4. ТРУД И ОТДЫХ
4. ТРУД И ОТДЫХ
Уважая желание большинства, Александр Михайлович оставался в должности ректора вплоть до 1863 года. Опираясь на поддержку своей группы и умея ладить с попечителем, он руководил академической жизнью университета в самые трудные годы. Однако либеральная пора начала царствования Александра II скоро сменилась жесточайшей реакцией. «Либеральный» попечитель был заменен крайне ограниченным, властолюбивым и бестактным немцем — Ф. Ф. Стендером, который вызывал общую неприязнь. Первым делом он принял меры к тому, чтобы окружить себя группой реакционных профессоров, во главе которой стоял декан медицинского факультета, впоследствии профессор фармакологии Московского университета, известный ученый А. А. Соколовский (1822–1891).
Соколовский очень быстро вошел в доверие к новому начальству и немедленно подал Стендеру длиннейшую жалобу на совет университета и в особенности на физико-математический факультет, обвиняя их во всех неполадках в университете.
Большинство профессоров было возмущено и содержанием жалобы и самым поступком Соколовского. В университете поднялась буря. Стендер потребовал объяснений, намереваясь дать формальный ход жалобе. Бутлеров заявил, что он, как председатель совета, считает необходимым просить об увольнении от обязанностей ректора. Стендер, не удовлетворяя просьбу Бутлерова об отставке, затребовал из Петербурга чиновника для разбора всего дела по жалобе Соколовского, в которой он сам не мог разобраться.
Стендер до своего назначения был домашним учителем у министра Головнина, который, не нуждаясь более в его услугах, направил Стендера попечителем в Казань. «Такое назначение было уже вне всякой церемонии и походило на древнее ставление воевод для прокормления», — справедливо замечает Н. П. Вагнер.
В жалобе, которую Стендер даже не имел права принимать, заключалось требование предоставить медицинскому факультету полную автономию, освободив его от всякого подчинения совету университета. Это требование было заявлено деканом медицинского факультета Соколовским ввиду того, что, по его мнению, совет университета постоянно препятствовал движению дел на медицинском факультете, не соглашаясь с его постановлениями.
Стендер думал, что власть и попечительство его над университетом безграничны. Он имел обыкновение на все представления профессуры, почему-либо ему не нравившиеся, отвечать ломаным русским языком:
— О господин профессор! Не разбужайте во мне дремающего льва!
Соколовскому удалось не только разбудить этого «дремающего льва», но и натравить его на совет университета, возглавляемый Бутлеровым.
Несколько заседаний совета, посвященных разбирательству жалобы Соколовского, не привели ни к каким результатам, так как, по существу, дело было не в жалобе, а в решительном столкновении прогрессивной и консервативной групп, давно уже оспаривавших друг у друга влияние в университете. В эту борьбу оказалось втянутым и студенчество, поддерживавшее либеральное университетское течение, возглавлявшееся Бутлеровым.
Студенты решили поддержать Бутлерова устройством демонстрации, враждебной Соколовскому. 16 февраля, перед лекцией Соколовского, в темный вестибюль фармацевтической лаборатории ворвалась толпа замаскированных людей, в числе около тридцати человек. Они ждали выхода профессора.
«Едва я показался из дальней комнаты лаборатории, — сообщал потом Соколовский Бутлерову, — тотчас издали был встречен бессмысленными криками, самыми неприличными черными названиями и свистом. При приближении моем к толпе для узнания лиц передовые закрылись воротниками и масса двинулась назад, так что бывшие в лаборатории в то же время помощник инспектора и экзекутор, растерявшиеся, не могли разузнать и предпринять мер к преследованию беглецов…»
В совете началось новое дело, еще более обострившее отношения между партиями. Прибывший из Петербурга по вызову попечителя чиновник особых поручений И. Д. Делянов, впоследствии известный реакционный министр народного просвещения, виновных не разыскал, но зато возвратился в Петербург с материалами о некоторых членах совета, в том числе, конечно, и о Бутлерове. По распоряжению Александра II была назначена особая комиссия для обсуждения вопроса о состоянии Казанского университета. Комиссия пришла к выводу, что состояние это «весьма грустное, ибо оно представляет, с одной стороны, разлад между профессорами, а с другой — своеволие и разлад между студентами».
«Не доискиваясь причин пререканий между профессорами, — говорилось далее в докладе комиссии, — комиссия нашла в их проявлении ряд незаконностей, заслуживающих самого строгого порицания».
На заседании совета 30 апреля 1863 года было объявлено строгое порицание Бутлерову, Вагнеру, Соколовскому и всему совету. В этом же заседании было прочитано заявление Бутлерова, поданное им 24 апреля.
«Членам совета известно, — писал Бутлеров, — что я постоянно, по возможности, избегая должностей административных и находя, что они значительно препятствуют ходу научных моих знаний, решался принимать их на себя только по необходимости. Таким образом, мною было заявляемо совету о том, что я просил бы не подвергать меня баллотированию в должность ректора. Последние печальные столкновения, имевшие место в университете, естественно, могли только усилить мое желание сложить с себя эту должность и заставили меня более прежнего сомневаться в возможности принести в этом звании пользу университету. Я счел нелишним выразить это желание Делянову во время — пребывания его в Казани и присовокупить, что если бы высшее начальство нашло в настоящее время увольнение мое от должности ректора возможным, то я не замедлил бы просить об этом увольнении. Ныне попечитель словесно сообщил мне о существовании такой возможности, и я спешу воспользоваться ею».
Из дела совета об увольнении Бутлерова видно, что попечитель не только «сообщил о возможности» отставки Бутлерова, но и настоятельно предлагал ему поспешить с подачей о том заявления. Однако совет, заслушав заявление Бутлерова, постановил четырнадцатью голосами из семнадцати присутствовавших просить Бутлерова остаться ректором, находя его службу вполне полезной для университета. Только Соколовский заявил, что он не считает «справедливым» стеснять Бутлерова в его желании уйти, тем более, что Бутлеров «сам высказывает сомнение в возможности принести какую-либо пользу университету в этом звании, присовокупляя, что и высшее начальство находит его увольнение в настоящее время возможным!»
Желание большинства членов совета видеть Бутлерова во главе университета, несмотря на создавшееся положение, побудило Александра Михайловича довести до сведения товарищей и то, о чем ранее он считал нужным молчать.
«Желание большинства членов совета, — писал он, — я считаю драгоценной, но едва ли заслуженной мной наградой за все, чем я всегда старался по мере сил своих и возможностей быть полезным университету. Это желание налагает на меня обязанность объясниться подробнее. Сообщая мне словесно о возможности подать прошение об увольнении от должности ректора, попечитель присовокупил, что прошение это ожидается высшим начальством. Позже, в письме попечителя ко мне от 2 мая говорится о желании министра касательно подачи мной упомянутого прошения. Отложив в сторону мое собственное желание оставить ректорство и все весьма ощутительные для меня неудобства, связанные с несением ректорских обязанностей, я не смею иначе ответить совету, как предоставив ему право вполне распоряжаться моей деятельностью, если он находит ее небесполезною для университета, но в то же время, искренно благодаря совет за высокую честь, мне оказываемую, я долгом считаю сообщить ему все вышеизложенное».
После такого объяснения совету уже ничего не оставалось, как только ходатайствовать об увольнении Бутлерова, но «с прописанием всего дела».
Увольнение состоялось 20 июля 1863 года.
Несколько раньше были уволены с «причислением к министерству» Соколовский и Стендер. Стендера на посту попечителя заменил П. Д. Шестаков, типичный царский чиновник, реакционер и монархист до мозга костей. Влияние группы либеральной профессуры ему удалось свести на нет, а самого Бутлерова поставить в такие условия, при которых уход великого ученого из Казани был только делом времени и подходящих условий.
Обстоятельства смещения Бутлерова с поста ректора Казанского университета оставались настолько скрытыми от посторонних глаз, что даже историк Казанского университета, профессор Н. П. Загоскин, заканчивая свой некролог о Бутлерове, в газете «Волжский вестник» писал: «Более подробные сведения об обстоятельствах оставления А. М. ректорского кресла будут, без сомнения, сделаны со временем достоянием истории Казанского университета… К сожалению, мы еще лишены возможности, из-за недостатка материалов, полностью вскрыть этот интересный момент в жизни Бутлерова…»
Приводимые нами документы, хранящиеся в Отделе государственных архивов МВД Татарской АССР, свидетельства современников, опубликованные в двухтомной «Истории Казанского университета», устанавливают все эти обстоятельства и «полностью вскрывают» этот момент в жизни великого русского химика.
В то время, когда отстраненный от ректорства и угнетаемый созданной новым попечителем атмосферой в университете Александр Михайлович с особенной остротою чувствовал, что одним «служением науке» нельзя удовлетворяться, началась организация в Казани земских учреждений, и Бутлеров вошел в число выдающихся деятелей земства. Профессор А. И. Якобий на торжественном публичном заседании совета университета 5 февраля 1887 года в память Бутлерова посвятил свою речь участию Александра Михайловича в делах местного земства. В особую заслугу Бутлерову Якобий ставит деятельное участие в целом ряде комиссий, где инициативой Александра Михайловича были проведены важнейшие постановления.
В комиссии по земской раскладке Бутлеров выступал с большим и тщательно аргументированным предложением о том, чтобы производить раскладку соответственно доходам плательщиков и сообразно с ценностью их имущества.
В комиссии по устройству народного образования Бутлеров пользуется всякой возможностью для открытия новых школ, настаивает на организации народных чтений и сам выступает с лекциями по химии для самой широкой аудитории.
В сентябре 1866 года он подает докладную записку о мерах предупреждения и прекращения нищенства. В этой записке он главным образом доказывает необходимость предотвращения нищенства, вызванного тяжелыми условиями жизни крестьянства, и предлагает организацию страхования, касс взаимопомощи, хлебных запасов, обществ призрения и т. п.
Самым энергичным образом ратуя за просвещение, он ведет борьбу со всякого рода суевериями в деревнях. Участие в делах местного земства было для Бутлерова душевной потребностью.
Однако эта возможность легальной деятельности в условиях дореволюционной России не могла принести существенных результатов, так как земские учреждения не обладали принудительной властью, компетенция земства, и без того достаточно скромная, с течением времени все более суживалась, преобладающее влияние в земстве имели дворяне. «…Правительство, — писал Ленин, — на другой же день после введения земства принялось систематически стеснять и ограничивать его: всемогущая чиновничья клика не могла ужиться с выборным всесословным "представительством и принялась всячески травить его»[3].
Подобно многим русским ученым, Александр Михайлович страстно. любил русскую природу, русскую деревню, всегда интересовался вопросами сельского хозяйства. В деревне он чувствовал себя обязанным вникать во все ее нужды; в поле, в лесу он видел просторную и светлую лабораторию, вечную мастерскую, где он был счастливым работником.
Общение с природой было такой страстной потребностью Бутлерова, что он пользовался каждой возможностью побывать в своей усадьбе, доставшейся ему в наследство от отца.
Бутлеровка, с небольшим деревянным домом, садом, живописным прудом, скорее была похожа на загородную дачу, чем на поместье, и владелец ее в своей поношенной тужурке, в очках, в соломенной широкополой шляпе более напоминал сельского врача, особенно когда возился с приходившими к нему из деревни больными, чем помещика. Он охотно оказывал больным помощь: вскрывал нарывы, зашивал раны, накладывал повязки с неизменной помощью Надежды Михайловны. Кое-какие навыки в этом деле Александр Михайлович унаследовал еще от своего отца, который занимался на глазах у сына лечением крестьян. Из врача нередко превращался он в ветеринара: вспорют коровы друг дружке рогами вымя, наколется лошадь на плетень — крестьяне бежали в Бутлеровку за помощью, и Александр Михайлович с чрезвычайным терпением и искусством зашивал раны, перевязывал.
В результате постоянной готовности оказать помощь нуждающимся Александр Михайлович редкий день, и особенно праздничный, не был окружен толпою больных, которые шли в Бутлеровку охотнее, чем в земскую больницу. В Бутлеровке они находили и больше простого человеческою участия и те виды помощи, которых больница им дать не могла. Александр Михайлович понимал, что часто лечение требует не столько лекарств, сколько хорошего питания, и нередко оказывал нуждающимся помощь продуктами и деньгами.
«Не обходилось и без курьезов, — рассказывает племянник Надежды Михайловны С. В. Россоловский, часто гостивший в Бутлеровке. — Некоторые больные представлялись лишь больными, чтобы только заполучить лекарство даром, особенно хину, и затем на ближайшем базаре выгодно продавали «бутлеровские порошки», пользуясь тем, что доброкачественность и действенность лекарственных средств, отпускавшихся на бутлеровской усадьбе, известны были не на один десяток верст кругом.
Да едва ли не по всей Волге славились эти «бутлеровские порошки», под которыми разумелись в годы моего детства, у нас в Саратове например, вообще все действительно излечивающие лекарства. В памяти моей понятие о «бутлеровских порошках» сохранилось так же отчетливо, как понятие о «боткинских каплях» или «каплях доктора Иноземцева», столь популярных в свое время в России».
С ранней весны и до поздней осени, если он не находился в разъездах по России или за границей, Александр Михайлович жил в Бутлеровке. Это были для него дни отдыха, но отдыха своеобразного, сводившегося к иному приложению жизненной энергии, чем в городе.
Пчеловодство, цветоводство, строительство, охота, лечение больных, а в последние годы еще и сельское хозяйство поглощали ум и сердце Бутлерова. Вечерами, правда, он садился и за письменный стол, чтобы отвечать на письма, число которых возрастало вместе с его популярностью. От одних пчеловодов в последние годы жизни Александра Михайловича приходило до тысячи писем в год. Большинство статей по пчеловодству написаны Бутлеровым в деревне.
После того как было издано «Введение» и структурная теория привела в порядок и ясность химическую науку, а ум творца освободился для отдыха и иных забот, Александр Михайлович в летние месяцы отводил собственно химии лишь столько времени, сколько нужно было для просмотра химических журналов.
Свойственные Бутлерову прирожденная живость и подвижность не только не оставляли его в деревне, но, казалось, даже возрастали или, во всяком случае, становились заметнее.
Почти каждую осень приезжал в Бутлеровку С. В. Россоловский, оставивший нам свои воспоминания о великом ученом, и каждый раз Александр Михайлович показывал племяннику что-нибудь новое и неожиданное, появившееся в это лето.
То вырастала перед домом ажурная, похожая на фонарик, оранжерейка, построенная по чертежам Александра Михайловича; то в углу сада возникало оригинальное помещение для зимовки ульев, украшенное затейливой резьбой в русском стиле, с флюгером наверху, вырезанным самим хозяином из цинкового листа и изображавшим вальдшнепа, летящего навстречу ветру; то невдалеке ют пруда появлялась пасека в виде шестигранного Павильона, менее сажени в диаметре, где, однако, помещалось семнадцать пчелиных семейств.
Этого мало. Павильон оказывался еще и чудом изобретательности: бетонный пол отливал цветами радуги, светящаяся краска на потолке освещала внутренность темного помещения.
Александр Михайлович наслаждался восхищением гостя и тут же рядом, в саду, показывал какие-то особенные деревянные весы, грядки питомники, собственноручно им самим посаженные и привитые фруктовые деревья.
Сторонник экономического преобразования России, горячий поборник просвещения и рационального ведения хозяйства, Бутлеров смотрел на свои опыты не только как на развлечение. Многие новшества Александра Михайловича получили у сельских хозяев и крестьян широкое признание. Сюда относятся не только «бутлеровские ульи», наличием которых, наряду с подвязанными яблонями или дисковыми боронами, характеризует в своих рассказах А. П. Чехов современное ему культурное деревенское хозяйство; не только излечивание пчел от «гнильца» фенолом, но и такое остроумное изобретение, каким является гидравлический таран.
Александр Михайлович первым в России построил в Бутлеровке для снабжения водой усадьбы незадолго перед тем изобретенный во Франции гидравлический таран, в котором действующей силой является вода, поднимающая себя на известную высоту силой своего собственного течения, резко прерываемого в таране, где и происходит «гидравлический удар», толкающий воду наверх.
Александр Михайлович весь водопровод, как и самый таран, построил сам. Он сам изготовил инструменты для нивелировки, разбил сеть водопроводных труб, руководил работой землекопов, плотников и кузнецов, до последнего момента не веривших, что вода может сама себя поднять в сад, во двор и в дом, расположенные сравнительно высоко над речкой. Изумление крестьян, убедившихся в одно прекрасное утро в правильности хитрой выдумки хозяина, можно сравнить лишь с радостью самого Александра Михайловича, пережитой им, когда из наполнившихся за ночь труб вода пошла во все уголки усадьбы.
Паломничавшие целое лето в Бутлеровку окрестные жители прозвали таран «бутлеровской самокачкой».
Однако деятельной, живой натуре Бутлерова недостаточно было всех этих занятий. Интерес к пчеловодству не оставлял его всю жизнь. Это необыкновенно деятельное увлечение Бутлерова сыграло значительную роль в развитии русского пчеловодства.
«Я завел пчел в 1860 году, — рассказывает Бутлеров, — и около десяти лет содержал их почти всех в обыкновенных колодных стояках, ограничиваясь наружным присмотром и естественным роением. Словом, поступал почти так же, как делают наши мужички-пчеляки. В этот промежуток времени число семейств у меня то возрастало, доходя слишком до двадцати, то сокращалось почти до десяти. Доход медом был вообще плохой. Пчеловодство интересовало меня, и из разных книг я успел познакомиться с теоретической его частью, но знания оставались бесплодными и почти не прилагались на деле: на простых колодных стояках трудно было учиться практически, да и те книги из русской пчеловодной литературы, которые удавалось мне иметь в руках, не научили практическим приемам».
Вскоре Бутлеров перешел от обычного, примитивного пчеловодства к рациональному, заменив прежде всего колодные стояки разборными ульями разных систем, выбирая из них на практике наилучшую. Эти разборные ульи, преимущество которых Бутлеров неустанно пропагандировал двадцать лет в своих статьях, ответных письмах, книгах, и получили название «бутлеровских» в отличие от стояков, сапеток и тому подобных деревенских ульев.
С переходом на рациональные приемы пчеловодство становится если не самым главным, то, во всяком случае, самым любимым занятием Александра Михайловича.
На своей пасеке, расположенной над прудом, под сенью старых лип и сосен, среди ульев всяких систем Бутлеров производил наблюдения за жизнью и работой пчел. Он делал всевозможные опыты искусственного вывода маток, роения, подсадки семей, изучал нравы и рабочие качества пчел всех известных пород.
Посторонним зрителям, не знающим обращения с пчелами, было жутко видеть Александра Михайловича, копающегося в каком-нибудь улье или вытаскивающего рамку с медом, осыпанную пчелами. Его лысую голову, щеки, бороду покрывали пчелы, которые слетались отовсюду и ползали по лицу, по рукам, точно выбирая место, где больнее ужалить.
Своей работой, опытом, удачей и неудачей Бутлеров неизменно делился не только с русскими пчеловодами, но и с иностранными, ведя переписку, печатая статьи, участвуя в выставках. Страстно пропагандировал и доказывал он, какое имеет значение для благосостояния русского крестьянства пчеловодство, не требующее больших затрат для начала, но дающее постоянный и серьезный дополнительный доход.
В Казани и во многих других городах Бутлеров прочитал много лекций по пчеловодству. Выступая перед широкой аудиторией, Александр Михайлович завоевал себе репутацию блестящего популяризатора. И здесь и в университете, на кафедре, он чувствовал себя как дома. Прочитанные им в Казани лекции по химии для широкой публики сопровождались такими необычайно эффектными опытами, что Клаус называл их «блестящими опытами» и рекомендовал слушать популярный курс по химии, читанный Бутлеровым, не только студентам, но и профессорам.
Несколько лекций прочел он и в ближайших к Бутлеровке больших селах. В Казани Александр Михайлович был членом земского собрания и депутатом от Спасского уезда. Основной заботой его как земского деятеля было учреждение новых сельских школ, и многие из них были обязаны своим учреждением его энергии.
Не удалось ему построить пчеловодную школу в Бутлеровке, о чем он часто мечтал. Эту школу в память отца начал строить, но не достроил Михаил Александрович Бутлеров — его старший сын.
Н. П. Вагнер, между прочим, упоминает, что он заинтересовал пчелами своего друга в одну из своих поездок в Бутлеровку. Вагнер занимался тогда анатомией тарантулов, которых водилось очень много и в бутлеровском саду и в его окрестностях. Александр Михайлович с большим увлечением помогал приятелю в этом деле. Одновременно Вагнер готовил большой труд по анатомии пчел и вел также наблюдения над их жизнью и работой в ульях.
По просьбе Вагнера Александр Михайлович сделал специальный улей, приспособленный для наблюдений, и так увлекся пчеловодством, что уже потом не оставлял его До конца жизни.
В Бутлеровке, таким образом, только изменялся характер деятельности ученого.
Ранним утром, на беговых дрожках, сам правя лошадью, Александр Михайлович отправлялся в поле, в деревню, в базарное село. С полудня до вечера он был на пасеке, в саду, во дворе.
Послеобеденному отдыху Александр Михайлович предпочитал охоту: отличный стрелок, неутомимый пешеход, он и в молодости и в зрелые годы легко исхаживал такие пространства, что сопровождавшая его охотничья собака возвращалась в полном изнеможении, а сыновья и племянники отказывались охотиться вместе с ним. Он был удивительно «легок на подъем», и ему ничего не стоило вдруг собраться на неделю или две в Уфимскую или Самарскую губернии к Аксаковым поохотиться.
С такой же легкостью отправлялся он в поездки по России, Крыму, Кавказу, и за границу, в последние годы чаще всего на пчеловодные выставки или съезды.
Как ни рано начиналась хозяйственная жизнь в Бутлеровке, Александр Михайлович только к вечеру находил время посидеть на террасе перед домом или на крыльце позади него, посматривая на стрижей, делавших круги над домом, на озабоченных воробьев, прыгавших по крышам хозяйственных построек.
Над террасой шелестели листья высоких берез, окруженных палисадником; между домом и гумном лежал пустырь, заросший подорожником; за ним начинались поля, среди которых ютилась небольшая деревенька.
Двор со службами располагался позади дома. Посредине просторного двора Александр Михайлович культивировал какую-то особенную, им самим выведенную породу русских роз, похожих на шиповник, — они цвели с весны до поздней осени, и издали, в замкнутом частоколом круге, были похожи на пышный ковер, разостланный перед домом.
К двору примыкал смешанный сад с яблонями, вишнями и липовой аллеей. Аллея спускалась к мрачному пруду, покоившемуся в обрывистых, красно-бурых глубоких берегах.
Бутлеровка находилась верстах в сорока от Мурзихи — пристани на Каме, и даже Николай Петрович Вагнер, до конца жизни оставшийся близким другом Бутлерова, не часто посещал его в деревенской глуши.
Дом, двор и сад наполняли жизнью и движением два сына Александра Михайловича, с которыми он проводил много времени в их ранние годы.
Между братьями была разница в десять лет. Оба они унаследовали от отца привязанность к сельской жизни, к охоте, к пчелам, и оба остались до конца жизни по своему душевному влечению и образованию натуралистами, хотя и были чиновниками. Михаил Александрович Бутлеров (1853–1931) учительствовал, хозяйничая летом в деревне. Владимир Александрович (1864–1934) получивший в наследство от дяди большое имение в Пензенской губернии, был членом Государственного совета по выбору от землевладельцев Пензенской губернии.
Разница в возрасте мешала дружбе братьев. Когда выросший Миша перестал задавать вопросы о том, дерутся ли студенты в университете и ставит ли их отец в угол, те же вопросы стал задавать Володя.
Когда выросли оба, место их в Бутлеровке заняли внуки, так что, казалось, ничто не менялось в однообразном течении деревенской жизни.
В 1867 году, когда было закончено печатание «Введения», Александр Михайлович обратился в совет с просьбой дать ему заграничную командировку на всю зиму 1867/68 года для редактирования немецкого перевода своего труда и для утверждения первенства русской химической мысли. Командировка была дана, и в августе 1867 года Бутлеров в третий раз отправился в чужие края.