Глава 33. ВОЛЖСКИЕ ПЕРЕКАТЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 33. ВОЛЖСКИЕ ПЕРЕКАТЫ

Летом 1967 года в стране шла невероятная свистопляска с подготовкой к празднованию пятидесятилетия советской власти, и пропагандистская шумиха несколько раздражала Вольфа Григорьевича.

Все концертные программы театров и эстрады неизменно привязывали к революционной или патриотической тематике.

Его «Психологические опыты» никак не укладывались в общий узор фанфарной программы, и решено было воспользоваться невольно сократившимся спросом на его выступления, чтобы отдохнуть где-нибудь в глуши на природе.

И тут кстати пришло Мессингу приглашение от медицинского начальства с верхнего Поволжья, где Мессинг не раз успешно выступал, а также давал консультации местным психиатрам.

У него завязалась дружба с очень многими людьми на самых разных уровнях, и вот теперь пришло любезное приглашение отдохнуть на волжских берегах.

Вольф Григорьевич, в свою очередь, пригласил меня с сыновьями и я, конечно же, не колеблясь, согласилась. Старший сын должен был присоединиться к нам позже — он был занят неприятной процедурой бракоразводного процесса.

В свое время Мессинг был просто поставлен перед свершившимся фактом, то есть приглашен на свадьбу в качестве гостя. И мне с укором выговорил за то, что предварительно с ним не посоветовались, раз уж он друг нашей семьи. Говорил он мне, что свадьба эта искусственная. «Ровно полгода — запомни, Тайболе, — только полгода брак продлится!» Увы, и в отношении Володи Мессинг оказался прав.

По-матерински я жалела сына, но с сумасбродной его половиной вряд ли кто мог прожить дольше. С тех пор Мессинг мягко, ненавязчиво, словно в шутку, интересовался сердечными делами Саши, видимо, боялся повторения Володиной ошибки. Женской интуицией я это понимала. Когда увлечение Саши одной женщиной приняло хронический характер, Вольф Григорьевич заподозрил что-то недоброе и в этом романе. Потому, думаю, он и пригласил на волжские каникулы меня вместе с сыновьями.

На Казанском вокзале Мессинга провожал незнакомый мне мужчина, вероятно, кто-то из больших чиновников, тайно ему покровительствовавших. А на другой день нас уже встречали давние друзья Мессинга, которые шумно приветствовали его на перроне. В старом, видавшем виды «газике» нас отвезли в пансионат, расположенный на живописном крутом берегу Волги. На территории пансионата протекала серебристая речушка. Двумя полукружьями она огибала дачное поселение и в ста метрах от него вливалась в волжскую ширь.

Свежеструганные, уютные финские домики светились желтизной досок и в сумерки в чащобе густой дубравы, и ночью, заливаемые лунным светом.

Мессинг взял с собой своих любимцев — собачек Пушинку и Машеньку, и эти болонки, после стесненности и духоты городской жизни дорвавшись до неведомого им ранее простора, с утра допоздна гонялись по даче как ошалелые. Да и мы все с первых же минут почувствовали, как нам недоставало этой тишины, благодати и погружения в природу.

Щедрый осенний гриб еще не пошел, но ежеутренне, сопровождаемые неистовым эскортом сновавших взад-вперед Машеньки и Пушинки, отправлялись мы в ближайшие сосновые посадки за маслятами, которые водились здесь в изобилии. С открытого берега видны были три запустелые деревеньки с изумительным архитектурным ансамблем старинных православных церквей, тоже уже ставших убогими от неумолимого хлеста времени, а в наши дни еще и от людского равнодушия. Но убогость их была лишь физическая, а духовное величие они излучали и поныне. В предзакатные часы храмы оживали: алые лучи солнца высвечивали остатки позолоты.

Мессинг мог подолгу любоваться печально-величественным зрелищем.

Питались мы тоже в романтической обстановке. По деревянному настилу без ступенек, но с перилами спускались мы к берегу, где в тихой заводи был пришвартован старенький колесный пароходик, переоборудованный под ресторан.

…Пароходик слегка покачивает, за окном — водная гладь и надсадные крики чаек, а на столе — аппетитнейшие керамические горшочки с домашним жарким, кружки с древнерусским напитком медовухой, а посуда вся сплошь из дерева — ложки, тарелки, хлебницы, расписанные хохломскими умельцами…

Вольфа Григорьевича сразу узнавали и служащие ресторана, а мы, признаться, иногда не без маленькой корысти пользовались этим. Просили приготовить нам собранные маслята со сметанной подливкой или засолить рыжики. А Саша, страстный рыболов, чаще всего в наших грибных вылазках не участвовал, а просиживал часами где-нибудь у коряги, выуживая белобоких подлещиков, красноперок, а если везло, то и знаменитую волжскую стерлядку. Иногда он приносил с добрых полведра трофеев, а радовался улову больше Саши Вольф Григорьевич, который тут же отправлялся на корабельную кухню с просьбой приготовить по его рецепту любимую им уху с дымком.

В этот упоительный месяц отдыха Саша особенно подружился с Мессингом, хотя между ними и была огромная возрастная разница. Но Вольф Григорьевич как-то так сумел себя с ним поставить, что сын не ощущал этого временного разрыва. Даже анекдоты ему свежие подносил. Мессинг выслушивал их до конца, но лукаво грозил пальцем.

Особенно чарующи были ночные часы — у костра. Сама обстановка располагала к романтическим и таинственным рассказам, сказочным историям, всякого рода былям и небылицам. В этих случаях принят был такой порядок: каждый рассказывает поочередно по одной истории, а, завершив круг, начинают сначала. Я же старалась подстроить так, чтобы чаще всех рассказчиком оказывался Вольф Григорьевич: задавала «хитрые» вопросы, принуждала его к новому повествованию.

Так что в те волжские дни немало историй Мессинга я поутру сразу записывала.

Вольф Григорьевич по-детски любил трогательные рассказы о собачках, к которым питал слабость. Но в этой детскости не было ничего от инфантилизма, только чистота, доверчивость и любознательность ребенка в обличьи мудреца.

Незаметно пролетели дни нашего отдыха, мы с грустью уже начинали подсчитывать остающееся время. А Мессинг приобрел еще новых друзей. В жаркие деньки он сам отправлялся к ближайшей деревне, где у кладбищенской дубравы, у заброшенной мельницы бил ключик вкусной родниковой воды. Он черпал воду и утолял жажду первобытным способом, но для гурманского вечернего чая приносил и нам пластмассовый бидончик. Там он и познакомился с местными крестьянами, с несколькими особенно сдружился, покупал у них парное молоко, а старых и бывалых людей расспрашивал о знаменитых в их краях в прошлом гадалках или целителях.

Деревенские жители в свою очередь полюбили — как в старину сказали бы — странного барина, и за несколько дней до нашего отъезда подарили ему на память жанровую скульптурку, вырезанную из дерева: мужичок сидит на бочке и пьет из большой кружки самогон.

Испокон века окрестные селения у Нижнего Новгорода славились резьбой по дереву. Этим подарком Вольф Григорьевич очень дорожил как памятью о прекрасно проведенных, целебных для души, днях. Крестьянских сувениров он до того не получал, выступал большей частью в городах.

Вернулись мы в Москву и посвежевшие, и помолодевшие. Мессинг шутил:

— Предсказал бы мне кто-нибудь, что доведется испытать такую благодать.