РЕЛИГИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

РЕЛИГИЯ

Под конец нашей совместной жизни мы с женой ссорились в основном из-за религии. В поисках сил и участия, счастья и здоровья она все больше и больше полагалась на сверхъестественное. Мне было больно это наблюдать. Она не могла и не может до сих пор понять, почему ее состояние доставляло мне боль, почему мне вообще было до этого дело.

Чтобы объяснить ей и некоторым другим, чем вызвана моя боль, я вынес в эпиграф цитату из тонкой книжки «Введение в мораль», опубликованной в 1900 году моим прапрадедом, Клеменсом Воннегутом, атеистом, которому тогда было семьдесят шесть лет.

«Человек, разделяющий либеральные взгляды и выбравший себе в спутники жизни личность, полную предрассудков, рискует своей свободой и своим счастьем».

Про эту фразу моего прадеда, как и про написанную им книгу, я узнал всего десять дней назад. Мой брат Бернард нашел ее в Индианаполисе и переслал мне. Он также прислал мне высказывания Клеменса Воннегута о жизни и смерти. Их читали на его похоронах. Клеменс Воннегут думал, что умрет в 1874 году, а скончался в 1906-м. Он посмертно обратился к людям, провожавшим его в последний путь:

— Друзьям и соперникам. Всем из вас, кто собрался, чтобы предать мое тело земле.

Вам, мои близкие.

Не надо скорбеть! Мой жизненный путь подошел к концу, как подойдет когда-нибудь и ваш. Я упокоился, и ничто боле не потревожит моего глубокого сна.

Меня не беспокоят заботы, скорбь, страхи, желания, страсти, боль, чужие упреки. У меня все бесконечно хорошо.

Я ушел из жизни, сохранив любовь и расположение ко всему человечеству. Знайте же: все земные народы могут жить счастливо, если станут жить рационально и помогать друг другу.

Мир сей перестанет быть юдолью скорби, если вы постигнете его истинную прелесть; если вы начнете трудиться ради всеобщего счастья и процветания. Посему нужно как можно чаще, и особенно на смертном одре, объяснять, что вера наша покоится на твердых постулатах, на правде, воплощающей наши идеи, кои не зависят от сказок и мифов, давно ниспровергнутых наукой.

Мы жаждем знания, блага, симпатии, милости, мудрости, справедливости и правдивости. Мы также чтим и стремимся к качествам, из которых человеческая фантазия составила Бога. Мы стремимся к добродетелям — умеренности, трудолюбию, дружбе и миролюбию. Мы верим в чистые помыслы, основанные на правде и справедливости.

По этой причине мы не верим, не можем верить, что разумная форма жизни существовала миллионы и миллионы лет и однажды из ничего — посредством Слова — создала наш мир, с твердью земной, солнцем, луной и звездами.

Мы не можем верить, что упомянутое существо вылепило человека из глины и вдохнуло в него бессмертную душу, а потом позволило произвести миллионы потомков и ввергло их в невыразимые бедствия, нищету и страдания на веки вечные. Мы также не можем поверить, что потомки одного или двух людей неизбежно становятся грешниками; мы также не верим, что через преступную казнь невинного будем мы спасены.

Вот религия моих предков. Каким образом я ее унаследовал — загадка. Когда я появился на свет, мои родители были уже раздавлены Weltschmerz, мировой скорбью, — они ничего не передавали мне, ни немецкого языка, ни своей любви к немецкой музыке, ни семейной истории, ничего. Все было кончено. Им пришел капут.

Я, должно быть, пытал их вопросами насчет нашей веры. Я ведь заметил, что Голдстейны и Уэльсы верили во что-то свое, но верили с гордостью, и я тоже хотел заиметь веру, чтобы гордиться ею.

Из того, что я написал, вы уже заметили, думаю, насколько я горжусь нашей верой. Упрямо горжусь. Разве я только что не объяснил распад своего первого брака неспособностью жены разделить со мной веру моей семьи?

Разве я не проповедовал 26 мая 1974 года подобные вольнодумные идеи выпускникам колледжа Хобарта и Уильяма Смитов, который находится в Женеве, штат Нью-Йорк? Вот моя речь:

Кин Хаббард вел юмористическую колонку в индианаполисской газете. Он писал под псевдонимом Эйб Мартин. Мой отец, индианаполисский архитектор, был с ним знаком. Кин Хаббард не любил напутственных речей на выпускных вечерах. Он считал, что по-настоящему нужную информацию нужно давать школьникам на протяжении четырех лет, а не втискивать ее в одну большую речь в самом конце.

Это элегантная шутка, хотя, как я вижу, никто тут животики не надорвал. Не страшно. Я собираюсь быть серьезным. Я хочу, чтобы все мы серьезно задумались о напутственных речах и поняли, чего ученикам не говорят до самого конца. Когда мы читаем рассказ, то знаем, что чудесную вещь под названием «развязка», или, если угодно, «соль шутки», автор не предъявит нам до самого финала. О. Генри, наверное, придумал развязок больше, чем кто-либо в истории. Так в чем соль учебы в колледже? Для чего колледжи нанимают посторонних людей, чтобы те прочли напутственную речь на выпускной церемонии?

Эти люди со стороны должны ответить на несколько вопросов: что такое жизнь и что новоиспеченным выпускникам теперь с ней делать?

Информацию эту приберегают не просто так: ни один ответственный, честный учитель не сможет ответить на эти вопросы в классе или даже в уединении своего кабинета, или дома. Никто не смог пока найти и намека на толкование смысла жизни: зачем она нужна и что с ней делать?

Зато догадок у нас хоть отбавляй. Разных, порой блестящих. Но честные образованные люди к ним так и относятся — как к догадкам. А чего стоит догадка? С точки зрения науки и закона — выеденного яйца она не стоит. Одна другой не лучше.

Однако нам нравятся мифы, привычные с детства, с которыми нас познакомили любящие, заботливые люди. Мы неохотно критикуем такие сказки для взрослых. Очень некрасиво было бы с нашей стороны выискивать изъяны в дарах, что были преподнесены нам с любовью. Потому-то современное светское образование иногда приносит боль. По природе своей оно заставляет нас сомневаться в мудрости любимых нами людей.

Это неприятно.

Я сказал, что одна догадка не лучше другой — так бывает не всегда. Случается, что некоторые догадки хуже других, злее, они жестче по отношению к людям, да и к животным тоже. Из этой серии — вера, что Бог хочет, чтобы еретиков сжигали на костре. Бывают и самоубийственные мифы — вера, что истинно верующему в Бога не страшны укусы гадюк и гремучих змей. Какие-то заблуждения отражают людскую жадность и эгоизм. Например, вера в божественное предназначение королей и президентов.

Все эти предрассудки уже отвергнуты. Но мы можем предположить, что нашу жизнь отравляют другие неудачные вымыслы. Хорошее, скептическое образование поможет нам найти неудачные гипотезы и уничтожить их насмешками и презрением. Почти все эти догадки были сделаны честными, достойными людьми, которые просто не знали того, что знаем мы сейчас или можем узнать, если захотим. Сейчас у нас завались информации о наших телах, о нашей планете, о Вселенной — о нашем прошлом. Нам не приходится гадать, что к чему, как нашим предкам.

Бертран Рассел, по собственному признанию, сказал бы Богу при встрече: «Сэр, вы не дали нам достаточно информации». Я бы еще добавил: «И все же, сэр, я не думаю, что мы наилучшим образом воспользовались полученной информацией. Ближе к концу у нас этой информации были тонны».

Хуже всего мы воспользовались своим знанием о телесном и духовном развитии человеческих существ. Я подозреваю, что за истощенные тела и души отчасти ответственны догадки, сделанные нашими предками.

Позор нам. Чуть меньший позор нашим предкам.

Теперь я сам предок, я дал потомство, написал книги, мне уже пятьдесят один год. Времена моей молодости были проще. Напутственная речь на моей выпускной церемонии звучала примерно так: «Давай, парень, езжай, убей Гитлера. Потом женись и нарожай много детишек».

Некоторые из вас тоже могут отправиться искать Гитлера — например, в Парагвае. Вдруг он там? Сейчас ему должно быть восемьдесят пять лет. И он скорее всего сбрил усы.

Другие могут отправиться убивать коммунистов, хотя это занятие уже вышло из моды. В любом случае настоящих коммунистов вам не найти. Наша страна выполнила гораздо больше требований «Коммунистического манифеста», чем любая якобы коммунистическая страна. Может, коммунисты — это мы.

Наши политики любят говорить, что у нас есть религия, а в коммунистических странах ее нет. Я думаю, что все наоборот. В тех странах есть религия под названием «коммунизм», а в свободном мире большинство религий близки к вымиранию.

Скоро я дам вам свой родительский совет, что такое жизнь и что с ней делать молодым людям. Но предупреждаю — разбираюсь я в этом ни капли не лучше других, а любой, кто скажет вам, что знает, в чем смысл жизни, может с тем же успехом читать лекции о Санта-Клаусе, Дюймовочке или зубных феях.

Я, кстати, лучший специалист в мире по зубным феям. Почти всю жизнь я потратил на исследование зубных фей. Пусть эти слова напишут на моей могиле. Именно я совершил важное открытие: оказывается, зубные феи — каннибалы. Конечно, обычно зубные феи охотятся на майских жуков. Но в некоторых условиях — скученность, повышенное содержание угарного газа — зубные феи начинают поедать друг друга.

Кто бросит в них камень?

Ладно.

Так что молодым людям делать в этой жизни? Ясное дело, выбор большой. Но самая серьезная задача — создавать стабильные общины, в которых бы отсутствовала такая страшная болезнь, как одиночество. Молодым людям также стоит выдвигать и развивать такие теории устройства жизни, в которые сможет верить любой здравомыслящий человек.

Думаю, нам нужна новая религия. Если считать нужду в новой религии богохульством, тогда император Константин — богохульник, а император Нерон — истинно верующий, достойный человек. И я хотел бы отметить, что невозможно полностью избавиться от прежней религии. Религия Нерона живет до сих пор, определяя не только даты, но и настрой многих, якобы христианских праздников.

Пасха — праздник обновления жизни, и он отмечается, видимо, еще с тех времен, когда люди питались мясом мастодонтов. Нет ничего естественнее, чем радоваться весеннему пробуждению жизни. Из уважения к предкам мы наиболее консервативны в этой области духовного обновления. Нам придется стать менее консервативными.

В чем я вижу необходимость новой религии? Это просто. Эффект религии в том, что она помогает людям ориентироваться в жизни и решать, как им себя вести. Когда-то таким было христианство. А теперь вокруг полно людей, которые не стесняются говорить вслух, что жизнь для них — хаос и не важно, что будет дальше. Это хуже, чем морская болезнь.

Можем ли мы жить совсем без религии? Попыток было достаточно — и не в коммунистических странах, про которые я уже говорил, а тут, у нас. Многих просто вынудили жить без религии просто потому, что знакомые им старомодные религии опираются на мистику и суеверия, слишком мало знают о биологии и физике, чтобы внести гармонию в современную жизнь.

Нам говорят — надо верить. Верить во что? Верить в веру, вот как я это понимаю. Других объяснений большинство современных проповедников не предлагают. Как может проповедник рассказывать нам о мужчинах и женщинах, которые слышат голоса, и обходить при этом вопрос шизофрении, распространенной, как мы знаем, во всех странах и во все времена?

Для того чтобы верить по канонам старомодных религий, мы знаем слишком много. В каком-то смысле нас убивает наше знание.

Книга Бытия обычно считается рассказом о стародавних временах. Однако ее начало вполне можно считать пророчеством о том, что происходит сейчас. Ведь райский сад, возможно, вся наша планета. Если это так, то мы все живем в этом саду. И, отравленные своим знанием, все еще ползем к вратам рая.

Можем ли мы выплеснуть эти знания? Не думаю, что такое возможно. Хотя мне иногда этого хочется. Знание уже проникло в нас, оно пропитало все ткани нашего общественного организма. И нам придется выбираться из непростой ситуации — а человечество не раз проявляло поразительные способности к выживанию. Мы должны обратить в пользу отравивший нас яд, наши знания.

Для чего?

Почему бы нам не разработать реалистичные методы для того, чтобы мы и в самом деле не выползли за врата райского сада? Мы же отличные механики, может, у нас получится запереть врата изнутри?

Здесь, в раю, сейчас весна. В воздухе носится надежда!

Все присутствующие слышали про семью Лауд? Я не имею в виду гонщика Ники Лауда. Речь о семье процветающих людей из Калифорнии по фамилии Лауд. Они добровольно вызвались стать персонажами документального сериала, позволили съемочной группе постоянно следовать за ними и записывать все, даже самые неприятные или щекотливые моменты их жизни.

Большинство зрителей, да и сами Лауды, говорили, что их завораживали картонные трагедии и несмешные комедии, что их обессмертил этот сериал. Могу предположить, что Лауды — вполне здоровые земляне, у которых было все, кроме нормальной религии. Некому было подсказать им, чего хотеть, чего остерегаться, что делать дальше. Сократ сказал нам, что жизнь без исследования не есть жизнь для человека. Лауды показали нам, что жизнь без морального скелета тоже пшик.

Христианство Лаудам не подошло бы. Их не может спасти ни буддизм, ни жажда наживы, ни волшебная сила искусства — ничего из привычных яств на «шведском столе» Америки. Поэтому Лауды умирали у нас на глазах.

Если мой анализ верен, по образцу успешного сериала про семью Лауд можно создать еще массу популярных шоу. В каждом из них будет участвовать совершенно здоровая семья, которую лишат одного жизненно важного элемента. Например, семья Уотсон должна будет жить без воды. Правда, ни одна семья не продержится без воды целый телевизионный сезон, поэтому давайте лучше посадим Уотсонов на диету, лишенную витамина В.

Мы не будем сообщать зрителям или критикам, что с Уотсонами не так. Мы сделаем вид, что удивлены не меньше остальных, когда Уотсоны не станут счастливее от квадрофонической аудиосистемы, уроков чечетки или новой машины. Мы примем участие в различных симпозиумах с министрами и социологами, будем без конца судить и рядить, а Уотсоны тем временем медленно умрут от авитаминоза.

Микроскопическая доза витаминов может спасти семью Уотсон. Но Лаудов не спасла бы целая армия телепроповедников. Они слишком много знают.

Наверное, пора мне вспомнить про так называемые молитвенные завтраки в Белом доме. Я думаю, мы все понимаем, что религия такого сорта так же полезна для человеческого духа, как цианистый калий. Мы проверяли ее на мышах — все мыши сдохли. Мы по уши в дохлых мышах.

Смертельный компонент президентских завтраков не молитва. И не сыр, не апельсиновый сок, не мамалыга на столе представляют опасность для жизни. Убийственной является заразная бацилла лицемерия, которую разносят участники этого мероприятия.

Тифозная Мэри им в подметки не годится!

Если я оскорбил кого-то своими разговорами о новой религии, я прошу прощения. Я с радостью откажусь от самого слова «религия», заменив его тремя другими: честный моральный кодекс. Нам это очень нужно, причем такой кодекс должен быть достаточно разумным и простым, чтобы его мог понять всякий. Проблема в том, что унаследованные нами моральные кодексы поддаются множеству интерпретаций. Приходится просить специалистов — историков, археологов, лингвистов — объяснить, как появилась та или иная идея, и подсказать, что на самом деле подразумевает та или иная фраза. Хорошие новости для лицемеров, которым нравится чувствовать себя праведниками, что бы они ни делали.

Если бы мы решили вырастить современные штаммы лицемерия, какая потребуется питательная среда? Я подозреваю, что лицемерие лучше всего растет на почве, удобренной древней моралью.

Есть шанс, что простой морали, удовлетворяющей требованиям современности, вообще не существует. Может быть, простота и ясность могут прийти только с новым мессией, а его пока не видать. Если хотите, мы можем проговорить о знамениях. Я, как и все, люблю знамения. Вдруг комета Когоутека, что заставляла нас смотреть на небо, ощущать ничтожность наших проблем, очищать свои души восхищением космосом, является именно таким знамением? Пролет этой кометы оказался пшиком, но что может значить этот пшик?

Для меня это знак, что нам не стоит ждать эффектных чудес с неба, что проблемы обычных людей придется решать обычным людям. Вот послание кометы Когоутека: помощи не ждите. Повторяю: помощи не ждите.

А как насчет гостей с иных планет, которых мы представляем себе такими умными? Многие убеждены, что инопланетяне уже посещали Землю и научили нас строить пирамиды. Все мы, включая египтян, знаем точно — в новых пирамидах земляне не нуждаются.

Как нормальный человек, пораженный темпами, с которыми мы разрушаем нашу почву, нашу питьевую воду, нашу атмосферу, я хочу предложить принцип различения добра и зла, который мог бы стать частью современного, простого морального кодекса. Зло нас отвращает. Добро наполняет нас радостью и заставляет глаза сиять. Это все не изменится. Почему бы нам не пойти дальше и не сказать, что все, что вредит планете, — зло, а все, что сохраняет или восстанавливает ее, — добро?

Давайте я сам скажу, почему моя идея сентиментальна. Сентиментальность, по-моему, как-то связана с любовью к внукам, а кому до них есть дело? Но самое слабое место моего морального кодекса в том, что он побуждает людей быть обаятельными грешниками в молодости, к старости превращаясь в невыносимых праведников, — путь, очень напоминающий биографию святого Августина и некоторых других знаменитых святых отцов.

В мировом масштабе целые народы стирают с лица земли другие народы, а потом с ангельским видом раздают стеклянные глаза, ножные протезы, шоколадки и все такое прочее, чтобы все восстановить и вернуть к нормальной жизни.

Сначала нам придется принять научный факт — любая рана, нанесенная системам жизнеобеспечения нашей планеты, скорее всего не заживет никогда. И любой, кто ранит планету и обещает потом заживить рану, — обычный лицемер. Он навсегда останется злобным и потому отвратительным человеком.

Какое-то время я посещал унитарианскую церковь, и это, наверное, заметно.

Священник как-то сказал нам на пасхальной проповеди, что если бы мы прислушались к бою колокола на звоннице его церкви, то обязательно услышали бы, как колокол поет: «Ада нет, ада нет, ада нет». Что бы мы ни сделали в этой жизни, нам не гореть вечно в аду. Нас даже десять — пятнадцать минут не пожарят. Конечно, это была всего лишь догадка.

С другой стороны, Джимми Бреслин как-то сказал мне, что подумывал вернуться в католичество, так как считал, что многие люди из администрации Никсона заслуживают адской сковороды. Может, и так.

В любом случае я не думаю, что кто-нибудь страшился ада так же сильно, как большинство из нас боится человеческого осуждения и презрения. В рамках моего нового, честного морального кодекса возможных злодеев можно будет пугать только одним наказанием: осуждением и презрением окружающих.

Чтобы презрение работало как надо, нам понадобятся сплоченные общины, которые пока что впору вносить в Красную книгу. Интересно, почему такие общины вымирают, если люди по природе своей стайные существа? Им необходимы родственники, друзья и единомышленники, необходимы почти так же сильно, как витамины группы B и здоровый моральный кодекс.

Я знаком с Сарджентом Шрайвером. Будучи кандидатом в вице-президенты, он спросил, есть ли у меня какие-нибудь предложения. Вы сами, наверное, помните, что в той компании было достаточно денег, но с идеями у обеих партий был полный швах. Я ответил ему, хотя, боюсь, он меня уже не слушал, что убийца № 1 в Америке не сердечнососудистые заболевания, а одиночество. Я сказал, что он и Макговерн просто смели бы республиканцев, если бы пообещали избавить людей от этой болезни. Я даже предложил ему девиз для печати на значках, наклейках на бампер, флагах и плакатах: «Нет одиночеству!»

Остальное вы знаете.

Несколько лет назад, когда жестокая гражданская война в Нигерии подходила к концу, я был в Биафре[14]. Жители Биафры голодали, как вы помните. Они жили в условиях блокады, еду завезти было невозможно. У них почти не было оружия, разве что винтовки Маузера возрастом старше меня. И все же они сражались. У них не было военного призыва. Не было государственной помощи беженцам, да она и не требовалась. Государство не занималось уходом за больными и стариками. За недолгое свое существование Биафра показала нам пример, которым восхищаются и анархисты, и консерваторы.

Люди могли помогать друг другу без какой-либо помощи центрального правительства, потому что каждый житель Биафры был членом большой семьи — огромного клана, куда входит несколько поколений родственников разных степеней родства. Сотни родственников знали, как его зовут и кто он такой. У некоторых биафранцев было больше тысячи родственников.

Такие колоссальные семьи заботились о своих раненых, о своих сумасшедших, о своих беженцах, делились с ними всем, что имели. Правительству не нужно было посылать полицейских, чтобы следить за раздачей еды. Когда правительство нуждалось в новых солдатах, оно говорило семьям, сколько людей им надо выставить, и семьи сами решали, кого отправить на войну.

Эта замечательная схема, конечно, не была биафранским изобретением. Эти люди просто продолжали жить так, как совсем недавно жило почти все человечество.

Я видел прошлое, и оно работает.

Нам нужно как можно скорее вернуться к большим семьям — нет одиночеству, нет одиночеству!

Некоторые из вас станут лидерами страны, хотя в наши дни это считается грязным делом. Никто больше не хочет быть Большим Папой. Но если вы доберетесь до управления страной, то можете решить, что ваша миссия — помочь нам всем найти удивительное будущее. Я бы на вашем месте подумал, может, имеет смысл направить людей — интеллектуально и эмоционально — назад, в более гуманный и спокойный уклад прошлого?

В будущем вас ожидает немало социальных потрясений и конфликтов. Все громче будут раздаваться требования социальной справедливости. Вам, лидерам будущего, понадобится особая проницательность, чтобы понять, что люди просят на самом деле не денег, а избавления от одиночества.

Давайте еще немного поговорим о больших семьях. Поговорим о разводах, о том, что треть присутствующих разведена или разведется в течение жизни. Когда распадается брак, мы склонны спорить, плакать и кричать о деньгах, сексе, о предательстве, о том, что мы переросли друг друга, о том, что от любви до ненависти один шаг, и тому подобном. Все это, конечно, полуправда, а истина в том, что «малая» семья никогда не даст вам ощущения общности.

Я собираюсь написать пьесу о распаде семьи, и в конце пьесы один из персонажей скажет то, что люди должны говорить друг другу при реальном разводе: «Извини меня. Тебе нужны сотни любящих, заботливых единомышленников. А я только один. Я пытался, но я не мог заменить тебе сотню людей. Ты пыталась, но ты тоже не могла заменить мне сотню людей. Жаль. Прощай».

Давайте поговорим о несовместимости родителей и детей, которая иногда случается просто из-за неудачного совмещения генов. В малой семье дети и родители могут провести двадцать один год и даже больше в кошмарных боях друг с другом. В большой семье у ребенка есть шанс найти любовь и понимание в других родственных домах. Нет нужды оставаться дома и мучить своих родителей, нет нужды обделять себя любовью.

В большой семье любой может месяцами отсутствовать дома и при этом жить со своими родственниками. Нет нужды отправляться на бесплодные поиски добросердечных незнакомцев, а ведь этим приходится заниматься почти всем американцам.

На ум приходят массажные салоны, автобусные станции и бары.

Сегодня наши выпускники покидают свою рукотворную большую семью. Даже если вам тут не нравилось, в своей собственной малой семье вы не найдете полноценной замены. Взгляните на нас, тех, кто пришел поздравить вас с окончанием школы, — ведь мы пришли сюда, чтобы хоть немного побыть частью рукотворной большой семьи.

Мы до конца своей жизни будем искать большие стабильные сообщества родственных душ, или, иначе, родственников. Их больше не существует. Это не просто одна из, это единственная причина, по которой мы, несмотря на богатство и процветание, не можем найти покоя в этой жизни.

Мы думали, что сможем обойтись без племен и кланов. Выходит, мы ошибались.

Было время, когда я с особым рвением изобретал новые религии и уклады. Только сейчас до меня дошло, что все это не будет работать без орд полицейских, мрачных тюрем и прочего насилия, если новый социальный порядок не сложится сам собой. Ведь, в конце концов, император Константин ничего не изобретал. Перед ним стоял выбор из нескольких религий. Он выбрал христианство, потому что решил, что оно будет поновее.

Гитлер, Ленин и другие тоже пытались взбодрить свои народы при помощи идей, которые существовали не первый год. Они сделали омерзительный выбор, как мы знаем. Выбор — непростая штука. История, проблемы с окружающей средой и средой моральной подсказывают нам, хоть мы и не хотим слышать: пора делать выбор. Мы бы с радостью передоверили выбор своим детям и внукам, но времени не остается.

По крайней мере нам не приходится выбирать между различными вариантами магии, способами влияния на Бога, дьявола или еще кого-нибудь, как приходилось делать нашим предкам. Мы больше не верим, что Бог, разозлившись на нас, насылает землетрясения, неурожаи и чуму. Мы больше не думаем, что его можно задобрить жертвоприношениями, празднествами и подарками. Что подарить тому, у кого и так все есть?

Идеальный подарок для того, у кого все есть, — ничего. Подарки следует дарить тем, кто живет на поверхности нашей планеты, на грешной земле — вот что я думаю. И если Богу это не понравится, мы обратимся в Массачусетский технологический институт. Велика вероятность, что профессора смогут Его задобрить.

У нового морального кодекса, который мы выберем, могут оказаться свои мученики. Такое сразу не разглядишь. Все трупы похожи друг на друга, однако, оглядываясь назад, историки умудряются отличать их друг от друга.

Что увидим, то увидим.

Две трети своей жизни я был пессимистом. Мне до сих пор непривычно видеть в себе оптимиста. Но сейчас я стал понимать, что недооценивал человеческий интеллект и предприимчивость. Я честно считал, что мы настолько глупы, что продолжим раздирать планету на куски, продавать их друг другу, выжигать дотла. Я не ждал термоядерной войны. Просто был уверен, что мы, как саранча, сожрем всю планету от скуки и жадности, и не за века, а в течение десяти — двадцати лет.

Килгор Траут написал научно-фантастический рассказ «Пожиратели планет». Рассказ был про нас, мы были кошмаром Вселенной. Что-то вроде межпланетных термитов — мы прибывали на планету, сжирали ее и умирали. Но прежде чем умереть, мы рассылали во все стороны космические корабли, чтобы они основали новые колонии. Мы были злокозненной заразой, ведь наша манера обращаться с планетами не была вызвана необходимостью. Заботиться о планете легко.

Наши внуки будут считать нас пожирателями планет. Более бедные, чем Америка, страны и сейчас считают Америку пожирателем планеты. Но скоро все изменится. Среди нас все больше людей, готовых сказать «нет, спасибо» нашим заводам. Когда-то мы были одержимы потреблением, думая, что это как-то утолит нашу жажду, спасет нас от одиночества.

Этот эксперимент проводился на самой богатой нации в истории. Потребление помогло немного, но не настолько, как обещала реклама, и теперь мы понимаем, как сильно производство некоторых товаров вредит планете.

Мы готовы обойтись без них.

Мы готовы обойтись без чего угодно, чтобы сохранить жизнь на планете на долгое, долгое время. Я к этому не привык. Нашу готовность можно считать религиозным энтузиазмом, поскольку он прославляет жизнь и призывает к разумным жертвам.

Это плохая новость для бизнеса, мы понимаем и это. Зато для людей, которые любят учить и управлять, новость, должно быть, поразительная. Слава Богу, что вместо суеверий у нас теперь есть надежная информация. Слава Богу, что мы можем мечтать о таких сообществах, в которых люди смогут жить в гармонии с собой и окружающими.

Вы только что слышали, как атеист дважды восславил Бога. Услышьте и это: Боже, благослови выпуск 1974 года!

Шесть лет спустя я, по крайней мере внешне, оставался непоколебимым атеистом, поскольку 27 января 1980 года, на праздновании 200-летия со дня рождения Уильяма Эллери Ченнинга, произнес эти слова в Первой приходской унитарианской церкви в Кембридже, штат Массачусетс.

Речь будет короткой. Я не буду смотреть вам в глаза.

Это был только сон. Я знаю, что это был сон. Он снился мне раньше. Это сон о позоре космического масштаба. Я стоял перед большой, прилично одетой аудиторией. Я обещал прочесть речь о самом глубоком и поэтическом из всех человеческих качеств — об уважении и чувстве собственного достоинства.

Пообещать такое мог бы только сумасшедший, но, сами понимаете, — это сон.

И вот пришло время мне произносить речь. Но было нечего сказать. Нечего.

Дубидубидубиду.

Потом я просыпаюсь и рассказываю жене свой сон. «И где это происходило, лапушка?» — спрашивает она меня. «В церкви на Гарвард-сквер», — отвечаю я, и мы долго смеемся.

Но всякий раз, как я видел тот сон, на мне были только армейские трусы цвета хаки. Сегодня я одет по-другому — может, это и не сон вовсе. Как тут поймешь?

В этом сне — если я сейчас сплю — мы отмечаем двухсотлетие со дня рождения Уильяма Эллери Ченнинга, основателя американского унитарианства. Хотел бы я родиться в общине, подобной этой, — небольшой, единодушной, процветающей и самодостаточной. В те времена члены общины имели одних предков. Соседи были похожи друг на друга, одевались похоже, одинаково развлекались и готовили одну и ту же еду. Они разделяли общие представления о добре и зле — каков был Бог, кем был Иисус.

Ченнинг вырос в среде, которую антрополог Роберт Редфилд назвал «народным обществом», — в небольшом, относительно изолированном сообществе близких друзей и родственников, стабильной огромной семье. Редфилд писал, что мы все происходим от жителей таких общин, и время от времени мы стремимся вернуться в нее. Народное общество, в его, да и в нашем представлении, — идеальный способ организовать жизнь таким образом, чтобы заботиться друг о друге, справедливо распределять блага и уважать близких.

Может, и так. Может, это тоже сон, но я не хочу так думать.

Не исключено, что народное общество Ченнинга, с центром в Гарварде, было самым интеллектуальным и творческим, какое только знало Западное полушарие. Я говорю «не исключено», потому что мы еще мало знаем про инков, ацтеков, майя и некоторые другие племена. Я даже подумывал включить в список Индианаполис времен моего деда.

Но такого общества больше нет. Его смыли волны пришельцев со всех концов света — вроде меня. Народное общество Ченнинга стало американской Атлантидой.

Одна из самых громких американских легенд связана с гибелью той Атлантиды. Это эпизод с арестом, судом и казнью Сакко и Ванцетти — жители Атлантиды устроили морской бой.

Но оборона запоздала. Ведь бой был дан буквально вчера: Сакко и Ванцетти были казнены в Чарльстонской тюрьме в 1927 году. А эта часть Новой Англии открыла ворота для чужаков с непривычными идеями и обычаями и перестала быть подлинным народным обществом за сто лет до этого, когда Уильяму Эллери Ченнингу было около пятидесяти.

Ченнинг не дожил до времен, когда в страну хлынули действительно гигантские волны иммигрантов. Однако он понял, как мне кажется, что узкие, этноцентричные проповеди, годные для народного общества, читать здесь уже не следует. Проповеди, основанные на местной истории, социологии, политике, по большей части безвредны и, возможно, даже полезны в относительно замкнутом, изолированном обществе. Почему бы проповеднику в такой общине не поднимать дух прихожан, заявляя, что они служат Богу лучше, чем какие-то там чужаки? Такие проповеди существовали издревле. Почитайте Ветхий Завет. Думаю, вам его могут одолжить в ближайшей церкви.

Когда Ченнинг начал читать в этом городе проповеди нового типа, проповеди, которые мы теперь называем унитарианскими, он призывал своих прихожан уважать, как самих себя, не только друзей и родственников. Пора было признать, что уважения достойны и чужаки, даже если у них темная кожа.

Могли ли посторонние, даже чернокожие, быть уважаемыми людьми без ведома паствы Ченнинга? Нет. Людей наделяют уважением другие люди. Я не могу пользоваться уважением, если вы меня не уважаете. И вы не можете пользоваться уважением в моих глазах, если я вас не уважаю. Если прихожане Ченнинга считали, что неграмотные черные рабы на плантациях американского Юга не достойны уважения, то рабы и на самом деле были лишены человеческого достоинства — примерно как шимпанзе.

Легко уважать своих родственников и друзей. Это даже неизбежно. Но что тогда уважение? Это всего лишь предпочтение, естественное и некритичное, которое мы отдаем самым близким людям. Выяснилось, что мы можем хорошо относиться и к чужим людям, если так повелят те, кто нас учит и направляет.

В нашем многообразном обществе не может быть ничего важнее уважения, которое каждый гражданин проявляет по отношению к другим людям.

Давайте на секунду вспомним другое общество, во всем противоположное нашему, — гитлеровскую Германию. Целое поколение солдат и полицейских было выращено в презрении к человеческому достоинству. Где появлялись гитлеровцы, исчезало уважение. Если бы нацисты захватили мир, уважение исчезло бы повсеместно. Наказание за проявление уважения к человеку? Смерть. Таким образом, мир, в котором нет уважения, и сам лишился бы достоинства.

Заброшенная могила.

Уважает ли кого-нибудь Бог? Нет, не думаю. Уважение, достоинство — эти качества имеют хождение только на Земле, только люди их проявляют.

Или не проявляют.

Что случится, если вы проявите уважение к бомжу, пьяному бродяге в штанах, полных дерьма, у которого на носу висит зеленая сопля? Беднее в финансовом смысле вы не станете. Он не сможет продать ваше уважение или обменять его на бутылку портвейна.

Тут, правда, есть подвох — если вы начнете уважать всех подряд посторонних людей наравне с друзьями и родственниками, вам захочется понять и помочь им. Этого не избежать.

Имейте в виду: почувствовав уважение к кому-нибудь, вы обрекаете себя на желание понять этого человека и помочь ему, кем бы он ни был.

Почувствовав уважение к чему-нибудь — не обязательно к человеку, — вы захотите понять человека и помочь. Многие считают достойными уважения низших животных, растения, водопады и пустыни — и даже всю планету с ее атмосферой. И теперь они вынуждены пытаться понять и помочь им.

Бедняги!

Я — потомок вчерашних эмигрантов. Мой первый американский предок, торговец из Мюнстера, атеист, прибыл сюда лет через пять после смерти Уильяма Эллери Ченнинга. Скончавшийся в 1842 году Ченнинг, вынужденный аболиционист, не видел всех ужасов войны Севера и Юга. Я лишь капелька тех волн, что затопили американскую Атлантиду.

Вера моих предков на протяжении как минимум четырех поколений представляла собой очень едкий вид агностицизма, если не сказать хуже. Когда я был ребенком, все мои родственники, мужчины и женщины, разделяли мнение Г. Л. Менкена, что верующие смешны. Многие люди, говорил Менкен, ошибочно считают, что он ненавидит набожных людей. Это не так. Он просто находил их комичными.

Почему в наше время верующие выглядят смешными? Многие постулаты их веры наука опровергла или посчитала недоказуемыми.

Но почему верующие так держатся за странную, явно выдуманную чепуху? Потому, я думаю, что эта чепуха обычно очень красива, поэтому она воздействует на более примитивные зоны нашего мозга, для которых знание — пустой звук.

Но что еще важнее: принятие вероисповедания любой конфессии означает членство в рукотворной большой семье, которую мы зовем церковной общиной. Это способ борьбы с одиночеством. Каждый раз, как я вижу человека, отбросившего здравый смысл ради религии, я думаю про себя — еще один не выдержал этого треклятого одиночества.

Я недавно прочел статью Харви Кокса, в которой он процитировал одного из отцов Церкви: «Один христианин не христианин». Мистер Кокс пишет, что для него самым важным и привлекательным свойством христианства является настойчивость в создании церковных общин и приходов.

Мы можем сказать, что один человек не человек.

Некоторые нашли другой выход — пошли в десантники. Членами этой семьи становятся люди, которые прыгают с самолетов и при этом кричат «Джеронимо!». При этом даже командующий десантными войсками не знает, почему все должны кричать «Джеронимо!», это не имеет значения.

В обществе, пораженном одиночеством, главное не поиск смысла. Главное — уйти от одиночества. Я всей душой «за».

Я пока ни слова не сказал про любовь. Оставлял ее на десерт.

Любовь изобрел шеф-повар голливудского ресторана «Браун дерби», в 1939 году. Она готовится из вяленых переспелых персиков, с медом из долины Сан-Фернандо и шоколадной обсыпкой. Традиционно подается в предварительно подогретых стеклянных мисочках.

Как знает любой побывавший в браке, любовь — скверная замена уважению.

Я говорил о почтенной традиции религиозного скептицизма в моей семье. Недавно одна из моих дочерей решила изменить этой традиции. Поселившись в одиночестве, вдалеке от родительского дома, в один прекрасный день она просто наугад выбрала себе христианскую конфессию. Теперь она обрела уважение, которое ежедневно подтверждается дружеским кивком завсегдатаев ее прихода. Я рад, что она поборола свое одиночество. Даже больше, чем рад.

Она верит, что Иисус был Сыном Бога, или даже самим Богом, — тут я не совсем уверен. У меня самого с Троицей было больше проблем, чем с алгеброй. Интересующиеся могут почитать про Никейский собор, который состоялся в 325 году от Рождества Христова. Именно там идея Троицы приобрела сегодняшнюю форму. К сожалению, мы не знаем деталей. Известно, что там присутствовал император Константин, возможно, он там даже выступал. Константин дал нам первую христианскую армию. Он мог дать нам и Дух Святой.

Не важно. Я со своей дочерью-христианкой не спорю о религии. Да и зачем? Зато я задумал пьесу о Страстях Христовых, в которой вообще не упоминается Бог, но от этого она не становится менее возвышенной. Рассказывает она по-прежнему об Иисусе Христе.

Я опишу вам лишь последнюю сцену:

Римские солдаты, используя древние полицейские процедуры, сделали все, чтобы лишить Иисуса чувства собственного достоинства и уважения в глазах окружающих. Они раздели и выпороли его. Они надели на него терновый венец. Они заставили его тащить свой тяжелый крест. Они прибили к кресту его руки и ноги. Они подняли крест вертикально, чтобы Иисус болтался в воздухе.

Группа обычных людей, которым жаль Иисуса, хочет снять его с креста, перевязать раны, накормить и напоить его. Они приближаются к кресту, но их останавливает римский солдат. Он говорит, что люди могут стоять у подножия креста, но им воспрещается прикасаться к Иисусу, не говоря уже о том, чтобы облегчать его страдания.

Таков закон.

И вот эти обычные люди — мужчины, женщины и дети — собираются у креста. Они говорят с Иисусом, поют с ним в надежде, что это скрасит его мучения. Они жалеют Христа вслух. Они пытаются почувствовать его боль, как будто надеясь забрать себе часть его боли.

Потом они опускаются на колени. Они устали.

Теперь на сцену выходит богатый римский путешественник, наживший состояние на месопотамском ячмене. Я вывел его богачом, потому что богатых все ненавидят. Распятий он повидал достаточно, по всей Римской империи. Кресты в те времена встречались так же часто, как нынче фонарные столбы.

Путешественник решает, будто люди, что вздыхают и плачут, стоя на коленях, преклоняются перед человеком на кресте. Он шутливо говорит им:

— Надо же! Вы перед ним так преклоняетесь, как будто считаете его сыном своего бога.

Одна из женщин у креста, возможно, Мария Магдалина, отвечает ему:

— О нет, сэр. Будь он Сыном Бога, он не нуждался бы в нас. Но из-за того, что это обычный человек, такой же, как все мы, ему нужно наше участие — и мы делаем все, что в наших силах.

Я понял, сейчас вижу не сон. Спасибо вам за внимание.