4. КОНЕЦ ЖИЗНИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

4. КОНЕЦ ЖИЗНИ

Немного осталось живых свидетелей хотя бы последних лет жизни великого русского ученого и страстного патриота.

Тем драгоценнее для нас каждое воспоминание этих немногих свидетелей.

«Мне было позволено сидеть у дедушки в кабинете на диване, и я имела счастье видеть, как он работает», — рассказывает внучка Бутлерова, дочь его старшего сына, Софья Михайловна Дмитриева, воспитывавшаяся со своим маленьким братом в семье Александра Михайловича. — Поперек кабинета стоял большой письменный стол, за которым дедушка всегда по утрам работал. Я видела, что, работая, он очень часто вставал, быстро подходил к полкам с книгами, вставал на скамеечку и, достав книгу, приносил к столу. Через короткий промежуток времени он опять ставил книгу на прежнее место. Все это делал он легко, свободно и быстро… Несмотря на свою неутомимую работу, дедушка на досуге любил заниматься рыбками: в квартире было три аквариума, один из них очень большой. Я помню, дедушка по временам разгораживал аквариум стеклами, отделяя рыбок друг от друга».

Всегда соприкасаясь с живой природой, Александр Михайлович не оставался простым зрителем, но действовал как ученый, исследователь, натуралист и теоретик, с неистощимым любопытством взирающий на мир.

Совсем незадолго до своей смерти Бутлеров положил начало одной замечательной отрасли промышленности, которая в советское время достигла блестящего развития и расцвета.

В 1885 году, во время своего пребывания на Кавказе, где он изучал особенную породу кавказских пчел, Александр Михайлович обратил внимание на растущие в Сухуме «чайные кусты». Он собрал их листья и сделал опыт приготовления из них чая. Опыт дал очень благоприятные результаты. Вопрос о возможности устройства на Кавказе чайных плантаций увлек Бутлерова, и он горячо принялся за дело. Зимой 1885 года он сделал сообщение о своем чайном опыте в Вольно-экономическом обществе. Воодушевленный доклад Бутлерова привлек к вопросу о возможности разведения чайного куста в России внимание не только членов общества, но и предпринимателей. Образовалась комиссия под председательством Бутлерова для изучения вопроса; предприниматели обратились к нему с просьбой помочь им в приготовлении чая, так как их собственные опыты не увенчались успехом. Летом 1886 года Бутлеров предполагал посвятить себя всецело этому делу, но пустячное по началу происшествие расстроило его планы: как-то в конце января этого года Александр Михайлович, став, по обыкновению, на свою скамеечку в кабинете, чтобы достать со шкафа лежавшую там нужную ему книгу, оступился, почувствовал при этом очень сильную, хотя и исчезнувшую затем боль под коленом. Спустя некоторое время он начал, однако, ощущать неловкость в ноге, затем обнаружилось нагноение, происшедшее, по мнению врачей, от разрыва мышцы. Прокол опухоли не изменил течения болезни, которая к весне заставила Александра Михайловича уже лежать в постели и лишь изредка ходить, опираясь на костыли.

В апреле Бутлеров писал С. В. Россоловскому: «Никак не ожидаете вы, конечно, слышать от меня то, что сейчас услышите… Вообразите же себе, что вместо витания на Кавказе, близ сухумских чайных кустов, я путешествую только с постели на кушетку и обратно. Левая нога вся забинтована и обязана не служить мне еще несколько недель… Дай бог, если к концу мая можно будет кое-как гулять с тростью, а уже не с костылями, — в деревню же ехать (куда собираемся в начале мая) придется с этими последними… Хорошо, что болей никаких не чувствую, ем, пью и сплю ладно. Долго нельзя- будет на охоту, но на тяге посидеть, впрочем, надежды не теряю».

Н. П. Вагнер рассказывает, что в эти дни, когда Александр Михайлович лежал с ногой, уложенной в гипсовую повязку, навестившая его приятельница Надежды Михайловны заметила, что ему надо быть очень осторожным, так как могут быть и очень серьезные последствия.

— Какие же? — спросил он.

— Можете и умереть, — ответила она.

— Так что же? — спокойно возразил Александр Михайлович. — Я не желаю смерти, но и не боюсь ее.

В эти дни он не оставлял занятий, уделяя много внимания основанному им при Вольно-экономическом обществе «Пчеловодному журналу». Он был не только его редактором, но и постоянным его автором, он сам держал всю корректуру.

Лечение, казалось, шло успешно. В исчезновении следов разрыва не было повода сомневаться, а опасность возможного образования тромба врачи игнорировали или не хотели говорить о ней больному. Однако они предупреждали его категорически, что ему нельзя ходить на охоту, приседать на корточки перед ульями, во всяком случае, везде и всюду соблюдать крайнюю осторожность.

В мае состоялся обычный переезд семьи в Бутлеровку.

В это лето Александр Михайлович преимущественно занимался сельским хозяйством. Он завел сельскохозяйственные машины — трехлемешный плуг, сеялки, дисковые бороны — и теперь учил рабочих обращению с ними, демонстрировал окрестным крестьянам преимущество работы машинами.

В воспоминаниях С. В. Россоловского мы находим довольно подробный рассказ о последних днях жизни великого ученого, написанный под свежим впечатлением его смерти.

Если не считать того, что отек ноги не исчез совершенно и не пропадало чувство неловкости под коленом, к концу лета положение больного было удовлетворительным.

Накануне Александр Михайлович поехал на охоту, как уже бывало несколько раз, и, вернувшись, весело объявил, что он в этот день впервые с начала болезни почувствовал ногу совершенно здоровой: исчезла даже неловкость под коленом, хотя именно в этот раз пришлось ходить много по кочкам. И в самый день смерти, 5 августа 1886 года, Александр Михайлович чувствовал себя очень хорошо, правел все утро в поле, руководя установкой сеялок и дисковой бороны, приводившей его в восхищение. Затем он побывал на постройке хозяйственных помещений, окончания которой он ждал с нетерпением, чтобы пораньше выехать в Петербург.

Вернулся он в дом в прекрасном настроении, пообедал вдвоем с Надеждой Михайловной. Детей р это время в Бутлеровке не было: Михаил находился за границей с А. Н. Аксаковым, Владимир гостил в Уфимской губернии у Россоловского.

После обеда, по обыкновению, Александр Михайлович уселся в старинное кресло, ожидая, когда будет чай, а Надежду Михайловну попросил сходить куда-то по хозяйству, где он сам не успел побывать. Старый слуга ушел отвести охотничью собаку на место. Возвращаясь, он услышал, что Александр Михайлович громко и взволнованно звал Надежду Михайловну. Он нашел Александра Михайловича уже в другой комнате, бледного, сидящего на диване и поддерживавшего руками голову. Увидев вошедшего, Александр Михайлович сказал:

— Мне что-то дурно, Яков!

— Принести воды, льду? — спросил тот.

— Да, да, будет очень хорошо, — ответил Александр Михайлович.

В это время вернулась Надежда Михайловна. Не подозревая опасности, она немедленно приняла все меры, которые ей могли прийти на ум. Александр Михайлович жаловался на резкую боль в руках, на тяжесть в груди и пропавший пульс. Эфир, нашатырный спирт, горячие компрессы как будто несколько улучшили положение больного. Он смог пройти в спальню, раздеться и лечь в постель. Однако нестерпимая боль в руках продолжалась.

От горячих ванн боль в руках как будто стала утихать. Александр Михайлович просил жену выйти освежиться и успокоиться в сад, а он попытается заснуть.

Надежда Михайловна вышла на минуту и тотчас же вернулась. Александр Михайлович встретил ее словами:

— Смерти я не боюсь, но это состояние совершенно невыносимо, так тяжело, нечем дышать…

Ванны, эфир уже не оказывали никакого действия. Надежда Михайловна подошла к мужу, чтобы подложить ему под голову маленькую подушку. Он хотел приподняться, но в тот же миг по лицу его пробежали судороги и голова безжизненно опустилась на подушку.

Великий русский ученый скончался.

Был седьмой час вечера. В открытое окно лился запах роз, стрижи с пронзительными криками делали круги над домом, — иногда от них отделялся один и пролетал мимо окна так быстро, что в комнату врывался звук его полета.

Нарочный, посланный за врачом в соседнюю земскую больницу, не застал его, а привез с собой фельдшерицу. Она констатировала смерть, высказав мысль, что все произошло от закупорки артерий заносными пробками из тромба на ноге. Позднее казанские врачи высказали то же мнение, объяснив и улучшение состояния больного накануне тем, что образовавшийся тромб увлечен был в кровяной поток после усиленного движения на охоте, что и послужило причиной образования эмбол в артериях рук, а затем и мозга, вызвавших мгновенную смерть.

Ночью возвратился младший сын Александра Михайловича, гостивший у Россоловского Войдя в переднюю, он увидел множество свечей, горевших B зале, среди зелени и цветов, расставленных вокруг стола, на котором лежал отец со строгим и спокойным лицом.

На рассвете неожиданно пошел дождь. Он продолжался непрерывно до дня похорон, которые состоялись только 9 августа, так как из-за испортившихся дорог гроб не могли привезти из Казани.

В открытом ржаном поле, в полуверсте от усадьбы, был похоронен ее владелец. Над его могилой поставили небольшую часовенку, вокруг которой потом выросло крестьянское кладбище.

Неожиданная смерть Бутлерова была воспринята окружающими как катастрофа. Таким настроением и отмечены все статьи и речи, посвященные в эти дни главе школы русских химиков.

21 августа, в новом учебном году, входя в первый раз в аудиторию университета для чтения лекций, преемник Бутлерова по кафедре H. A Меншуткин посвятил свой час воспоминаниям о покойном и характеристике его как ученого и как главы созданной им школы.

11 января 1887 года состоялось общее собрание Русского физико-химического общества, посвященное памяти Бутлерова. Заседание происходило в актовом зале университета, в присутствии Надежды Михайловны, ректора университета, многих академиков, профессоров и посторонних посетителей.

На эстраде, где помещались члены общества, был поставлен превосходной работы Обера бюст Бутлерова, а перед эстрадой, на особом столе — его большой фотографический портрет и собрание его сочинений.

Председатель общества Д. И. Менделеев открыл собрание взволнованной речью.

«Почитая память славного в химии имени Александра Михайловича Бутлерова, — торжественно начал он, — члены Русского физико-химического общества, во-первых, определили: вносить всегда это имя в списки членов Общества, да причастны будут его славе русские химики и да останется навек мирный дух его присущ мирному течению научных исследований, которым посвящаются труды нашего Общества; во-вторых, пожелали открыть через свою среду подписку на учреждение Бутлеровской премии или стипендии за отличнейшие научные труды выступающих русских химиков…Определено, в-третьих, ходатайствовать о разрешении на открытие между учениками и почитателями покойного подписки на сооружение общественного Бутлерову памятника, который предполагается воздвигнуть в Казани, где учил и действовал наш славный сочлен».

Переходя далее к ведению траурного собрания, Менделеев произнес следующую речь:

«Наше общество определило в особом собрании, которое ныне имею честь открыть, совокупить воспоминания об Александре Михайловиче Бутлерове, дабы очевидны были те заслуги перед наукой и родиной, которые заставляют наше общество высоко и особо почитать Бутлерова.

Позвольте же мне от лица нашего общества приветствовать вас, собравшихся на наш призыв, на наше посильное приношение должного — имени утраченного нашего собрата. Приветствуем вас, Надежда Михайловна, и всю вашу семью, горе и радость его деливших, покой его лелеявших. Ведь мы ему родственны по науке, по духу, по деятельности. И вам, юноши, науку изучающие, привет наш:

Дерзайте ныне ободренны

Раченьем вашим показать,

Что может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать

Так уповал первый русский химик, Ломоносов, а Бутлеров доказал, что его упования были не напрасны… Да будет прославляться родина делами его научных потомков. Средь них уже блещет много имен прямых наследников научных идей и приемов Бутлерова. От них самих вы, вероятно, услышите, откуда вело начало обаятельное его влияние».

Затем была выслушана речь профессора Н. А. Меншуткина, посвященная жизни и деятельности Бутлерова, и зачитана речь отсутствовавшего по болезни А. М. Зайцева.

«В лице Александра Михайловича мы потеряли не только славного европейского ученого, именем которого по справедливости может гордиться русская наука, — писал А. М. Зайцев, — но и редкого во всех отношениях человека: неутомимого труженика, блестящего лектора и экспериментатора, крайне гуманного и от всей души любившего молодежь наставника, умевшего не только возбудить интерес и увлечь своих слушателей, но и внушить им- искреннюю любовь к своим занятиям. Горестная весть о кончине Александра Михайловича была для знавших покойного большою неожиданностью и произвела потрясающее впечатление. Смерть вырвала его из нашей семьи в полном цвете сил и здоровья, и только одна смерть могла погасить его блестящий умственный кругозор и прекратить его всестороннюю, широкую и плодотворную деятельность Болезненно тяжко чувствуется такая безвременная и безвозвратная утрата, но еще сильнее и невыносимо больнее сжимается сердце, когда припомнишь хотя некоторую долю тех заслуг, которые оставил покойный в наследство науке и человечеству».

В. В. Марковников, заканчивая свою речь, сказал:

«Я не знаю, насколько ясно представляется для вас та незаменимая утрата, которую понесла русская наука со смертью этого высокоталантливого ее деятеля, посвятившего ей свою жизнь не из-за материальных выгод, не для удовлетворения тщеславия — ни того, ни другого наука у нас не дает, им руководила лишь любовь к ней, стремление к истинам природы и желание быть полезным как своим окружающим, так и всему отечеству. Для русских химиков нет надобности говорить об этом. Мы все единодушно понимаем, как велика эта потеря, и сознаем, что она незаменима».

Затем В. В. Марковников сообщил:

«Я имею поручение заявить, что Московское общество любителей естествознания, антропологии и этнографии в заседании 3 января постановило ходатайствовать о разрешении открыть подписку между учениками и почитателями Александра Михайловича на постановку ему памятника в Казани».

Бутлеров не был ни социалистом, ни революционером, но он принадлежал к передовым ученым, он был одним из учредителей Бестужевских высших женских курсов, он вел страстную и гневную войну с реакционными академиками, и министр народного просвещения запретил подписку на сооружение ему памятника.