Глава 2 АКАДЕМИЯ ЗА НЕВОЙ

Глава 2

АКАДЕМИЯ ЗА НЕВОЙ

Столица государства Российского — Санкт-Петербург — встретила юношей из Вятки гомоном многоликой вокзальной толпы. На перроне мелькали фуражки, цилиндры, шляпы, картузы, чиновничьи и офицерские сюртуки, черные рясы священников, пестрые рубахи ремесленников и купеческие поддевки. Еще разнообразнее выглядели светские дамы в длинных платьях с множеством украшений, в невообразимых головных уборах. Бледные их лица были полуприкрыты вуалью, и это придавало им некую загадочность. Дамы прижимали к груди букетики цветов, многие держали в руках зонтики, хотя перрон, покрытый широченной застекленной крышей, был сух, а солнце через тусклое стекло едва пробивалось.

Прильнув лицом к вагонному окну, взволнованный Володя Бехтерев все воспринимал с жадностью провинциала. Он ощущал торжественность момента — шутка ли, впервые оказаться в главном городе огромной страны, величие которой Володя особенно живо ощутил во время завершающегося сегодня недельного путешествия по светлым водам родной Вятки, по могучей, сумрачной Каме, по бескрайней величественной Волге и по железным дорогам, о существовании которых раньше знал лишь по описаниям да по рассказам бывалых людей, а поезд видел лишь на картинках в иллюстрированных журналах.

Но вот пыхтящий паровоз пронзительно загудел, как бы извещая встречающих о том, что в целости и сохранности доставил в столицу всех тех, чья судьба была доверена ему на пути от Москвы до Петербурга. Как только поезд, медленно пробравшись под крышу перрона, качнулся последний раз и замер на месте, толпа встречающих еще больше засуетилась и стала фрагментироваться. При этом самая нарядная публика оказалась у красных вагонов первого класса, те, что выглядели попроще, стекались к синим вагонам второго класса, а у зеленых вагонов третьего класса вдруг образовалась пустота — встречающих здесь почти не оказалось, так как ехали в этих вагонах те, кого, за редким исключением, встречать было некому. Никто не встретил и наших юношей… Однако они, уподобившись соседям по вагону, тоже вдруг заспешили и вскоре оказались на перроне, где были подхвачены стремительной толпой и вместе с нею устремились из вокзального чрева на просторную Знаменскую площадь.

Фасады выходящих на площадь огромных каменных зданий, масса снующих повсюду людей, гомон толпы, в котором выделялись призывные крики носильщиков и извозчиков, скопление разнокалиберных экипажей — все это их ошеломило. Как же в этой бурлящей круговерти многолюдного, многоликого города найти цель путешествия — Медико-хирургическую академию? Посовещавшись, молодые люди наняли извозчика и через несколько минут уже сидели в потрепанной пролетке. Впереди маячила спина угрюмого кучера, вяло понукавшего старую, неопределенной масти лошаденку, с явной неохотой передвигавшую ноги и только время от времени, после взмахов кнута переходившую на рысь. Ехали сперва по Невскому, затем свернули на Литейный проспект и наконец выбрались к Неве. Величественная панорама набережных хорошо просматривалась с Литейного моста, по которому они пересекли многоводную, спокойную реку. Съехав с моста, оказались на Выборгской стороне, а вскоре и у огромного главного здания Медико-хирургической академии, центральная часть которого была как бы отодвинута в глубину, а крылья распластались вдоль Нижегородской улицы.

Здание, построенное в начале века зодчими Антоном Порте, Воронихиным и Захаровым, имело лишь два этажа, но казалось высоким. Шестиколонный классический портик придавал его фасаду стройность и завершенность. Перед ним простирался довольно просторный двор, отгороженный высокой чугунной решеткой от Нижегородской улицы, на которой остановился извозчик. Посреди двора громоздился массивный памятник на квадратном каменном пьедестале, украшенном барельефами, в содержании которых разобраться было не так-то просто. На пьедестале с кариатидами по углам картинно восседал важный господин из бронзы со свитком в одной руке и, по-видимому, с карандашом в другой. Это был легендарный баронет лейб-медик Я. В. Виллиа. Когда-то совсем молодым прибыл он в Россию из далекой Шотландии и вскоре оказался во главе медицинской службы русской армии. С 1808 по 1838 год он возглавлял Медико-хирургическую академию и немало способствовал становлению этого первого в Русском государстве высшего медицинского учебного заведения.

Но об этом приехавшие из Вятки юноши узнают позже. А сейчас они, побросав свой нехитрый скарб у подножия памятника, устремились к главному входу в академию, у которого толпились их сверстники. Кто-то указал вятичам, как пройти в приемную комиссию, которую представлял, по сути, один расторопный мужчина средних лет, выполнявший секретарские обязанности. Он быстро просматривал документы и определял судьбы просителей. Успевшие уже окончить полный, восьмилетний, курс гимназии зачислялись в академию тут же. Бывшим же семинаристам и гимназистам, имеющим лишь свидетельство об окончании семи классов, предстояло сдавать проверочные экзамены. Володя Бехтерев и его товарищи в общем-то знали правила приема и к экзаменам готовились. Однако, когда в руках секретаря оказались документы Володи, выявилось препятствие: по положению в академию принимались лица не моложе 17 лет, Бехтереву же до 17 лет не хватало неполных пяти месяцев. Рушились планы и надежды. Что же предпринять? Взглянув на растерявшегося юношу, секретарь предложил ему обратиться непосредственно к самому начальнику академии профессору Я. А. Чистовичу.

В служебном кабинете начальника не оказалось, и кто-то посоветовал пойти к нему на квартиру, которая располагалась тут же, на территории академии. Идти к начальнику домой было боязно, но Володя, преодолев робость, подошел к массивной резной двери и дернул за шнурок звонка…

Когда слуга ввел Бехтерева в домашний кабинет профессора, Яков Алексеевич Чистович сидел за огромным письменным столом и что-то быстро писал. Профессор внимательно выслушал сбивчивый рассказ молодого человека, поинтересовался его планами, спросил, с какими современными работами по естествознанию он знаком, поинтересовался его семьей и ее достатком, а затем быстро набросал резолюцию на врученном ему прошении.

Несмотря на внешность, кажущуюся грозной, и некоторую суховатость в манерах, Яков Алексеевич был человеком гуманным и никогда не забывал собственной нелегкой юности. Сын дьякона, он окончил когда-то калужскую духовную семинарию, но карьерой священнослужителя пренебрег. Как и сидящий перед ним молодой человек, он хотел заниматься естественными науками; мечтал об университете, но попал в Медико-хирургическую академию. Учился, преодолевая трудности и лишения… В результате стал врачом, профессором, заведующим кафедрой судебной медицины, а последние два года возглавлял академию. Пребывая на этом посту, он делал все возможное для улучшения в ней учебного процесса и условий жизни студентов. Много сил отнимала и печальная необходимость гасить конфликты, которые то и дело возникали между немецкой и русской группировками профессоров и лихорадили работу руководящего общественного органа академии — Конференции, или, как мы сказали бы теперь, ученого совета.

Проведя рукой по пышным седеющим бакенбардам, переходящим в усы с подусниками, профессор еще раз внимательно посмотрел на взволнованного юного просителя и, возвращая ему заявление, произнес: «Ну что ж, подарим вам эти четыре месяца». Пробормотав слова благодарности, Володя бегом бросился в приемную комиссию, где секретарь теперь уже беспрепятственно вписал его фамилию в экзаменационный список.

Остаток дня ушел на поиски жилья. С 1866 года академия общежитием студентов не обеспечивала, и иногородние (а таких было подавляющее большинство) жили на частных квартирах, которые снимали главным образом на Выборгской или Петербургской стороне — к академии поближе, да и подешевле, чем в центральной части города. Володя с товарищами разместились в меблированных комнатах на Сампсоньевской набережной, кое-как перекусили в ближайшей кухмистерской и, утомленные массой впечатлений пережитого дня, легли спать.

Проверочные испытания в Медико-хирургической академии проводились по пяти предметам: устные — математика, физика, немецкий язык и латынь и, кроме того, сочинение на заданную тему. Экзамены принимали главным образом выделенные для этого Конференцией профессоров преподаватели академии; только к участию в проведении экзамена по математике привлекались преподаватели петербургских военных гимназий. Экзаменаторы отнюдь не «зверствовали»: задаваемые ими вопросы, как правило, не выходили за рамки гимназических программ. Сочинение Володе пришлось писать на тему: «Волга и ее значение для Русского государства». При этом ему весьма пригодились и недавние впечатления от поездка по великой русской реке. Володя и его товарищи из Вятки испытания выдержали и приказом по академии были зачислены в «своекоштные» студенты первого курса медицинского отделения (в академии в ту пору, кроме медицинского, существовали еще отделения ветеринарное и фармацевтическое).

Медико-хирургическая академия была весьма своеобразным учебным заведением. Подчинялась она военному министерству и предназначалась «для образования врачей, ветеринаров и фармацевтов военного и морского ведомств». Но на самом деле служить после окончания академии в армии и флоте обязаны были лишь стипендиаты военного министерства. Однако оно выплачивало всего лишь двести стипендий, которых удостаивались студенты третьего и более старших курсов. Общее же число студентов академии доходило до полутора тысяч человек. Стипендии предлагались лишь наиболее успевающим студентам, однако любой из них мог и отказаться от стипендии с тем, чтобы не иметь обязательств перед военным ведомством. Таким образом, большинство выпускников академии в армии не служили и занимали врачебные должности в земствах, городских управах или же посвящали себя частной практике.

В начале 70-х годов возник вопрос о передаче академии в подчинение министерству народного просвещения. Дебатировался он не только в Конференции академии, но и в широкой прессе. Так, в 1873 году, когда студентом академии стал Бехтерев, газета «Гражданин» писала, что «многие из среды серьезных профессоров академии желают присоединить ее к университету ввиду интересов науки, ибо настоящее положение академии в научном отношении, говорят, просто невыносимо». В самом деле, Главное медицинское управление военного ведомства и особенно главный военно-медицинский инспектор, которому академия была непосредственно подчинена, нередко позволяли себе в то время грубо вмешиваться в ее деятельность. Это вело к тому, что, как писала та же газета, «всякий профессор Медико-хирургической академии не может не желать перехода ее в такое ведомство, где, как, например, в университете, никому не дано права приказывать профессорам или Конференции их».

Как проявление произвола большинством профессоров Медико-хирургической академии было воспринято, например, решение военного ведомства о назначении заведующим кафедрой физиологии, которую незадолго до того вынужден был оставить И. М. Сеченов, активного противника его учения о рефлекторной деятельности головного мозга, а также дарвиновского эволюционного учения, реакционера И. Ф. Циона.

Конференция академии после отставки Сеченова на должность заведующего кафедрой физиологии в 1872 году избрала профессора университета Шкляревского. Цион же при голосовании собрал мало голосов. Решение Конференции военное ведомство отвергло. Военно-медицинский инспектор начертал на нем следующую резолюцию: «Военный министр не признал возможным утвердить избранного большинством голосов Конференции доктора Шкляревского в должности профессора физиологии, а как выбор кандидата длится более года, кафедра физиологии без существенного вреда учащимся не может оставаться незамещенной; из сопоставления же разбиравшихся ученых работ, представленных кандидатами, очевидно, что работы доктора Циона несравненно выше, чем те, которые Конференция признала достаточными для получения кафедры физиологии. Потому Его Превосходительство в 14-й день июля изволил утвердить в должности профессора этой науки доктора медицины Циона».

1 февраля 1873 года Главный военно-медицинский инспектор Н. И. Козлов в письме начальнику Медико-хирургической академии сообщал: «Озабочиваясь устранением условий, вызывающих и поддерживающих невыгодные стороны внутренних порядков в академии, Военный министр остановился… на мысли освежить и пополнить личный состав Конференции назначением в члены ее нескольких лиц, по ученым и учебным заслугам имеющих на это право…» Через три дня после этого послания последовал «высочайший приказ», по которому в состав Конференции вводились назначенные экстраординарными профессорами академии Эйхвальд, Гепнер, Тарновский и Брандт. Такое распоряжение способствовало укреплению немецкой группировки в Конференции и усилению раздоров в ее среде.

Форму студенты Медико-хирургической академии могли носить начиная с третьего курса, но она не была обязательной, да к тому же приобретать ее надо было на собственные средства. В результате одевались студенты кто как мог. На младших курсах часто донашивали форму, которую носили в семинарии или гимназии, иные ходили в свободных блузах или же пестрых, часто красных, рубахах навыпуск и в высоких сапогах. Щеголи среди студентов были не в чести.

Большая часть студентов происходила из разночинцев, многие из них нуждались. Приходилось изыскивать средства для оплаты обучения. По «Положению», утвержденному в 1869 году, «своекоштные студенты и пользующиеся частными стипендиями, замещение коих не представлено академии, вносят 50 рублей в год за слушание лекций и пользование учебно-вспомогательными учреждениями при практических академических заданиях». Деньги вносились двумя частями: по 25 рублей в начале каждого полугодия. Если плата задерживалась более чем на два месяца, студента из академии отчисляли, при этом он мог быть принят вновь при условии погашения долга. Но в «Положении» был еще один пункт: «лица, заявившие соглашение» проработать после окончания академии два года в военном ведомстве, освобождались от платы за обучение в течение всего периода обучения. Этим правилом пользовались многие студенты из тех, кто победней. Воспользовался им и Володя Бехтерев.

Но, даже освободившись таким образом от платы за обучение, студент должен был оплачивать частную квартиру — обычно 4–6 рублей в месяц, — да к тому же заботиться о собственном пропитании. Питались многие скудно. Обычно пользовались дешевыми кухмистерскими. Особо же популярной была расположенная неподалеку от академии столовая, находившаяся под покровительством великой княгини Елены Павловны. Обед в этой столовой стоил 19 копеек, при этом хлеб и квас отпускались в неограниченном количестве. Однако завтраком и ужином столовая не обеспечивала. Нуждающиеся студенты утром и вечером ели главным образом черный хлеб с тресковым жиром и солью (жир они получали бесплатно через академическую аптеку).

Студентам, которым семьи не могли помочь, приходилось искать какой-либо заработок. Обычно они работали в качестве переводчиков, репетиторов, а иногда и переписчиков, а после окончания второго курса стремились к занятию фельдшерских должностей. Руководство академии старалось по возможности помогать бедствующим студентам. По инициативе профессора А. Я. Чистовича в 1869 году было образовано «Общество для вспомоществования нуждающимся студентам Медико-хирургической академии». В соответствии с третьим параграфом устава этого общества студентам выдавалось «вспомоществование единовременное или постоянное не иначе как в виде ссуд, которые должны быть возвращены». Иными словами, «Общество» выполняло функции кассы взаимопомощи, обеспечивая выдачу ссуд без процентов. Но и это было весьма существенно, так как оберегало студентов от необходимости связываться с ростовщиками и давало им возможность хоть как-то выходить из трудного положения.

Вместе с тем студенческая общественность имела и некоторые фонды для оказания особо нуждающимся безвозмездной помощи. Фонды эти складывались из разовых пожертвований и средств, которые удалось выручить, проводя концерты, довольно регулярно устраиваемые в академии для широкой публики. В благотворительных концертах участвовали студенты (пели, музицировали, читали стихи), а также актеры императорских и частных театров Петербурга. Иногда выступали и некоторые из преподавателей и профессоров академии. Безвозмездные пособия распределялись инспекцией на основании предложений избираемых студентами курсовых старост. В некоторые годы общая сумма безвозмездных пособий доходила до 10 тысяч рублей в год.

Были в Медико-хирургической академии и несколько частных стипендий и премий, которые выплачивались по указанию жертвователя или же по решению администрации академии за счет процентов с суммы, находящейся на постоянном хранении в банке. Одна из таких премий — премия Пальцева — была присуждена Конференцией Бехтереву при окончании им полного курса академии. К занятиям большинство студентов относились добросовестно. Особое усердие, разумеется, проявляли нуждающиеся студенты. Лекции читались по расписанию шесть дней в неделю и заканчивались к трем часам дня. В послеобеденное время студенты работали в анатомическом театре, созданном в 50-х годах по инициативе профессора академии великого хирурга И. И. Пирогова, занимались в академических лабораториях, курировали больных в клиниках, слушали факультативные лекции профессоров и приват-доцентов.

Занятия в академии проводились с первого сентября по первое июня. Ежегодно сдавались курсовые экзамены. После второго курса экзамены были особенно серьезными, они назывались «полулекарскими»: после них студенты имели право работать фельдшерами. По окончании пятого курса давалось время на подготовку к лекарским экзаменам, которые обычно сдавались в декабре. Таким образом, курс обучения в академии продолжался фактически пять с половиной лет.

Кроме перерывов на летние и рождественские каникулы, каждый год занятия в академии прекращались в период ледостава и весеннего ледохода на Неве. Мосты через Неву (Литейный, Троицкий, Воскресенский) в эти дни разводились, так как передвижение льда угрожало их целостности. Многие преподаватели и некоторые студенты тогда не могли добраться до академии, в связи с чем возникали «узаконенные» перерывы в ее работе. В эти дни проживавшие на Выборгской стороне студенты больше времени проводили в клиниках, стремясь заменить отсутствующих сотрудников.

В Медико-хирургической академии существовал инспекторский надзор, который возлагался на инспектора и его курсовых помощников. Инспектором по «Положению» был офицер, назначенный военным министром. Его образовательный ценз в «Положении» оговорен не был. Помощниками же инспектора являлись врачи — выпускники академии. Инспектор и его помощники должны были не только следить за соблюдением студентами дисциплины, контролировать посещение ими лекций и практических занятий и пр., но и отвечать за их «благонадежность».

В 1869 году во время студенческих волнений, спровоцированных необоснованным исключением из академии двух студентов, инспекция, возглавляемая подполковником Смирновым, демонстрируя свое усердие, передала властям список студентов — «зачинщиков беспорядков». По распоряжению петербургского градоначальника Тренева они были арестованы ночью на квартирах и помещены в следственную тюрьму. Это привело к новой волне студенческих возмущений и произвело тяжелое впечатление на преподавателей. 15 марта в академии были прерваны занятия. 20 марта профессора И. М. Сеченов и С. П. Боткин выступили на заседании Конференции с заявлением, в котором осудили допущенные по отношению к студентам меры насилия и гневно заклеймили поведение инспектора академии, в значительной степени повинного в возникновении конфликта. Они отметили, что инспектор ведет себя неподобающим образом, в общении со студентами груб и «не стесняется тоном и выражениями». Хотя арестованные властями все-таки были наказаны (10 человек приговорены к тюремному заключению, 16 — исключены из академии), инспектору Смирнову пришлось уйти из академии; на смену ему был назначен гвардеец майор Песков.

В период обучения Бехтерева инспекторский надзор в Медико-хирургической академии несколько ослаб. Студенты активно участвовали не только в решении многих вопросов внутренней жизни академии, но и живо откликались на события, происходившие в Петербурге и во всей России.

Сходки студентов обычно устраивались по вечерам в студенческой читальне, которая располагалась на первом этаже левого крыла главного корпуса академии. Читальня была общественной и обслуживалась выборными лицами из студенческой же среды. Формировалась она в течение десятилетий, пополнялась главным образом за счет частных пожертвований. Фонд ее, помимо научной литературы на русском, латинском, немецком и французском языках, составляла беллетристика, немало было книг и по социологии, философии. Желающие могли раздобыть здесь даже издававшиеся нелегально в России и за рубежом работы Герцена, Огарева, Лаврова, Бакунина, Чернышевского, Писарева, Шелгунова. Однако администрация академии сквозь пальцы смотрела на дела студенческой читальни, и даже инспектор и его заместители появлялись здесь крайне редко, стараясь избегать никому не нужных конфликтов.

Читальню составляли два помещения: просторная передняя и большой, длинный зал, перегороженный широким прилавком, за которым стояли шеренги переполненных книгами, громоздких шкафов. На книжных прилавках, столах, широких подоконниках всегда лежали свежие газеты и журналы всевозможной политической направленности — и официальные правительственные, и либеральные, оппозиционные. Многие издательства присылали их сюда бесплатно, и не зря: читались они здесь усердно, газеты подчас зачитывались буквально до дыр. Любознательные студенты живо интересовались общественными проблемами.

Обшарпанные стены читальни всегда оказывались завешены объявлениями о сдающихся меблированных комнатах, о дешевых частных столовых, о возможной работе, предлагавшейся нуждающимся студентам, о предстоящих благотворительных вечерах, о намечаемых сходках, которые в ту пору созывались часто, для обсуждения проблем разного масштаба: и академических, и петербургских, и общегосударственных. Здесь велись дебаты о новых книгах, о выступлениях в печати общественных и государственных деятелей, обсуждались действия столичного генерал-губернатора, решения начальника академии, высказывания некоторых профессоров. В назначенный час студенты заполняли читальню и выслушивали добровольных ораторов, которые говорили прямо из толпы или взобравшись на стол. Нередко митинги в читальне возникали и стихийно. Если по обсуждаемым вопросам высказывались противоречивые мнения, разгорались горячие споры, которые затягивались подчас за полночь.

А утром студентам предстояло спешить на лекции, значение которых в процессе обучения трудно было переоценить, так как учебников в ту пору по многим предметам не существовало. Некоторые кафедры могли предложить студентам лишь иностранные, чаще немецкие руководства, среди которых обычно преобладало педантичное изложение множества фактов без какой-либо попытки их трактовки и обобщения. Авторы большинства иностранных изданий стояли на позициях разного рода идеалистических философских направлений.

На первом курсе Медико-хирургической академии клинических дисциплин, как и в современных медицинских институтах, не преподавалось. Много внимания уделялось изучению анатомии человека, физики и химии. Кафедры биологии не существовало, зато имелись три отдельные кафедры — зоологии, ботаники и минералогии. Серьезное изучение двух последних предметов подготавливало студентов к лучшему усвоению в дальнейшем такой важной для врача дисциплины, как фармакология.

Наиболее яркой личностью среди преподавателей первого курса был, пожалуй, заведующий кафедрой химии Александр Порфирьевич Бородин. Лекции он читал вдохновенно и необычайно интересно. В его устах химия представала наукой, изучавшей важнейшие процессы, происходящие в природе. Законы химии давали о себе знать буквально на каждом шагу, делая логичными и понятными постоянно происходящие повсюду превращения материи.

В общении со студентами Бородин был прост, внимателен, человечен и в то же время достаточно требователен. Авторитетом в академии он пользовался прочным и общепризнанным. Жил он в казенной квартире в принадлежавшем академии доме на Сампсониевской (с 1898 года Пироговской) набережной. Семью его составляли жена, тяжко страдающая от бронхиальной астмы и часто проживающая в связи с этим у своей московской родни, и две воспитанницы, которых воспитывал, быть может, главным образом личный пример Бородина, обладающего исключительной трудоспособностью. Большая неуютная квартира профессора всегда была гостеприимна. Ее охотно посещали не только друзья и единомышленники, но и студенты академии, а также слушательницы открытых при академии в 1872 году курсов «ученых акушерок». Приходили к Бородину по разным делам и вообще незнакомые люди с просьбой о помощи, о содействии, а иногда и для выражения ему своей признательности за вклад… в искусство.

Будучи крупным ученым-химиком, сделавшим ряд значительных научных открытий, Бородин страстно любил музыку и все свободное от основной работы время посвящал композиторской деятельности. Как-то, оказавшись во время заграничной поездки в Веймаре, Бородин навестил известного музыканта Листа, для которого музыка составляла главное в его жизни; Лист был удивлен, что его гость не профессиональный музыкант. На его вопрос: «Когда же вы сочиняете музыку?» — Бородин ответил: «Я воскресный композитор: сочиняю только по воскресеньям. Да еще когда бываю болен». Как раз в период работы в Медико-хирургической академии Бородин написал немало талантливых произведений и в том числе Первую симфонию, названную В. В. Стасовым «Богатырской», и Вторую симфонию. Тогда же урывками Александр Порфирьевич создавал свою гениальную оперу «Князь Игорь». После смерти Бородина ее завершили Н. А. Римский-Корсаков и А. К. Глазунов. Музыкальное наследие Бородина заслонило в глазах потомков его заслуги как химика.

Володя Бехтерев музыкального образования не имел, но музыку любил и, как и большинство студентов, гордился тем, что их любимый профессор является выдающимся композитором и музыкантом. Бородин нередко выступал на студенческих благотворительных вечерах, исполняя собственную музыку и произведения своих друзей-композиторов.

Подлинным антиподом А. П. Бородину выглядел карьерист и интриган, профессор кафедры описательной анатомии Ф. П. Ланцерт. В Конференции он являлся одним из самых деятельных представителей «немецкой» партии, которую представляли также профессора Бессерт, Цион, Трапп, Юнге и др. Эта группа выдвинула Ланцерта на должность ученого секретаря Конференции, что давало ему значительные дополнительные возможности и права, которыми он весьма ловко пользовался в угоду своим покровителям и высокому начальству. Временами он настолько увлекался интригами и администрированием, что забывал являться на лекции и в результате к концу учебного года не успевал прочитать лекционный курс по своему предмету. Маскируя свою неприязнь к студентам, Ланцерт иногда заискивал перед ними, но при этом временами срывался, допуская издевки, а иногда и откровенную грубость. Студенты считали Ланцерта лицемером и относились к нему враждебно.

Анатомию человека студенты, однако, усваивали неплохо, и этому способствовало то, что она параллельно преподавалась и на кафедре практической анатомии, которой руководил старый, опытный профессор В. Л. Грубер. Четверть века назад его пригласил на должность прозектора сам Н. И. Пирогов, создававший при академии анатомический театр, и с тех пор Грубер добросовестнейшим образом делал все возможное для того, чтобы студенты могли во всех подробностях усвоить столь необходимую для врача дисциплину, которой сам он посвятил всю свою жизнь. В 70-х годах Грубер лекций уже не читал; преподавание велось в процессе практикумов, которые всегда были хорошо подготовлены демонстративными материалами: препаратами, таблицами, рисунками. Каждое занятие отличалось глубокой продуманностью, на кафедре создавались оптимальные условия и для самостоятельной работы студентов. При подготовке к зачетным занятиям и экзаменам по практической анатомии студенты могли пользоваться немецкими учебниками Гиртля и Гофмана, но предпочитали неофициальное издание экзаменационных вопросов профессора Грубера и ответов на них. Этот сборник составили сами студенты на основании собственного не всегда благополучного опыта общения с суровым профессором на экзаменах; издали его в частной типографии на студенческие деньги и в шутку именовали «груберистикой».

Грубер, как и Ланцерт, происходил из немцев, но этот добросовестный, прилежный, всегда подтянутый, строгий профессор сторонился интриг и был целиком поглощен делом. У окружающих вызывали чувство глубокого уважения его преданность профессии, справедливость и абсолютная честность. Далеко не все студенты могли похвастаться полученными на его экзаменах оценками, но никто и никогда не имел оснований усомниться в том, что знания его оценены по заслугам.

На кафедре В. Л. Грубера работало немало высококвалифицированных преподавателей, среди которых глубиной знания предмета и умением преподнести его оригинально и вдохновенно выделялся приехавший в 1871 году из Казани П. Ф. Лесгафт.

«Поступив в академию, — вспоминал позже Бехтерев, — я нашел в ней именно то, что служило моей мечтою еще в последних классах гимназии». С первых же дней обучения в академии он проявлял усердие; все казалось ему интересным, важным, необходимым. Занимался он много, часто засиживался за книгами далеко за полночь. Питался же скудно, ограничивая себя во всем, так как знал, что его семья испытывает значительные материальные трудности. Старший брат в 1873 году окончил юридический факультет Казанского университета. В ожидании вакансии жалованья он еще не получал. Семейные расходы, естественно, возросли. Володя все это понимал. Он писал Марии Михайловне, что деньги ему требуются лишь для оплаты жилья. В результате, отдавая много сил занятиям, он регулярно недоедал. Все это подорвало его здоровье.

Сказалось, видимо, и нервное напряжение, связанное с поступлением в академию. В начале ноября Володя заболел: он испытывал общую слабость, потерял интерес к окружающему, плохо усваивал учебный материал, стал вял, угнетен, апатичен, на занятия шел через силу, после занятий валился с ног. Состояние Володи встревожило товарищей, они посоветовались с курсовым помощником инспектора, который попросил заведующего кафедрой душевных и нервных болезней профессора И. М. Балинского проконсультировать заболевшего студента.

У ослабленного физически, измученного и изголодавшегося первокурсника Бехтерева Балинский определил «меланхолию» и предложил ему полечиться в клинике. Бехтерев был помещен в отделение для «пансионеров», то есть не принадлежащих к военному ведомству лиц, которые госпитализировались за определенную плату. Правда, юный студент распоряжением Балинского от нее был освобожден.

Лечащим врачом Володи Бехтерева стал молодой психиатр Иван Алексеевич Сикорский, окончивший в 1869 году медицинский факультет Киевского университета и недавно получивший ученое звание доктора медицины. В академию он приехал для стажировки и занимал положение клинического ординатора. Молодые люди быстро подружились и, когда состояние Володи значительно улучшилось, много времени проводили вместе. Сикорский относился тогда к Бехтереву как к молодому коллеге и многое поведал ему о специальности психиатра, о том, сколько неясного, загадочного приходится встречать в практической деятельности врачу, посвятившему себя этой сложнейшей, малоизученной области медицины. Возможно, что уже в то время у Володи Бехтерева пробудился интерес к науке о душевных и нервных заболеваниях.

Выписался Володя из клиники окрепшим и практически здоровым. Настроение его значительно улучшилось, восстановилась вера в собственные силы и возможности. Этому наряду с лечением способствовало внимание к нему со стороны Ивана Алексеевича, других сотрудников клиники, а также друзей-однокурсников, принявших участие в его судьбе. Володю регулярно снабжали конспектами лекций, книгами; и хотя он два месяца не посещал занятий, смог наверстать упущенное довольно быстро. Переводные экзамены за первый курс он сдавал уже вместе со всеми и сдал их успешно.

Летние каникулы после окончания первого курса Володя провел дома. Старший брат его, Николай, уже работал в вятском суде. Материальное положение семьи улучшилось. Общение с матерью, братьями, Наташей Базилевской, охота, рыбалка, походы за грибами, встречи с бывшими одноклассниками — все это способствовало окончательному восстановлению сил Володи. Вновь он чувствовал себя бодрым и полным энергии и смотрел в будущее уверенно.

Возвратившись осенью в Петербург, Володя узнал о событиях минувшего лета. С весны 1874 года многие представители демократически настроенной молодежи, которых волновала судьба угнетенного народа, под влиянием идей М. А. Бакунина и П. Л. Лаврова «пошли в народ». Эти люди, называвшие себя «народниками», были идеологами крестьянской революции. Как писал позже В. И. Ленин, «вера в особый уклад, в общинный строй русской жизни; отсюда — вера в возможность крестьянской социалистической революции, — вот что воодушевляло их, поднимало десятки и сотни людей на героическую борьбу с правительством». Однако народничество, основанное на совершенно иллюзорном представлении о «перманентной революционности» народа, о его постоянной готовности к низвержению существующего строя и созданию нового на самых идеальных началах, как говорил В. Г. Короленко, в сущности, для царизма не было опасно. У революционной интеллигенции и народа не было ни общего языка, ни взаимного понимания. И действительно, крестьяне нередко принимали пропагандистов социализма за переодетых «барчуков», к проповедям их относились недоверчиво, порицая их агитацию против «даровавшего свободу» царя, и иногда сами хватали «радетелей блага народного» и передавали их властям. «Но, как всегда, царское правительство перепуталось насмерть» (В. Г. Короленко). Последовали массовые аресты народников, проведенные в то лето в 37 губерниях и на землях Войска Донского.

В то же время с целью изучения причин возникающих повсеместно студенческих волнений и сочувствия студентов народническому движению была создана правительственная комиссия под руководством статс-секретаря П. А. Валуева, в состав которой входили семь министров, представитель императорской канцелярии, государственный контролер и, конечно же, шеф жандармов. После пяти заседаний комиссия изложила свои соображения о причинах «беспорядков» в среде студентов и предложила для ликвидации этих «беспорядков» следующие меры: пересмотр уставов высших учебных заведений, ограничение автономии профессорских коллегий, изъятие из их ведения дел «административно-полицейского свойства», усиление правительственного контроля за направлением преподавания, усиление средств инспекторского надзора за студентами, ограничение возможности поступления в высшие учебные заведения лиц «малоподготовленных в научном отношении» и «особенно же необеспеченных материально», «срочное и немедленное подавление всяких волнений и беспорядков без оказания какого-либо послабления и без допущения каких-либо переговоров и уступок со стороны начальства».

Реакция наступала. Каждое высщее учебное заведение России стало «конфиденциально» получать списки лиц, которым запрещалось обучение в университетах, институтах и других учебных заведениях, дающих высшее образование. Среди «проступков», послуживших причиной включения в эти списки, значились: «вредное направление образа мыслей», «явное сочувствие революционной пропаганде», «дурное влияние на товарищей», «явное сочувствие вредным учениям». В Медико-хирургической академии особая книга для выписывания имен означенных в секретных списках «нежелательных» лиц была заведена в 1875 году. В нее оказалось внесено немало имен и воспитанников этой академии.

Программа второго курса Медико-хирургической академии была сложной, но это не беспокоило Володю Бехтерева. Чувствовал он себя хорошо и учился успешно. В этот период он стал принимать участие в общественной деятельности и оказался близок к группе студентов, боровшихся за демократизацию порядков в академии и вообще за повсеместное торжество принципов справедливости. Володя стал завсегдатаем сходок, которые стихийно или по чьей-то инициативе возникали в студенческой читальне, а иногда и во дворе академии.

Студенты живо реагировали на разногласия в Конференции, где в это время активную наступательную политику проводила «немецкая партия», возглавляемая профессором Ланцертом. Реакционную немецкую группировку поддерживал известный своим германофильством воспитанник Дерптского университета главный военно-медицинский инспектор Козлов. В спорных ситуациях на ее стороне обычно оказывались и другие высшие чиновники военного ведомства. Еще А. И. Герцен обращал внимание на то, что в правительственных кругах России иностранцы и особенно немцы пользовались особым вниманием и доверием. Он писал, что «в немецких офицерах и чиновниках правительство русское находит именно то, что ему нужно: правильность и бесстрастность машины, прибавьте полное равнодушие к участи управляемых, глубочайшее презрение к народу, полное незнание его характера…» Студенты выступали против засилья немцев в академии. Они возражали против бездушия и формализма в преподавании, нагнетавшихся наиболее ненавистно относившимися ко всему русскому представителями немецкой группировки. Особенно энергично в этот период студенчество ополчилось на заведующего кафедрой физиологии И. Ф. Циона. Уже факт назначения Циона на должность «сверху» вопреки решению Конференции профессоров академии делал его положение «сомнительно законным». Но студентов особенно возмущала постоянная критика Ционом трудов его выдающегося предшественника по кафедре — И. М. Сеченова, которому в 1870 году пришлось подать в отставку и оставить таким образом академию в связи с тем, что не состоялось избрание на кафедру зоологии рекомендованного им молодого ученого И. И. Мечникова.

Цион был опытным физиологом, большим мастером экспериментальных исследований, в связи с чем он пользовался уважением у выпускника университета, начинающего в то время физиолога И. П. Павлова, которого Цион пригласил на свою кафедру в качестве ассистента. Но по своим философским убеждениям Цион относился к числу воинствующих идеалистов. Особенно активно он выступал против основных положений книги Сеченова «Рефлексы головного мозга», в которой автор указывал на возможность изучения физиологическими методами психических процессов. Непримиримо относился Цион и к эволюционному учению Ч. Дарвина, дававшему материалистическое объяснение многообразию существующих на земле видов животных и растений, которому официальные круги могли противопоставить лишь религиозные догмы. Все это, а также откровенно неуважительное отношение Циона к студентам академии привело к тому, что они высказали недоверие к профессору и потребовали его ухода с кафедры. Володя Бехтерев стал одним из инициаторов борьбы за «свержение» Циона.

Студентами Циону был объявлен бойкот. Вмешательство начальника академии, стремившегося уладить конфликт профессора со студенчеством, ни к чему не привело. События в академии приобрели широкую огласку, их подробности смаковались газетчиками. Распоряжением главного военно-медицинского инспектора 20 октября 1874 года были прекращены занятия на втором курсе академии, студентом которого в это время являлся Володя Бехтерев. Инспектор академии зачинщиками конфликта пытался представить нескольких человек, оставленных на втором курсе из-за неудовлетворительных оценок по физиологии. Их арестовали. Но на следующий день на митинг во дворе академии собрались студенты всех курсов. Явившемуся по их требованию начальнику было заявлено, что отставки профессора Циона требуют все, а не только студенты второго курса, что арестованные невиновны и общественность требует их освобождения. О студенческой сходке узнал градоначальник Ф. Ф. Трепов, который направил к академии эскадрон жандармов. Конные жандармы стали разгонять студенческую сходку; часть студентов оказалась оттесненной к Литейному мосту, а затем по мосту на противоположный берег Невы. После этого студенты всех курсов академии не вышли на занятия. 24 октября студенческая сходка повторилась. Начальник академии пообещал сделать все, чтобы арестованные были освобождены, и добился выполнения своего обещания.

Через день на квартире военного министра Милюкова состоялось приватное совещание в связи со студенческими волнениями в академии. Военно-медицинский инспектор Козлов стремился оправдать Циона, он даже высказался о том, что в академии существуют направленные против Циона «подговор и подстрекательство некоторых профессоров». Ему энергично возражал начальник академии Чистович. Министр решил, что конфликт, связанный с Ционом, зашел слишком далеко, и сделал следующее резюме: «Цион должен считать себя оскорбленным и подать в отставку». 28 октября на всех курсах академии занятия возобновились.

Судьба Циона, таким образом, была решена, однако во время связанного с ним инцидента военные власти пришли к выводу о необходимости укрепления своего влияния в академии. 26 ноября 1874 года ими была учреждена не предусмотренная действующим «Положением» и уставом академии так называемая «Временная комиссия по управлению делами Императорской Медико-хирургической академии». Комиссия состояла из группы профессоров, пользовавшихся особым доверием военного министра, во главе ее был утвержден представитель военного министерства генерал-адъютант Непокойчицкий, секретарем комиссии назначили профессора Ланцерта, в руках которого таким образом фактически оказались бразды правления академией. Комиссия подменила главного военно-медицинского инспектора и резко сузила полномочия начальника академии и Конференции профессоров. Ей были переданы даже такие функции, как присвоение ученых званий и заслушивание пробных лекций претендентов на звание приват-доцента. Уже после первого заседания комиссии начальник академии Чистович высказался следующим образом: «Ясно, что с нынешнего дня академическими делами будет управлять Ланцерт как докладчик и Козлов и Юнг как интимные советники его. Начальник же академии будет держаться для вида, пока это нравится хозяевам академических дел». Вскоре Чистович подал в отставку, которая охотно была принята военным министром.

В 1875 году начальником Медико-хирургической академии назначили А. М. Быкова, в прошлом заместителя главного военно-медицинского инспектора. Это был человек откровенно реакционных взглядов, которые, однако, умело маскировал, равно как и истинное, обычно пренебрежительное отношение к тем, кто стоял ниже его. Быков не раз пытался вступать в переговоры со студентами, но доверием у них не пользовался, так как слова его часто расходились с делами. О нем говорили: «Мягко стелет, да жестко спать». Именно в тот период, когда пост начальника академии занимал Быков, по отношению к студентам стали особенно часто применяться жесткие меры (исключение, высылка из Петербурга, аресты).

Конференция профессоров, прекратившая было свое существование, с февраля 1875 года возобновила свою работу. Отношения ее с комиссией определялись временной инструкцией. Комиссия, председатели которой периодически заменялись, просуществовала семь лет, при этом роль ее в управлении академией постепенно уменьшалась.

В мае 1876 года студенты выразили недоверие секретарю комиссии и Конференции профессору Ланцерту. Вгорячах он подал заявление об отставке, но вскоре потребовал его вернуть, ссылаясь на то, что делает это в соответствии с просьбой депутации студентов; к этому времени начались студенческие каникулы. Когда же в сентябре студенты возвратились в академию, они пришли в аудиторию, в которой Ланцерт собирался читать лекцию, и встретили его невообразимым шумом и выкриками «лжец», «долой»; в Ланцерта полетели всевозможные предметы. Появившийся в сопровождении инспекторов начальник академии Быков безуспешно пытался успокоить студентов. Инспекция тем временем составила список из 33 студентов, особенно активно выступавших против Ланцерта. Все они на следующий день были исключены из академии.

Ланцерту тем не менее пришлось уйти с занимаемых им постов в комиссии и Конференции, однако заведующим кафедрой он оставался вплоть до 1880 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.