Ленэгр

Ленэгр

— Так что же вы почувствовали, когда сели в поезд? Боль в сердце?

— Нет, скорее — удушье и боль в середине груди, что-то вроде стенокардии…

— И большое расстояние пришлось вам бежать до вагона?

— Метров сто пятьдесят.

— Так. И, когда вы сели, что произошло?

— Приняла таблетку валидола и вдруг очень захотела спать.

— И вы заснули?

— Да. И проспала около часа.

Ленэгр усмехнулся и стал что-то неторопливо записывать на большом листе бумаги мелким, четким, косым почерком. Все это происходило у него в кабинете на квартире, в солидном старинном доме на бульваре.

Невысокий, щуплый человечек с большим лысым черепом и сухим лицом какого-то буддийского священника, а может быть, мага-предсказателя, сидел против меня за столом в большом кресле. Нижняя губа его несколько оттопыривалась, опуская углы рта, отчего это маленькое лицо постоянно сохраняло брезгливое выражение. Сквозь очки на собеседника смотрели темные, умные, внимательные глаза. Не скрою, что первое впечатление было не из приятных. Он так серьезно и строго задавал самые, казалось, несложные вопросы, что вызывал некоторое недоумение. Только потом, спустя несколько дней, вспоминая свой визит к нему, понимаешь, что в эту минуту он тщательно изучал пациента, и каждым из них он занимался около полутора часов.

— Так куда же вы ехали?

— На станцию Лэ Лом.

— Так далеко от Парижа на прогулку?

— Нет. Мне хотелось найти памятник Верцингеториксу.

— Верцингеториксу, — повторил он, как будто ничему не удивившись. — Вы изучаете галло-романскую войну?

— Не совсем, мне просто очень нравится этот древний герой, патриот, этот честный воин, отличный полководец, потерпевший такую неудачу…

Лицо Ленэгра приняло выражение какой-то скептической удовлетворенности.

— Так. У вас были боли в сердце, когда вы поднимались на этот холм, где стоит памятник? Это ведь высоко.

— Нет, никаких болей. Наоборот, я была очень бодра и ничуть не устала.

— Значит, реакция наступила, когда вы вернулись в Париж?

— Да, ведь я была одна в квартире друзей, уехавших из Парижа, и тогда я позвонила еще одному нашему большому другу, который и обратился к вам с просьбой принять меня…

Ленэгр нажал кнопку звонка на столе, и тут же вошла его сестра милосердия. Она была молода, красива и элегантна.

— Взвесьте мадам, пожалуйста, и сделайте ей кардиограмму.

Сестра занялась мной, а профессор начал что-то искать на столе среди бумаг и снова записывать.

— Скажите, какой был у вас наибольший вес?

Я вспомнила, что лет двадцать пять тому назад я весила сто два килограмма.

— О-о-о! Это вес штангиста, мадам! — сказал он серьезно и вышел в соседнюю темную комнату: аппарат у него был старого образца и пленку проявляли в темноте.

Я начала приводить себя в порядок, когда из темноты послышался голос профессора:

— В течение скольких лет вы курили, по скольку сигарет и когда бросили?

— Курила в течение семнадцати лет по пятнадцать — двадцать сигарет, бросила двадцать пять лет тому назад и с тех пор не курю.

— И отлично делаете, мадам! — сказал Ленэгр, выходя из лаборатории и вытирая руки полотенцем. Он снова, как божок, уселся в свое кресло. — Так вот, мадам, у вас нет никакой стенокардии — это первое заключение, дальнейшее я скажу вам после того, как послушаю ваше сердце. Разденьтесь, пожалуйста, до пояса.

Ленэгр выслушивал меня долго и тщательно, мерил давление, слушал трубкой, отходил к столу, что-то записывал, и тогда сестра накидывала на меня простыню. Потом снова начинался осмотр: Ленэгр надавливал мне на ребра, проверял пульс в разных точках, снова слушал, словом, изучал мое сердце, как никто из врачей до сих пор.

— Оденьтесь, мадам, и поговорим с вами.

Я быстро оделась и села в кресло напротив.

— Скажите, у вас часто бывают семейные споры, неприятности, огорчения?

— Ну, как во всякой семье, где взрослые дети, невестки, зятья, внуки… И, кроме того, литературная работа…

— Понимаю. Да, конечно, жизнь у вас беспокойная. — Он смотрел задумчиво куда-то поверх моей головы. — Знаете, сердце у вас не больное, нет, наоборот, можно позавидовать такому сохранившемуся сердцу. Но есть у него три причины, мешающие ему быть здоровым. Первая — это ваше писательское воображение, вторая — ваш вес и третья — возраст. Ведь когда вы сели в поезд, это была не стенокардия, а просто лишняя нагрузка, переутомление, вы приняли ваш валидол и вообразили, что он спас вас от приступа, а помог не валидол, а просто сон — отдых. А потом большая нагрузка, весь день на ногах с подъемом в гору, и к вечеру, понятно, небольшой приступ, который вы приняли за предынфарктное состояние, — улыбнулся вежливой улыбкой и продолжал: — Нет, мадам, все в порядке, просто не следует в шестьдесят восемь лет бежать к поезду как в тридцать восемь, это… неумно. Теперь скажу вам, что когда дома начинаются всякие споры и неприятности, то самое лучшее — это надеть вашу большую русскую меховую шапку и быстро выйти на улицу. На вашу русскую зиму. Снег, мороз, свежесть… Дойдете до первого перекрестка, и тут вам покажется, что не так уж это все серьезно, а когда дойдете до второго, то поймете, что все, что было, — это просто чепуха! И вы вернетесь домой, конечно, хорошо будет, если ваши малыши уже уйдут по своим делам, а вы нальете себе чашку крепкого чая с лимоном, после мороза это особенно приятно, и боже упаси вас лечь в постель — это равносильно смерти. Сядьте, почитайте, а еще лучше попишите, а потом возьмите теплую ванну и лягте спать не слишком поздно.

Ленэгр произносил все это не торопясь, сплетя пальцы рук, спокойно лежащих на столе. Глаза его внимательно и насмешливо глядели сквозь светлую оправу очков.

— Да, вот так. Затем — вес. Вы весите девяносто килограммов. Это просто недопустимо; если вы не сбросите хотя бы восемь килограммов, то я отказываюсь вам помочь.

— Но, видите ли, у меня родители были всегда тучными, это, видимо, у нас семейное, я в отца пошла…

Ленэгр расцепил пальцы рук и досадливо потер лысую голову.

— Нет, мадам, имейте в виду, что ожирение никогда не бывает фамильным. Или в силу конституции, или, как говорят, вследствие недостаточности функций желез ожирение всегда удел людей, которые любят и имеют возможность хорошо, жирно и сладко покушать. Диета, диета и диета…

Тут профессор стал перечислять, что не рекомендуется есть.

— Но я же делаю разгрузочные дни.

— И что вы едите в эти дни?

— Яблоки. Полтора килограмма яблок…

— О! Какая великолепная нагрузка глюкозой!

— Но я теряю два килограмма.

— Да, и через два дня набираете их обратно… Нет, мадам, терять надо по килограмму в месяц, но упорно, аккуратно, ни больше и ни меньше. Тогда вам, к примеру, удастся похудеть за восемь месяцев на восемь кило, и это будет уже стабильный вес, который не так легко увеличить. А яблок вам разрешается по одному в день, но не груш, не бананов, не винограда.

И тут он точно указал мне мой режим и дал книжечку с определением калорийности пищи и с заранее составленным меню.

— Вам, мадам, в силу вашего темперамента, легко встать из-за обеденного стола недокушав и пересесть за письменный стол, перейдя от пищи физической к пище духовной. — Он снова улыбнулся, видимо довольный своей шуткой. — И потом, ходить пешком вам надо не менее шести километров в день. А что касается вот таких приступов, если действительно будет тяжелый приступ типа стенокардии, то я вам выпишу лекарство, которым не надо систематически лечиться, это вам ни к чему, а принять таблетку в минуту спазма. Это тринитрин…

Профессор взял бланк и стал выписывать рецепт.

— Судя по названию, — робко сказала я, — это нитроглицериновый препарат?

— Совершенно верно. А что, это вас смущает?

— Я плохо переношу его, у меня такое ощущение, что волосы на голове становятся дыбом…

Профессор мельком взглянул на меня и сказал:

— Ну, это не значит, что с вас где-нибудь в присутственном месте соскочит ваш шиньон, мадам! — Он невозмутимо продолжал писать. — А возраста своего не забывайте, как вы не забываете паспорта, когда отправляетесь куда-нибудь в путешествие…

Визит заканчивался, и тут я, плохо зная французские порядки, совершила ошибку. Еще собираясь к Ленэгру, я захватила с собой пару прелестных расшитых рукавичек, чтобы подарить профессору, следуя нашей тенденции русских людей — всегда что-то дарить на память. Рукавицы, купленные на Кутузовском проспекте, были зеленые, с очень красивым коричневым и белым узором. Я вынула их из своей сумки и протянула профессору:

— Когда у вас будут стынуть руки, надевайте их, пожалуйста, это тоже полезно для сердца.

Ленэгр был так смущен, что даже весь порозовел. Он взял рукавицы, надел их на руки, они пришлись впору его небольшим рукам.

— Сколько я вам должна, месье Ленэгр? — спросила я.

— Триста франков, мадам, — отвечал он машинально, с интересом разглядывая узор на рукавицах. — А какие они красивые! — любовался профессор.

Я вынула деньги из сумки. Для меня это была огромная сумма. Ленэгр поднял глаза, заметил деньги, взял их и спрятал в ящик стола, положив туда же и мои рукавицы. Мне показалось, что на мгновение он смутился, но сразу же пришел в себя.

— До свидания, оставьте мне ваш адрес, я пришлю вам подробный отчет о вашем сердце и о вашем режиме вместе с кардиограммой. Нелепо вам чувствовать себя так же, как сейчас. Это отлично для вашего возраста, и большое спасибо за рукавицы… Они очень хороши!

Он не пошел меня провожать, это сделала его медсестра. Молодая красавица с обаятельной улыбкой помогла мне одеться и неслышно закрыла за мной дверь, пожелав мне доброго здоровья.

Через месяц я вернулась в Москву. Пакет от Ленэгра уже лежал на моем письменном столе. В нем было подробнейшее исследование всех моих недугов, настолько точное, что я с интересом читала этот анализ моей сердечной деятельности. Поистине Ленэгр был одним из лучших кардиологов в мире. Был, потому что он вскоре умер, выходя из своего фешенебельного подъезда, чтобы сесть в автомобиль. Незадолго до смерти он вступил в брак со своей красавицей медсестрой. Сердце знаменитого кардиолога не выдержало, как это часто бывает со вступающим в неравный брак.

Видимо, как всякий большой талант с горячим, деятельным темпераментом, замаскированным замкнутой внешностью, он не умел жить, придерживаясь своих мудрых советов, которыми он вылечивал тысячи больных сердец, этот крупнейший специалист с внешностью буддийского священнослужителя.