придворных и противопоставляет их скромности и умеренности «киргиз-кайсацкой царицы Фелицы» — то есть Екатерины.

Державин беспокоился о том, как будет принята ода при дворе, и поэтому не торопился ее публиковать. Через год О. П. Козодавлев, коллега Державина по Сенату, поэт, переводчик и советник Дашковой по Академии науки «Собеседнику», сделал копию оды. Хотя Державин хотел сохранить ее в секрете, Дашкова слышала чтение «Фелицы» на одном из литературных вечеров у Шувалова. По другой версии, Козодавлев втайне от Державина передал экземпляр оды Дашковой. После публикации оды Потемкин потребовал себе экземпляр, и Державин был вне себя, поскольку волновался из-за возможных последствий и даже наказания. К счастью, Екатерина, увидевшая себя в Фелице, осталась довольна и обеспечила будущее поэта. К его удивлению, в конце мая 1783 года на обеде, данном его начальником Вяземским, он получил небольшой пакет с дружеской запиской «Из Оренбурга от Киргизской Царевны мурзе Державину»[501]. Она была приложена к золотой табакерке с бриллиантами и пятью сотнями золотых монет. Как подсчитал Державин, щедрый дар императрицы стоил около трех тысяч рублей. В письме Козодавлеву он назвал Дашкову, благодаря которой все это стало возможным, истинной любительницей русского языка, имеющей настоящее благородное сердце[502]. Державин выражал свою горячую благодарность Дашковой за постоянную поддержку, а она продолжала публиковать или перепечатывать из других источников многие стихотворения Державина в «Собеседнике» или «Новых ежемесячных сочинениях».

В конце концов, когда Державин начал испытывать враждебность и прямые нападки со стороны придворных, которых высмеивал, он резко изменил свое отношение к Дашковой. Прежде всего он был огорчен вредным влиянием, оказанным одой, которую он никогда не хотел печатать, на его карьеру. Не без оснований он заявил, что Дашкова втянула его в конфликт с Вяземским. Он добавил, что теперь он не может оставаться на своей должности и вынужден распродавать свою собственность. Он попросил Дашкову подтвердить, «что ни язык мой, ни перо мое не были никогда производителями никакой сатиры, тем паче с намерением кого-нибудь тронуть, кроме что обыкновенные людские слабости»[503]. Позднее Державин не получил желаемого назначения губернатором в свою родную Казань и в унынии отправился в Петрозаводск. Возможно, это случилось из-за интриг Вяземского, который не был доволен Державиным и действовал против него. Державин, однако, обвинил Дашкову в бахвальстве тем, что она может повлиять на императрицу в любом государственном вопросе. В результате, когда Екатерина узнала об этом, она отказалась от назначения Державина главным образом потому, что его рекомендовала Дашкова[504]. В конце концов, он почувствовал, что покровительство Дашковой стало помехой и только задерживало его карьеру. Княгиня также разгневалась, поскольку была уверена, что неблагодарный Державин стал вмешиваться в ее административные дела в Академии наук.

Державин вспоминал, как он вместе с женой отправился с визитом к Дашковой и встретил лишь грубость и неуважение.

Он рассказывал, что княгиня направляла свои диатрибы даже на императрицу, которая, согласно Дашковой, подписывает указы, не читая. В результате Державин прервал свой визит и разорвал дружбу с Дашковой[505]. Ее ссора с Державиным была одной из многих, связанных с «Собеседником» — журналом, который, как она надеялась, должен был стать источником гармонии и просвещения, ее высшим достижением в Российской академии.