Глава третья «УЧЕНАЯ ДАМА»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава третья

«УЧЕНАЯ ДАМА»

Как и Екатерина, Дашкова писала пьесы, мемуары, занималась языкознанием и публиковала статьи на темы, в которых считала себя наиболее компетентной и заинтересованной — об образовании, литературе и истории. Наиболее плодотворный период ее литературной активности совпадает с временем управления двумя академиями. Многие труды Дашковой и в прозе, и в стихах появились анонимно в ее журналах — около дюжины в «Собеседнике» и еще с десяток в «Новых ежемесячных сочинениях». Добролюбов высоко оценил ее честность, искренность и стремление атаковать слабости, лицемерие и лживость. «Через семьдесят лет, — писал он, — еще можно угадывать правдивость, меткость, благородную энергию этих заметок»[506]. Это особенно верно для ее сочинения «Послание к слову „так“», которое появилось в «Собеседнике» сразу после оды Державина «Фелица», и ее же «Надписи к портрету ее величества императрицы Екатерины II»[507].

Соединяющее поэзию и прозу «Послание к слову „так“»[508] — одно из наиболее успешных и оригинальных сочинений Дашковой. Хотя часто и тенденциозно, и дидактично, оно вообще характерно для публикаций Дашковой и соответствует духу эпохи. В то же время его мягкая сатира и акцент на язык послужили примером для других авторов «Собеседника». Поэма начинается с прямого обращения к самому слову, там оно одушевляется. В возвышенном тоне Дашкова начинает с восхваления уникальных качеств и невинности слова, столь часто неверно употребляемого:

О! слово твердое, почтенное от век,

Когда ты во устах честного человека!

Мой дух стремится днесь воспеть тебе хвалу,

Во славу честных душ, а мерзких худу.

Я речь мою к тебе с почтеньем обращаю,

А скаредных льстецов пред светом обнажаю.

Прозаическая преамбула поэмы переходит от серьезного обсуждения словоупотребления к насмешливо преувеличенному восхвалению многих достоинств этого слова: «Быв преисполнена истинным к вам почтением и вразумясь в важность, силу и точность смысла, кое вы существительно в себе содержите, я не могу довольно надивиться терпению вашему; дивлюсь суетному употреблению, кои из вас делают, и что мы худо зная свой язык слово ТАК приклеиваем, где бы НЕТ справедливее и ловче приместиться могло; чрез что важность вашу истребя, едва знаем ли мы прямой вес ваш и добровольно теряем из языка своего слово столь краткое и столь сильное».

В оставшейся части сочинения приведены примеры неправильного употребления этого слова теми, кто избегает противоречий, хотя они и правы, и ожидают наград удовольствия, успешной карьеры и прибыли. Они произносят слово «так» в неподобающих случаях, чтобы подтверждать то, что отвергает разум, чтобы совращать девушек, скрываться за подобострастием и льстить правителям.

Дашкова бросает вызов дуракам, эгоистам, льстецам, карьеристам и «такальщикам», готовым согласиться с любым абсурдом, если это отвечает их личным интересам. «Кто любит таканье и слушает льстеца, тот хуже всякаго бывает подлеца». Как и Фонвизин, она нападает на низкопоклонство и цинизм, чуждые ее природе, и осуждает как подхалимов, так и объекты их лести. Более того, она косвенно утверждает свою силу, независимость от авторитетов и право выражать собственное мнение, вставляя редакторские замечания, например, о гении Ломоносова:

Лишь скажет кто из Бар: учение есть вредно,

Невежество одно полезно и безбедно;

Тут все поклонятся и умной и дурак,

И скажут не стыдясь: конечно, сударь, так.

А если молвит он, что глуп и Ломоносов,

Хотя славный он пиит и честь и слава Россов;

Тут улыбнется всяк

И повторит пред ним: конечно, сударь, так.

Затем Дашкова высмеивает придворных консерваторов и призывает к ответу невежественных льстецов, соглашающихся с любым словом тех, кто у власти:

Хотя покойно мы теперь ложимся спать,

Не опасался невинно пострадать;

Но если знатный раб, как будто сумасшедший,

Наш новый век бранит, а хвалит век прошедший,

Тогда ему подлец и умной и дурак,

С поклоном говорит: конечно, сударь, так.

Предлагая широкий и обобщенный взгляд на общество и уделяя особое внимание языку, она высмеивает некоторые главные объекты русской сатиры XVIII века, например, священника, судью, сварливую жену и модную даму:

Иныя женщины мужей своих лаская,

Французския слова с Российскими мешая,

Им нежно говорят: «mon coeur, иль жизнь моя

Позволь мне помахать; хоть я жена твоя,

Да хочется пожить в приятной мне свободе,

И свету показать, что мы живем по моде;

Любовник мой тебе конечно будет друг,

Всегда тебе готов для дружеских услуг.

Да он же и умен, aimable и прекрасен,

Не правда ли, mon coeur, ты на это согласен?»

А муж хотя к жене всю верность наблюдал,

И к женщинам другим отнюдь не отлетал;

Но слушая сие, он только что вздыхает,

И ей с учтивостью по моде потакает.

Жена ему в ответ: «mon coeur, tr?s oblig?e,

Вишь верность наблюдать конечно prejug?,

И верность в женщине не глупости ли знак?»

Тут муж ей говорит: так, маменька, так-так.

Дашкова продолжает высмеивать глупцов, негодяев, льстецов, клеветников, хвастунов, вельмож и карьеристов: «Он чин за чином получает и в карты с барами играет». Затем она возвращается к восхвалению Екатерины и умоляет ее не поддаваться неискреннему низкопоклонству. Екатерина, как просвещенная и благосклонная правительница, позволит своим преданным подданным высказываться свободно, когда они говорят правду, и Дашкова заканчивает высокой похвалой императрице в форме, близкой к силлогизму:

Но место слову мы покажем,

Когда прямую правду скажем:

Народы Тита чтят,

В ЕКАТЕРИНЕ Тита зрят;

Подобно чтят ЕКАТЕРИНУ,

Несчетных благ своих причину;

Тут самой правды в знак

Весь Мир прискажет так.

В конце она опять обращается к самому слову: «…прошу верить, что имея щастие жить под правительством человеколюбивой и просвещенной Монархини, я могу и буду остерегаться от злоупотребления Вашего имени пребывая навсегда».

Ответом на поэму Дашковой стали два письма от читателей журнала: первое, резко критикующее поэму, появилось вместе с ответом редактора, указывавшего на невежливый тон письма и уверявшего, что в будущем будут публиковаться только вежливые письма. Второе письмо в этом же номере — «Ответ от слова так»[509] — почти наверняка сочинено издателями журнала. Слово «так» не считает себя ни мужского, ни женского рода, но решает, что для ясности примет мужской род. В общем, в его чрезмерно педантичном и высокопарном комментарии много самопародии. Оно правильно указывает на грамматические проблемы в самом первом предложении преамбулы к поэме, а затем обращается к вопросам стиля, цитируя «Риторику» Ломоносова. По большей части, слово защищает позицию редакторов на том основании, что несмотря на сатирическую природу поэмы им нечего бояться, поскольку она не направлена ни на кого конкретно, но имеет общий характер. В противоположность первому отклику на поэму и самой поэме, которые были опубликованы анонимно, здесь автор гордо подписывает свое письмо именем «Так».

Первый выпуск «Собеседника» также включал «Сокращение катехизиса честного человека»[510] Дашковой. Потрепанная записная книжка была якобы случайно найдена во время прогулки и послана в журнал. Фактически это молитва и эмоциональный призыв к добродетели, нравственности и справедливости в мире. В следующем выпуске журнала было помещено письмо «К господам издателям „Собеседника любителей российского слова“»[511]. В нем Екатерина, выдавая себя за читателя из Звенигорода, очень хвалит журнал и просит дать более точное определение понятия «честный человек». Екатерина побуждает автора сочинения продолжить критику общества и защищать хорошие дела, критикуя пороки и ворчание завистников. Она одобряет автора «Послания к слову „так“» и надеется, что появятся также определения для таких слов, как «образование» и «дворянство»[512]. В коротком ответе Дашкова благодарит звенигородского корреспондента и предлагает ему прочесть ее статью «О смысле слова „воспитание“», опубликованную в том же выпуске журнала, в которой она рассматривает определение этого слова с исторической, моральной и педагогической точек зрения[513].

Эта статья содержит главные мысли Дашковой о воспитании и выражает ее веру — важнейшую в ее частной и личной жизни — в образование как оплот хорошего и справедливого общества. На мысль Дашковой оказали влияние такие теоретики, как Монтень, Локк, Фенелон, Руссо и т. д. Фундаментальный принцип Просвещения состоял в том, что образование граждан и постоянный интерес к литературе, искусству, науке, коммерции и промышленности могут изменить общество к лучшему. Ключом к этому было именно образование, поскольку оно обладало способностью изменять людей и делать их благоразумными. В самом деле, выдающееся положение Дашковой как ученой женщины, ее должности директора Академии наук и президента Российской академии были во многом следствиями ее уникального образования. Более того, ее самореализация и уверенность в себе являлись одним из первых примеров интеллектуального равенства женщины. XVIII век был важнейшим временем в развитии женского образования. На Западе высказывались самые разнообразные мнения — от того, что образование должно воспитывать сильных, независимых, критически мыслящих женщин, до того, что предпочтительно ограниченное обучение послушных супруг, занимающихся домашним хозяйством. В России Сумароков мечтал об идеальном царстве, где девочки тоже ходили бы в школу, а Новиков, посвятивший свою жизнь распространению идей Просвещения в России, приготовил хорошо продуманную программу чтения для женщин[514]. Этот просвещенный мыслитель подтверждал равенство женщин и мужчин и считал женщин личностями, достойными таких же прав, как их отцы, мужья и сыновья.

Екатерина также занималась вопросами воспитания как публично, так и лично — путем создания Смольного института и организацией обучения великих князей Александра и Константина. Она увлеченно составляла для них упражнения и сама писала инструкции их учителям. Екатерина была также заинтересована в применении в России результатов более ранних дискуссий об образовании женщин. В 1715 году во время правления Петра Великого Федор Салтыков представил план образования женщин, вполне сравнимый с тем, что было тогда доступно на Западе. Во время Екатерины Иван Бецкой, ее главный советник в области образования, написал трактат «О воспитании юношества обоего пола». Немного позже Екатерина основала Императорское образовательное общество для благородных девиц в Смольном институте — интернате для девушек, курс обучения в котором могли пройти и девочки низших сословий. Приблизительно скопированный со школы Сен-Сир, основанной мадам де Ментенон, Смольный институт должен был создать новую русскую женщину. Эта инициатива, однако, не сводилась только к обучению. Екатерина и Бецкой представляли себе идеальную, гуманную педагогику Просвещения, которой занимаются образованные женщины в семье. Воспитание должно было научить женщин вести себя в обществе и способствовать их индивидуальному развитию и увеличению роли в домашней сфере[515]. Кроме того, в России постепенно исчезало традиционное подозрительное отношение к образованным женщинам и уже ко времени Фонвизина неграмотная женщина стала объектом сатиры. Домашнее окружение Дашковой являлось интересным примером того, какие шаги предпринимались для борьбы с неграмотностью среди русских дворянок. Марта Вильмот отметила в своем дневнике 14 января 1804 года: «У мадемуазель Маслофф (тетка Дашковой. — А. В.-Д.)… квартира в этом доме. Она не умеет писать, и это обстоятельство доказывает отсталость здешнего образования, поскольку она родилась в богатой и знатной семье»[516]. В отличие от тетки племянница Дашковой училась в Смольном институте и снабдила Марту Вильмот копиями писем Екатерины А. П. Левшиной — одной из первых выпускниц этого института.

В каталоге московской библиотеки Дашковой перечисляется множество книг, посвященных проблемам образования, что подтверждает ее большой интерес к этой теме[517]. Среди них такие теоретические труды, как «Об образовании» Юма, «Воспитание детей» Локка, «Трактат об образовании девушек» Фенелона и «Эмиль, или О воспитании» Руссо — хотя в 1763 году Екатерина использовала все свое влияние, чтобы запретить публикацию в России книги Руссо, поскольку считала его религиозные взгляды опасными. Кроме того, многие книги из библиотеки посвящены проблемам педагогической практики — «Правила для народных училищ», «Опыт народного воспитания» и «Устав воспитания благородных девиц». Кроме профессиональных надобностей, педагогическая и ученая активность Дашковой распространялась и на ее личную жизнь, и на обучение детей. В ее библиотеке хорошо представлены книги о правильном воспитании и поведении женщин — «Трактат о воспитании дам», «Воспитание французского дворянства», «Курс воспитания девушек», «Должности женского пола». В письме к Кэтрин Вильмот Дашкова объясняла, что с ранней юности она читала по теме образования все, что ей было доступно, и выделяла Локка, которого прочитала во французском переводе[518]. В «Мыслях о воспитании» (1693) Локк описывает правильное нравственное воспитание дворянского сына. Он видит в особой восприимчивости, податливости важнейшую характеристику детства, считая развитие характера гораздо более важным, чем усвоение знаний. Образование — это воспитание интеллекта, а не собирание фактов. Локк считает обучение важным инструментом морального воспитания, важный акцент в его сочинении (а потом и в «Эмиле» Руссо) делается на хорошем физическом состоянии ребенка. Взгляды и идеи, изложенные в текстах Локка и Руссо, сильно повлияли на Дашкову и других, например, на Новикова и Бецкого. «О воспитании и наставлении детей» (1783) Новикова появилось в «Прибавлении к Московским ведомостям» в том же году, что и «О смысле слова „воспитание“» Дашковой.

В споре о том, что важнее — природа или воспитание, — Дашкова ясно приписывает главную роль воспитанию, а идея о том, что заниматься своим образованием надо всю жизнь, находится в центре ее размышлений[519]. В эссе «О смысле слова „воспитание“» Дашкова, очевидно, осуждает образование своих «прадедов», когда чтение Псалтыри, арифметика, преданность царю, соблюдение закона и немногословность ценились более всего другого. Хотя такое непросвещенное обучение вряд ли могло считаться образованием в собственном смысле слова, Дашкова утверждает, что ее «прадедов», по крайней мере, не учили стыдиться того, что они русские. Подобные чувства стыда и неполноценности были позже насаждены в ее поколении, говоря словами Дашковой, легионами «парижских лакеев, мадам и мамзелюшек». Дашкова выражает затем свое разочарование и обсуждает одну из своих любимых тем: современное пагубное и разрушительное влияние излишней приверженности русских к фривольной французской моде. Она видит в образовании средство против бессмысленного и безвкусного подражания Западу, средство научить русских, особенно детей, гордиться своей страной и ее историей.

Хотя Дашкова не говорит о женщинах или об особенностях женского воспитания, она тем не менее считает задачу образования частью семейных проблем. К сожалению, тот факт, что семьи, учителя и школы более не учат детей думать самостоятельно, приводит к множеству социальных проблем, например, к несчастливым бракам. Дашкова не уточняет, но наверняка имеет в виду свой собственный независимый выбор мужа и неудачный брак, который она устроила дочери. Не имея в детстве собственной нормальной семьи и спокойного дома, Дашкова подчеркивает, что воспитание должно начинаться в семье и что родители должны показывать своим детям положительные образцы поведения. Как и Новиков, Дашкова в определении хорошего воспитания подразделяет процесс обучения на три вида. Первые два — это физическое и моральное воспитание. Они идентичны указанным Новиковым, хотя Дашкова всегда более практична и менее абстрактна. На самом деле, моральное руководство детьми гораздо более важно, чем любой формальный или неформальный учебный курс. «Я более озабочена, — писала она У. Робертсону в 1776 году, — нравственным состоянием и душевным складом своего сына, чем могла бы когда-либо быть озабочена уровнем его познаний»[520]. Третий вид — классическое, или школьное образование; у Новикова оно называется «умственным». Новиков рассматривает врожденное стремление ребенка к знаниям и способность оценивать окружающий мир, в то время как Дашкова занимается вопросами образовательной программы.

Новиков признал, что Дашкова «почитается за одну из ученых российских дам и любительницу свободных наук», а когда она обратила свое внимание на светское образование, то составленный ею учебный курс был довольно интенсивным[521]. Дашкова положила в его основу изучение языков, не только классических — древнегреческого и латинского, — но и немецкого, английского и французского для общения с иностранцами. Как и в программе, предложенной Робертсону для изучения ее сыном в Эдинбургском университете, Дашкова настаивала на необходимости математики, особенно высшей, а также логики, риторики, истории, географии, моральной философии, экспериментальной физики и химии. Она рекомендует модель британских университетов, очевидно основываясь на опыте обучения сына в Эдинбурге, и возвращается к идее о том, что «человеку, готовящемуся быть полезным обществу», необходимо путешествовать. Дашкова посвятила теме образовательного путешествия уже упоминавшееся письмо сыну. В этом письме она объясняла ему, как нужно организовать поездку, как выбрать цели и как правильно вести себя молодому путешественнику. Развивая принятые в XVIII веке представления об образовательном путешествии и идеи, накопленные во время своих поездок по континенту и Британии, Дашкова еще раз вернется к этой теме в очерке «Путешествующие»[522]. Она приходит к выводу, что не богатство, а постоянное воспитание дома, в школах или в путешествиях создает счастливого, полезного и умного человека.

Статья Дашковой «О смысле слова „воспитание“» вызвала публикацию в третьем номере журнала еще одного письма из Звенигорода, в котором Екатерина упрекала ее за игнорирование вопроса «чувствительности» ребенка как необходимого элемента воспитания[523]. Она убеждала Дашкову дополнить обсуждение точным определением «чувствительности», поскольку правильное понимание этого слова, которым слишком часто пренебрегают, является важнейшим в деле истинного воспитания. Чтобы родители и учителя могли прививать и правильно развивать ее в детях, им надо избавиться от всех ошибочных понятий, научившись отличать истинные и ложные чувства. Последние суть слабости сердца и ума, а первые ведут к созданию нравственного, справедливого и сильного человека. Дашкова немедленно и уважительно ответила, что, хотя корреспондент из Звенигорода и просит дать определение слову «чувствительность», мало что можно добавить к его пониманию этого слова. Конечно, Дашкова должна была принять всерьез комментарии Екатерины, особенно в свете растущего интереса к сентиментализму и предромантических идей в России того времени. Обсуждение Екатериной «чувствительности» на страницах «Собеседника» представляет собой раннюю теоретическую формулировку эстетических принципов сентиментализма, и в «Записках» Дашкова вынуждена была подчеркнуть отсутствие чувства в собственном образовании: «Но что было сделано для развития нашего ума и воспитания сердца? Ничего» (14/38).

Екатерина под именем читателя из Звенигорода также сурово критиковала Дашкову за отсутствие у нее различий в воспитании мужчин и женщин. Удивительно, но Дашкова не приняла вызов и попросила корреспондента самого развить эту тему[524]. В статье Дашковой ничего не сказано специально о женском воспитании. Возможно, ее нежелание высказываться по этому вопросу связано со стремлением вести себя по-мужски в публичной жизни и с отказом признать, что воспитание ее собственной дочери, возможно, потерпело крах[525]. Все же Дашкова разделяла с большинством своих современников убеждение в моральной концепции знания. По крайней мере, она могла бы толковать нравственную задачу воспитания как обычное требование приучать женщину к естественным ролям добродетельной жены и матери. И предшественники, и современники Дашковой часто предлагали проекты и изобретали институции для воспитания жен и матерей. Сам Локк не видел причин различать нравственное воспитание девочек и мальчиков, но делал различия по физическим характеристикам и преподаваемым предметам в зависимости от конкретных педагогических надобностей[526]. Новиков высказывался гораздо более ясно, чем Локк, и поддерживал литературные пристрастия женщин, хотя и разделял общее отрицательное отношение к ученым и интеллектуальным женщинам[527].

Дашкова не вступила в дискуссию, хотя в следующем году и опубликовала перевод сочинения Генриха Корнелиуса Агриппы «О величии и превосходстве женского пола». Написанное в 1530-х годах, оно доказывает, что благородные женщины во всем превосходят мужчин[528]. Митрополит Платон, например, был разгневан, хотя «подрывное» сочинение появилось под измененным и менее провокационным названием «О благородстве и преимуществе женского пола» (1784)[529]. Позже Дашкова вернется к вопросу о воспитании дочери; тем не менее ее нежелание внимательно рассмотреть проблему различия воспитания мужчин и женщин и то, что она ставила выше образование сына, имели трагические последствия для ее отношений с детьми.

В последующих сочинениях Дашкова продолжала рассматривать воспитание как важнейший способ формирования характера человека. Она верила в просвещенного монарха, которого воплощала собой Екатерина, и была заинтересована в применении западных моделей к российской реальности. Ее главной идеей была необходимость поддержки самостоятельного и самоценного человека со стороны общества и государства. Таким образом, просвещенные граждане были так же важны, как и просвещенный монарх. В то же время она выступала против всех форм сумасбродства и неумеренности. Она стремилась достичь своих идеалов посредством воспитания и постепенных, разумных реформ, ведших к ограниченной, конституционной монархии английского образца и сильному просвещенному дворянству. Граждане просвещенного государства должны быть образованными, добродетельными, честными, щедрыми, патриотичными и вовлеченными в создание справедливого общества. Соответствующее правильно проведенное воспитание должно произвести счастливого, нравственного, добродетельного и социально активного человека.

В статье «О истинном благополучии» Дашкова обнаруживает, что благополучие, к которому стремятся все граждане, не состоит в богатстве, ранге, власти или роскоши[530]. Накопление собственности ради нее самой есть отвратительная черта современной жизни, поскольку целью жизни являются образование, уверенность в себе и напряженная работа, ведущая к улучшению жизненных условий. Экономическая независимость должна состоять «не в истреблении естественных человеческих желаний, но в научении употреблять получаемое добро согласно с рассуждением в пользу себе и обществу»[531]. Основная идея Дашковой здесь заключается в том, что источником индивидуального и общественного благополучия является добродетель. Основываясь на принципах милосердия, гуманности, честности, искренности, бережливости и усердия, она определяет добродетель как «то душевное расположение, которое постоянно устремляет нас к деяниям полезным нам самим, ближним нашим и обществу»[532].

Далее автор утверждает, что недостаточно просто понимать смысл добродетели. Все, а особенно те, кто у власти, должны принять и уважать ее: «Не довольно, говорит Конфуций, знать добродетель, надобно ее любить, а любя, надобно ею обладать. Сие священное правило, для всех состояний полезное, долженствует паче впечатлено быть в сердцах великих вельмож»[533]. Позднее в очерке «О добродетели» Дашкова еще более прояснила и расширила свое понимание добродетели, связав его с воспитанием. Когда добродетель «непременна, неподвижна», пишет Дашкова, она целиком зависит от справедливости и умения оценивать себя и других беспристрастно[534]. Она искренне считала, что воспитанный, просвещенный человек будет добродетельным и, следовательно, справедливым, честным, милосердным, благоразумным, сдержанным и терпимым. Добродетель — это главная цель воспитания, порождающая некое позитивное действие, без которого общественный договор и процветание народа невозможны. Достижение добродетели зависит от знания и обучения искусствам, а полезные науки могут улучшить условия жизни людей и изменить общество к лучшему.

Многие сочинения Дашковой посвящены нравам современного ей общества. Сатирический очерк «Картины моей родни, или Прошедшие святки» описывает с гоголевским гротеском родственников молодого человека — пугающую, бранчливую тетку и богатого дядю, увлеченного римской историей[535]. Дашкова высмеивает лицемерие как наибольший грех, вредящий дружбе и близким личным отношениям. Дядя чтит древнюю историю и в душе считает себя настоящим римлянином, но выражает он свой классический дух использованием римского права для обмана соседей. Он называет себя просвещенным человеком, но зажигает восковые, а не более дешевые сальные свечи, только чтобы покрасоваться перед гостями. Дашкова также мимоходом отмечает страдания его крепостных слуг, когда в общем, без конкретных деталей говорит о побоях, которые им приходится выносить. Такой же дидактический тон она использует в «Моей записной книжке», состоящей из ряда записей, сделанных в различные дни недели[536]. Чем богаче человек, утверждает Дашкова, тем больше он несет обязательств перед обществом, а в XVIII веке наибольшую ответственность перед российскими людьми имели дворяне-землевладельцы, хозяева унаследованных и приобретенных поместий. Следовательно, в обязанности дворянства входит управление экономикой своих хозяйств, а не устройство легкомысленных и пустых балов, приемов и прочих развлечений[537]. Она считает честность и справедливость главными составляющими индивидуальной и общественной нравственности, а реализацию способностей и персональный рост — результатом разумного и тщательно продуманного плана[538]. Один из ее персонажей, молодой русский, получивший образование в Лейдене, выражает положительные чувства Дашковой к Англии. В конце этого отрывка издатель добавляет, что продолжение последует в следующем номере[539]. Хотя оно не появилось в «Собеседнике», через несколько лет Дашкова опубликовала «Отрывок записной книжки» и «Продолжение отрывка записной книжки» в «Новых ежемесячных сочинениях»[540].

В «Отрывке записной книжки», рассматривая подходящий путь нравственного обновления России, Дашкова перечисляет качества, необходимые различным членам общества, например, солдату требуются храбрость и твердость, судье — объективность и честность, купцу — организованность и правдивость. Тот, кто выполнил обязанности в полном соответствии со своими внутренними возможностями, «спокоен в совести своей, он свыше неблагодарности, злословия и глупости людской»[541]. Возможно, самой важной предпосылкой достижения внутреннего покоя и индивидуальной свободы, замечает Дашкова, является обуздание страстных желаний, особенно стремлений к богатству и власти. Отсутствие такого контроля ведет к потере личных принципов и порабощению страстями[542]. Она подчеркивает, что роскошь ведет к долгам и душевной слабости, отвлекая людей от необходимой подготовки к служению отечеству[543]. Зная о своей репутации скряги, она продолжает темы умеренности и воспитания в «Продолжении отрывка записной книжки»: «Умеренность и бережливость заслуживают похвалу, а не пересмешку: честнее и добродетельнее жить малым и проживать только свое, нежели жить роскошно и проживать чужое»[544].

Дашкова предупреждает также о вредных последствиях поверхностного знания во всех областях науки, которое у людей ограниченных может вызвать фальшивые и раздутые представления о собственном превосходстве и непогрешимости; в конце концов, такие заблуждающиеся люди обречены на неудачу во всех своих предприятиях[545]. Когда дело доходит до женщин, она вновь отказывается полностью признать их роль в обществе и довольствуется общепринятыми суждениями и общими словами. Женщины в обществе должны олицетворять «скромность, стыдливость, прилепленность к нравственности, блюдение хозяйства, нежность сердца и домоседство»[546]. Интересно отметить, что портрет идеальной женщины в российском обществе, который она рисует, мало похож на саму Дашкову. Но ранее, в «Моей записной книжке», она высоко оценила основанный Екатериной Смольный институт за его способность изменять воспитанниц посредством образования[547].

Важность правильного воспитания останется центральной темой всех ее сочинений. Гораздо позже Дашкова опубликует еще один отрывок под заголовком «Нечто из записной моей книжки» в «Друге просвещения», где она вместе с теткой и двоюродным племянником горько сожалеет о прошлых днях, когда в России родители занимались воспитанием и образованием своих детей[548]. «Записки тетушки» состоят из шести глав, включающих то, что тетушка слышала, видела и читала, что с ней случилось, ее впечатления и воззрения[549]. Среди этих отрывков из записной книжки «завещание» тетушки о нравственной философии представляет собой наиболее развитое и продуманное выражение взглядов Дашковой на моральные, политические и социальные проблемы. И здесь ее идеал — «просвещенный и кроткий Государь, пекущийся о благе своих подданных». Она цитирует тот же самый пассаж из древнегреческого сатирика Лукиана, который появился двадцатью годами ранее в ее переводе «Essai sur la po?sie ?pique» Вольтера[550]. Написанные в дашковской дидактичной, фрагментарной манере, которая характеризует многие ее публикации в «Собеседнике» и других журналах, «Записки тетушки» завершаются на оптимистической ноте: «Добродетель поздно или рано без награждения не остается».

Существует очевидное стилистическое и тематическое единство всех трех опубликованных «записных книжек», сосредоточенных на нравственных, философских проблемах и задачах воспитания, которые выражены отдельными фразами и наставительными, нравоучительными афоризмами. В стихотворных и прозаических произведениях Дашковой ее стиль склонен к морализаторству и опирается на поговорки и максимы: «Без приобретения красот ума и сердца есть только кукольство»; «Не унывайте в бедствиях, а в счастье надменностью не заражайтесь»; «Умеренность в желаниях более всего удобна доставить независимость»[551]. Во многих сочинениях она демонстрирует склонность к употреблению разговорной речи, пересыпанной афоризмами. Они часто взяты из французских источников, например, un sot trouve toujours un plus sot qui I’admire («дурак всегда найдет другого дурака, который им восхищается»), и из русских пословиц, например, когда супружеской паре жить «розно так тошно, а вместе так тесно».

Снова и снова Дашкова возвращается к своим взглядам на взаимозависимость добродетели и воспитания, хотя позже, особенно после французской революции, она делает больший акцент на «франкомании» и патриотизме. В «Письме к издателям сих „Сочинений“» Дашкова обращается к своему излюбленному приему подслушивания[552]. Тема подслушанного разговора — опять добродетель, а необходимой составляющей добродетели является справедливость, пишет Дашкова, поэтому все людские добродетели суть следствия нашего чувства справедливости. Она предлагает учредить ежегодную премию за лучшее сочинение в стихах или прозе о добродетели. Для примера она прилагает поэму «Притча: Отец и дети», которую она якобы получила от некоего молодого человека[553]. С большой уверенностью можно сказать, что автором этой поэмы была сама Дашкова. Состоящая из тридцати трех стихов различной длины и написанная в основном рифмованными двустишиями, поэма превозносит всеобщую добродетель, персонифицированную отцом, дети которого — великодушие, героизм, мудрость, кротость, честь и душевное спокойствие.

В последующих письмах издателям Дашкова утверждает, что деньги и жалованье не должны быть главной мотивацией для учителей, и обсуждает, как их следует избирать из наиболее талантливых и имеющих истинное призвание к этой профессии[554]. Родители должны непосредственно участвовать в воспитании своих детей. Она риторически спрашивает: «Не первый ли долг родителей самим заниматься воспитанием детей своих?»[555] Согласно Дашковой, воспитание в России должно объединять методы и опыт западных теоретиков с местными и национальными нуждами. Дашкова считала, что система образования в ее отечестве должна обращаться к его уникальному историческому развитию. Даже самые прогрессивные европейские подходы к воспитанию не должны исключать духовные и нравственные оценки, основанные на вековых обычаях и традициях российского народа. Самое главное, иностранное влияние не должно определяться модой. К этой теме она будет постоянно возвращаться. В «Ответе [Иоанну Приимкову]» она представляет сатирическую карикатуру на провинциальную сплетницу, более всего озабоченную своей репутацией в обществе и французской модой[556].

Письмо Дашковой «К господам издателям „Новых ежемесячных сочинений“» есть главным образом выражение презрения к французской моде и ужас перед эксцессами французской революции[557]. Она убеждает читателей освободиться от французского влияния и моды — «да будут русские русскими, а не подражателями дурного подлинника», провозглашает она. Цитируя высказывание Вольтера о том, что Франция — это страна тигров и обезьян, Дашкова заключает, что русские обезьянничают с обезьян. Она, возможно, является также автором отклика на свое собственное письмо, подписанного неким Андреем Шейным. Он очень лестно отзывается о чувствах Дашковой и патриотично призывает вернуться ко всему русскому[558]. Через месяц в том же журнале Дашкова опубликовала одиннадцать вопросов в письме «К господам издателям „Ежемесячных сочинений“»[559]. Она вновь нападает на модное увлечение французским воспитанием и представляет идеи, более полно развитые ранее в ее статье «О смысле слова „воспитание“». Критичная и несгибаемая, Дашкова не уступает в своей продолжающейся битве с франкофилией. Как и прежде, Андрей Шейн полностью согласен с ней и даже добавляет несколько собственных вопросов[560]. В работе «Истины, которые знать и помнить надобно, дабы, следуя оным, избежать несчастий» она выдвигает десять истин, которые приведут к счастливой жизни[561]. Они опять конкретизируют ее понимание таких слов и концепций, как добродетель и персональная ответственность, восхваляют разум и осуждают все формы человеческой неумеренности: «Всякое излишество есть грех и вредно»[562]. Многие из этих истин уже утверждались в других трудах Дашковой, таких как серия записных книжек.

Дашкова основала свои десять просвещенных заповедей, так же как и главные идеи, на религиозных, христианских принципах, которые определяют ее кодекс нравственного поведения[563]. Ее сочинения не были антиклерикальными, и в жизни она строго соблюдала религиозные традиции, в которых была воспитана. Хотя Дашкова мечтала о новом порядке, основанном на просвещенных идеях, она не отрицала семейные и религиозные традиции. Каждый год в день памяти небесного покровителя семьи Воронцовых она отправлялась в имение своего деда поклониться святому Дмитрию Ростовскому. Она соблюдала все установленные ритуалы своей веры и знала наизусть молитвы и песнопения служб Русской православной церкви. В Троицком она поправляла сельского священника и подсказывала ему, когда в состоянии смущения или опьянения он с трудом пробивался сквозь литургию. Марта Вильмот писала о Дашковой: «Она строго соблюдала, как за себя, так и за всех человек своего семейства, установленные обряды своей веры. В кругу людей близких она признавала многие догматы греческой церкви чистой выдумкой людей»[564].

Ее убеждения были также пантеистическими, и под влиянием деизма и скептицизма того времени она видела проявление божества в жизни и природе:

Что есть всему Творец, сомненья не имею;

Мне сердце говорит о Нем;

Но иначе любить я Бога не умею,

Как только в ближнем лишь своем[565].

Дашкова не считала, что ее принципы противоречат рациональным, просвещенным идеям, и отвергала любые представления о судьбе или предопределении. Скорее, она выделяла выбор, персональную ответственность и самоопределение как путь к самосозиданию, ведущий к потенциальному освобождению божественного во всех нас. Марта Вильмот цитировала Дашкову: «Я не предполагаю, чтоб провидение вмешивалось в каждый акт нашей жизни; сотворив и одарив нас полным сознанием добра и зла, оно дало нам безграничную свободу избрать тот или другой путь: иначе, что же такое было бы справедливость?»[566] Ее идеи были выведены из «Мыслей» Блеза Паскаля и его «пари», заключавшегося в том, что всегда лучше верить в Бога, поскольку ценность веры в Бога всегда выше, чем ценность неверия. «Моего красноречия недостанет на то, чтоб доказать вам истину, — утверждала Дашкова, — но во мне есть внутреннее сознание. Моя вера тверда, ваши умствования не одолеют ее; но если бы было и иначе, что я выиграю от ваших софизмов?»[567] Значит, Дашкова спорила не о существовании Бога, а, скорее, о вере в Бога, поскольку пыталась соединить нравственное воспитание и образование детей с духовными ценностями и основать их на христианских принципах.

Третий выпуск «Собеседника», в котором Дашкова опубликовала свою статью «О истинном благополучии», содержал также «Вопросы» Фонвизина. Для Дашковой Фонвизин был союзником и источником вдохновения; его сатирические сочинения были близки ее сердцу и по содержанию, и по форме. Дашкова высказывала идеи, близкие к идеям Фонвизина, выраженным не только в его пьесах, но также в «Рассуждении о непременных государственных законах», и оба автора цитировали Конфуция, представляли идеального монарха и разъясняли центральные политические идеи оппозиции Екатерине[568]. Императрица гневно ответила на «Вопросы» Фонвизина. Она была главным автором «Собеседника», начиная со второго номера, и из 2800 страниц журнала по крайней мере 1456, то есть больше половины, были предоставлены ею[569]. Ее участие было значительным и включало письма, «Записки касательно российской истории» и «Были и небылицы». Екатерина терпела сатирические сочинения в журнале Дашковой, но «Вопросы» Фонвизина, помещенные анонимно в третьем номере, рассердили ее. В журнале возникла серьезная дискуссия между Фонвизиным и императрицей, поскольку «Вопросы» драматурга били не в бровь, а в глаз. Он направил их на само самодержавие, и его попытка поднять проблему нравственной и интеллектуальной ограниченности некоторых из тех, кто во власти, вызвала гнев Екатерины. В результате скандала вокруг «Вопросов» Фонвизина разошлись пути Екатерины и ее литературных соратников и отношения между Екатериной и Дашковой стали еще более натянутыми.

Дашкова, без сомнения, была вовлечена в это дело и неофициально поддерживала Фонвизина в его полемике с Екатериной[570]. Хотя Фонвизин выступил анонимно, Дашкова, конечно, знала имя автора. Согласно С. Глинке, она вместе с Иваном Шуваловым безуспешно пыталась отговорить Фонвизина от публикации каких-либо дополнительных «Вопросов» и заставить его закрыть дело[571]. Она была лично хорошо знакома с драматургом, разделяла его политические взгляды, и они оба были близки к Панину. Вернувшись из-за границы, Дашкова написала дружеское письмо Фонвизину с просьбой помочь ей найти дом в Петербурге и подшучивала над собой, изображая фрейлину Екатерины, живущую в ветхой гостинице[572]. Дашкову и Фонвизина объединял главным образом дух оппозиционности ко двору Екатерины. Кажется вероятным, что после некоторого обсуждения они пришли к согласию о его направленности. Одной из целей стал их общий враг Вяземский. В четвертом номере «Собеседника» Фонвизин напечатал «Челобитную российской Минерве от российских писателей», в которой высмеяны «знаменитые невежды», «ненавидящие всех упражняющихся в словесных науках». Намек был безошибочно направлен на генерал-прокурора Сената, который в это время преследовал Державина и, в конце концов, заставил поэта подать в отставку. В «Записках» Дашкова рассказывает о дурном расположении Вяземского к ней и его склонности обижаться на все, что печатается в ее журнале. Вяземский разозлился из-за некоторых появившихся в «Собеседнике» сатирических произведений, считая, что Фонвизин и Дашкова высмеивают его и его жену. Он отыгрался особенно на Осипе Козодавлеве, помощнике Дашковой и соиздателе журнала, на одном из ведущих авторов Державине и на самой Дашковой.

Какое-то время Екатерина думала, что «Вопросы» написал Иван Шувалов, чтобы отомстить за пародийного нерешительного персонажа, выведенного во втором выпуске «Собеседника». Но больше всего Екатерину вывел из себя вопрос номер четырнадцать — о шутах, занимающих высокие должности при ее дворе. Целью в этом случае был обер-шталмейстер Лев Нарышкин, которого Дашкова считала «глупым шутом» (47/65). Фонвизин написал: «Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют, и весьма большие?»[573] Вопрос вызвал сердитый ответ Екатерины, обвинившей автора в «свободноязычии». В письме, написанном осенью 1783 года, Екатерина рассмотрела «Вопросы» Фонвизина и нашла их опасными, поскольку они могли спровоцировать кого-нибудь на высказывание «подобных же или еще больших вольностей»[574]. По свидетельству очевидца, прочитав вопросы, она пообещала: «Мы отмстим ему»[575].

«Вопросы» Фонвизина, дашковская критика и сатиры на придворное общество, такие как «Послание к слову „так“», разгневали многих из наиболее могущественных советников Екатерины. Лев Нарышкин был одним из главных врагов Дашковой при дворе, и ее ссора с ним была одной из причин закрытия «Собеседника». Так как она была прямо связана с самым провокационным вопросом Фонвизина, Дашкова понимала, что он мог вновь разжечь прошлое соперничество с императрицей и вызвать дополнительные проблемы. Действительно, было еще много болезненных моментов, например, она не постеснялась внимательно прочесть гранки присланных Екатериной сочинений и вернуть их со своими редакторскими комментариями. Таким образом, она рассердила Екатерину своей критикой и тем, что императрица посчитала самовольными изменениями в ее публикациях в «Собеседнике»[576]. По мере ухудшения отношений с Екатериной гордая и амбициозная Дашкова становилась объектом насмешек и сплетен по поводу ее поведения при дворе и частной жизни. Возможно, побуждаемый самой Екатериной, Нарышкин организовал и поставил короткие пьески для придворных, высмеивающие работу Дашковой. К великому удовольствию всех присутствующих, в том числе и Екатерины, он спародировал инаугурационную речь Дашковой на церемонии открытия Российской академии. Нарышкин во многих случаях служил рупором Екатерины и с ее молчаливого одобрения опубликовал свою пародию в «Собеседнике» на протокол заседания Российской академии под председательством Дашковой, назвав академию «обществом незнающих», или ignoranti bambinelli [577]. Дашкову же он назвал академиком в чепце.

На следующем заседании академии, 11 ноября 1783 года, Дашкова публично призвала всех «противустоять насмешкам и невежеству», направленным на них. Последовал обмен гневными письмами в «Собеседнике» между Дашковой и Львом Нарышкиным, или Каноником, как он себя называл. Екатерина продолжала поддерживать и одобрять далеко не безвредные атаки Нарышкина, а когда Дашкова пожаловалась, то ответила: «Что касается протокола Каноника, я ничего тут не могу сделать без его ведома. Так как у него не было и мысли оскорбить кого бы то ни было, то, я думаю, видя оборот, который приняла его шутка, он вряд ли почувствует искушение продолжать ее и подчиниться условиям, которые Вы изволили наложить на него. Мне очень жаль, что Вы нездоровы»[578].

Дашкова чувствовала, что на нее направлено жало глумлений и насмешек, но отказывалась играть при дворе роль шута. Она отдалилась от двора, а издание «Собеседника» временно прекратилось.