Первый допрос

Первый допрос

После отбоя меня подняли и приказали собираться с вещами в командировку. Все вещи, какие у солдата, надел на себя и пошел в сопровождении конвоя. За углом нас ожидала машина, в которую меня посадили и повезли.

Когда выехали за город, водителю приказали остановиться и меня повели по тропинке в лес, руки приказали держать за спиной, идти никуда не сворачивая. Я шел впереди, а двое военных сопровождали меня сзади.

Пройдя немного, услышали оклик:

— Стой, кто идет, пароль?

Ответили пароль и нас пропустили. Через время повторилось то же самое: «Стой, кто идет, пароль», — снова пропустили. Когда меня повели в лес и дали команду: «Руки назад», — я понял, это не к добру. Произошла какая-то ошибка, вины за собой не чувствовал, но почему ведут на расстрел без допроса? В штабе полка меня все знали, ничего подозрительного я не заметил, если же в чем и подозревают, почему никакой беседы не проводили?

Даже допроса не делали, а может, это из-за отца, может, он в чем-то был замешан, ведь он ездил со старостой села по лагерям военнопленных и выручал их. Вопросов сотни, но ни одного ответа. В лесу я привык ходить без охраны, куда хочу, туда и иду, а тут охрана и не убежишь, сразу расстреляют.

Мы пришли к большой палатке, которая охранялась двумя часовыми. В палатку впустили меня одного. В первой комнате сидел военный, спросил фамилию и пропустил в следующую комнату. И тут я увидел за большим столом трех военных. Посреди комнаты стоял стул, на который мне указали сесть. Начался допрос. Очень вежливо предупредили: «На все вопросы отвечать ясно и точно, за малейшую неправду подлежишь военному трибуналу». После этой церемонии предложили расписаться, что я буду говорить только правду. Задавали вопросы, которые не имели никакого значения.

— Фамилия.

— Зинченко Григорий Васильевич.

— Дата рождения.

— Двадцать четвертое марта, тысяча девятьсот двадцать пятого года.

— Значит, двадцать один год.

Стали спрашивать за деда, где жил и работал до войны, а ведь я его совсем не помню. Спросили, где работал отец и мать и кто были их близкие знакомые, чем занимался отец во время оккупации, какие были тайные собрания в доме во время войны? Со страху, я говорил все подряд, вспомнил и за еврея Николая Ивановича.

— Чем занимаются родители сейчас?

Этот вопрос был самый легкий. Я ответил, что три дня назад получил письмо, из которого узнал от своей сестры о гибели родителей во время войны. Стали выяснять мое прошлое, где учился, кем работал до войны, чем занимался во время оккупации и почему уехал в Германию? Здесь я погорячился и сказал:

— Мне было шестнадцать лет, когда нас бросили советские войска, я никому не был нужен, вот немцы и подобрали.

Сразу пошли оскорбления и угрозы в мой адрес. Слышу пришивают мне статью: изменник Родины и немецкий шпион. Но главное обвинение, которое выдвинули против меня, распространитель антисоветской пропаганды среди солдат.

— Признавайся, с кем имеешь связь и откуда получаешь ложные сведения?

— Все материалы к лекции я получаю в штабе через капитана.

— В штабе все лекции проверены и утверждены, ни одной даже подобной лекции там нет. Признавайся, откуда получаешь задание клеветать на Родину и сеять недовольство среди солдат?

Я стал отрицать это:

— Я никаких связей не имею и говорю только то, что изучал в школе по истории или дополнительной литературе, которую получал от капитана. Начался более откровенный разговор.

— Откуда ты получил ложные сведения за тридцать третий год? Если сейчас не выдашь всех клеветников, можешь считать, что живешь последнюю ночь.

А я подумал, сколько их было, последних ночей в моей жизни и ничего, пережил.

— Признавайся во всем. Понимаем, тебя втянули по молодости и неопытности, но если раскроешь всю эту банду, мы тебя пожалеем. Рассказывай кто они, эти лжецы, которые наговорили тебе таких глупостей.

Я вспомнил дядю Тиму, ведь он меня предупреждал: «Если кому расскажешь, попадешь в беду — это государственная тайна». Но какая же это тайна, когда весь мир знает? Много раз в Бухенвальде я слышал от иностранцев, которые любили рассуждать о политике, за тридцать третий год. Какой же я невезучий, что там сидел и слышал все это. Они, конечно, не предупреждали, чтоб никому не рассказывали об этом и не говорили, что это государственная тайна.

— Имена я их не знаю.

— Врешь, говори их имена.

— Они нерусские, поэтому я не знаю их имена. Были чехи, французы и итальянцы, когда я был в Бухенвальде, от них все слышал….

— Врешь, фашистский подонок, ты в Германии был.

— Да, я был в Германии, а Бухенвальд — это немецкий концлагерь, вот там я и услыхал об этом.

— Ну хорошо, говори все, что они рассказывали.

Я повторил свой рассказ об искусственном голоде. Мой рассказ быстро записывали, иногда задавая дополнительные вопросы. Когда я окончил рассказ, один из военных заявил:

— Ни в каких лагерях ты не был и никаких доказательств у тебя нет. А теперь признавайся, где ты слыхал эту чушь?

Я расстегнул свой сюртук и показал рубашку с печатью «Бухенвальд». Меня заставили снять рубашку и отдать на экспертизу.

— Там сделают снимки, проверят твои отпечатки пальцев и тогда ты по-другому заговоришь.

Предложили расписаться в том, что я за всю свою жизнь никогда и нигде не буду распространять эту антисоветскую пропаганду и клевету на Советский Союз.

Я расписался под этими словами, а потом еще с десяток листов подписал и сам не знал за что, только бы отстали. Еще раз предупредили:

— Среди солдат никому ни слова. Иди и хорошо подумай, а на следующий раз расскажешь всю правду. Если спросят, куда вызывали, то отвечай, что был в командировке. Мы с тобой не виделись и ни о чем не разговаривали.

Когда я вышел оттуда, было уже утро. Те же двое привезли меня в штаб, а вечером я пошел в свою роту. Весь ночной кошмар остался позади. Счастье еще, что сам остался жив, а помогла мне лагерная рубашка, чудом сохранившаяся до этого времени.

С того дня эта история была моей глубочайшей тайной, я никогда и никому ее не рассказывал. Забегая наперед, хочу сказать, когда моему старшему сыну Виктору было двадцать пять лет, это было 7 августа 1975 года, я впервые рассказал ему о том случае в лесу и объяснил ему всю правду, зачем был устроен искусственный голод в 33 году. Он меня внимательно выслушал и сделал свой вывод: «Ты, отец, никому не рассказывай эту чушь. Это баптистская пропаганда. Я, как сын, промолчу, но если ты где-то проболтаешь об этом, то знай — первый раз ты отсидел как верующий, но второй раз сядешь за болтовню и больше тебе семьи не видеть. Я честный человек и пропаганда на меня не действует». Так тщательно старались скрыть правду о тех страшных временах, что даже родному отцу сын не поверил.

Прошло еще 12 лет. Этот же сын, который назвал себя честным человеком, приносит мне газету и показывает:

«Отец, читай, вот статья за голод 33 года. Здесь написано:

«Враги народа устроили голод в 33 году». Но подробностей в статье не было, что же это за враги, с какой планеты они свалились на наши головы? Кто им дал такую власть — уничтожать целые села, так и не хватило мужества автору этой статьи назвать их имена, а может, не имел права?

Как быстро я поднялся по положению в армии, так же быстро я покатился вниз — перевели в стрелковую роту рядовым солдатом.