Глава 3. "Пасынок" эпохи

Глава 3. "Пасынок" эпохи

Активнейший из революционеров оказался лишним и ненужным человеком в революционную эпоху. Это есть печальная судьба личности.

Н.Бердяев

Последние год-полтора своей жизни Троцкий нередко выходил поздно вечером с Натальей Ивановной во двор своей маленькой крепости. Они садились на деревянную скамейку, похожую на русскую, деревенскую, стоящую у стены дома, и молча смотрели на быстро опускающийся полог южной ночи. Молчали. Иногда перебрасывались несколькими фразами. Снова молчали.

О чем они думали и говорили? Наверное, этого теперь уже никто не скажет. Даже у обреченного человека остается великая, может быть, самая великая, роскошь — свободно думать, парить мыслью над прошлым и будущим. Это единственный атрибут свободы, который отнять никто не в состоянии — будь то диктатор или трагические обстоятельства. Хотя эта роскошь может быть мучительно горькой, невыносимо печальной… Может, изгнанник мысленно возвращался в далекую Яновку? Но с годами даже мысленно все труднее попасть в исчезнувший мир своего детства — с теплом матери и близких людей, уже ушедших в мир теней. Или он вспоминал свои дерзкие побеги из ссылок, революционные триумфы и скитания? Более трети прожитой жизни Троцкий провел вдали от родины… Увидит ли он ее когда-нибудь? Троцкий теперь не сомневался, что отторгнут от нее навсегда. И эта необратимость жгла сознание горячими углями воспоминаний, заставляла в спазме сжиматься горло. Где он допустил непростительный промах? Как он мог просмотреть Сталина?

О чем бы ни думал Троцкий, его мысль то и дело возвращалась к тем едва заметным "бугоркам", где он много лет назад едва заметно "запнулся". В феврале 1940 года Троцкий напишет: "Если б мне пришлось начать сначала, я постарался бы, разумеется, избежать тех или других ошибок…"[1] Но свой революционный фанатизм и большевистскую одержимость он был не в состоянии считать ошибкой.

Иногда, правда, приходили на память мелочи, не имевшие, казалось, никакого отношения к революции. Троцкому вспомнилось почему-то о расстрелянной семье русского царя, на что члены Политбюро дали санкцию, и в этой связи — о записке заместителя особоуполномоченного Совнаркома Базилевича из далекого марта 1922 года:

"Предреввоенсовета Республики тов. Троцкому

Доношу, что 8 марта в Оружейной палате при вскрытии ящиков с имуществом бывшей царицы — без всяких описей — оказалось по оценке представителя Гохрана Чинарева (драгоценностей. — Д.В.) на 300 млн. рублей золотом. Приглашенные ювелиры Котляр и Франц оценили следующим образом: если бы нашелся покупатель, который бы смог купить эти ценности как вещи, то оценка была бы в 458 700 000 золотых рублей… А коронационные ценности, те, что лежат в 2-х отдельных ящиках, — на 7 с лишним миллионов рублей…"[2]

Троцкий помнил, что буднично доложил этот документ Ленину, а тот, наверное, распорядился использовать сокровища на нужды мировой революции…. А еще через год, Троцкий это знал, начальник Гохрана А.Альский докладывал о выделении Коминтерну дополнительных сумм (главным образом, в виде ювелирных изделий) в размере 2 200 000 золотых рублей[3]. Боже, при чем здесь золото царицы, сановников и церквей, если мирового пожара зажечь так и не удалось!..

Наталья Ивановна тихо опускала свою руку на колено задумавшегося мужа и, как всегда, уводила Троцкого от горьких дум: еще есть шансы, не все потеряно, будем бороться до конца, я с тобой… Троцкий сжимал руку жене: да, полог небытия над будущим еще не опустился. Нужно думать о нем.

Исаак Дейчер в своей превосходной книге о Троцком называет его пророком. Есть все основания присвоить изгнаннику этот "титул". Но Троцкий был не только пророком. Некоторые его пророчества больше походят на утопические мечтания, заимствованные у итальянца Кампанеллы, французов Сен Симона и Мабли, англичанина Оуэна. Во времена Троцкого не писали, кажется, антиутопий, таких, как "Прекрасный новый мир" О.Хаксли, "1984" Дж. Оруэлла или "Партия лото" Ю.Айхенвальда, которые, по сути, отвергли утопии-пророчества Троцкого. А может быть, если быть точным, отвергли не эти самобытные художники, а сама жизнь?

В речи, произнесенной 24 ноября 1920 года на заседании Исполкома Коминтерна, Троцкий, полемизируя с голландским коммунистом Гертером, назвал себя одним из "пасынков Восточной Европы"[4]. Он еще не знал, что окажется "пасынком" своей эпохи. А ведь в свое время он с великой надеждой называл ее "эпохой последнего штурма"![5]