Глава 6. ПАСХАЛЬНАЯ ВСТРЕЧА

Глава 6. ПАСХАЛЬНАЯ ВСТРЕЧА

Вернувшись в Москву вечером, я уже наутро пришла в редакцию, чтобы сдать собранный материал. Моими фоторепортажами, кажется, остались довольны, и я получила несколько дней отдыха. Решила немедленно позвонить своим новым друзьям и получила приглашение посетить Мессингов в первый же день пасхи. Я не заставила себя уговаривать. Жила я тогда в четверти часа ходьбы от Красной площади, а к Мессингам нужно было добираться через весь город.

Они жили на Новопесчаной улице. В начале 50-х годов это еще была окраина Москвы. Так что на дорогу ушло более часа, но весенняя Москва накануне цветения лип располагала к умиротворению, и дорога не казалась мне ни дальней, ни утомительной.

Трехэтажный дом стоял в глубине двора. Двор с ухоженными клумбами напоминал старинный двор с картины Поленова. Поднялась на второй этаж и сразу заметила на двери медную пластинку — Вольф Мессинг. И нет никакого пояснения, вроде: «доктор оккультных наук, маг и волшебник…»

На звонок первой откликнулась собака — сочным незлобным рычанием. Дверь отворила Аида Михайловна, и сразу же за ее спиной всплыла косматая голова Вольфа Григорьевича.

Оба были любезны и искренне рады моему приходу.

Обстановка квартиры, начиная с прихожей, весьма и весьма скромная. В первой комнатушке-коридорчике — старинный, окованный железом сундук, какие сейчас, в пору массовой ностальгии по прошлому, в большой моде. Над ним вешалка для одежды. Кроме прихожей — единственная жилая комната, да кухонька метров девять.

Пока я осматривала жилище, за мной по пятам, все еще урча, следовала огромная чистокровная немецкая овчарка.

В узкой прямоугольной комнате-гостиной (она же и столовая и спальня) бросался в глаза большой круглый стол, у стены — не первой молодости диван, но рядом с письменным столом на высоком журнальном столике стоял редкий в те годы большой телевизор, подаренный, как я впоследствии узнала, Председателем Совета Министров в благодарность за лечение сына от хронического алкоголизма. Небольшой буфет, заставленный посудой — разрозненными предметами из столовых сервизов белого фарфора работы фабрики Кузнецова.

А у широкого окна, занимавшего почти всю стену, — кресло-кровать. В нем сидела совершенно седая женщина, седину которой можно было принять за парик, — столь моложаво выглядело ее лицо.

Меня познакомили:

— Это наша Ирочка, моя старшая сестра, — сказала Аида Михайловна.

Женщина, не поднимаясь, подала мне руку:

— Ираида Михайловна…

Так вот, значит, какой «девочке» Ирочке я отправила телеграмму с тбилисского вокзала! И лет ей, конечно же, под шестьдесят.

Аида Михайловна тем временем стала хлопотать у стола, а Вольф Григорьевич деловито расспрашивал о делах в издательстве, как всегда дотошно вникал в мелочи.

Пока стол празднично и пышно оформлялся в духе московского гостеприимства, я узнала многое о других «членах семьи»: немецкой овчарке Дике и Левушке — кенаре в клетке.

Вольф Григорьевич, словно речь шла о сыне или внучке, дважды повторил, что Дик аристократически воспитан, и за дрессировку он заплатил полторы тысячи. Тогда это были немалые деньги.

И еще я обратила внимание на множество книг, разбросанных повсюду: на шкафу, на полках, даже под стульями и под столом. Но, несмотря на такую хаотичность, чувствовалось, что отношение к книгам бережное.

Вольф Григорьевич был в истинно праздничном, пасхальном настроении: атеист (по его собственным словам), он всегда радостно встречал все свои национальные праздники. Не подчеркивая при этом религиозную суть…

Стол, между тем, был накрыт. Все чинно усаживались. Отдельное, подчеркнуто заботливое приглашение — Ираиде Михайловне. Она медленно поднялась, упираясь руками в подлокотники кресла и, не передвигая ноги, а волоча их, напрягаясь всем корпусом, стала подвигаться к столу. Она была в брюках, так что не было ясно: врожденный ли у нее дефект или травма. Но вот все собрались у праздничного стола, и я увидела — подана фаршированная рыба, кнейдлики и даже маца. Все, как должно быть и что должно быть у евреев на пасхальном столе. Вольф Григорьевич надел белое платье — китл, как некогда делал мой дедушка, подпоясался белым шнуром — гартлом и провел сейдер до конца. Из памяти еще не выветрился кошмар процесса еврейских «преступников-врачей», и потому такая религиозная церемония и кулинарная вольность могли в те времена сойти за подвиг.

Отведав угощений, я отметила про себя, что Аида Михайловна еще и искусный кулинар.

Подняли бокалы, поздравили друг друга с Пасхой. По знаку Вольфа Григорьевича все умолкли.

— Я надеюсь, я… уверен, что у Бурденко Ирочку спасут!

Последнее слово он как-то нервно выкрикнул.

— Правда, Вольф Григорьевич?.. — Лицо Ираиды Михайловны осветилось надеждой.

— Это вам не Вольф Григорьевич, а Мессинг говорит!

Так во второй раз я услышала эту фразу, звучащую как заклинание. Надо полагать, что называя себя в третьем лице, он отделял себя от обычного человека, а для них еще и своего, домашнего — Вольфа Григорьевича, вкладывая в свою фамилию особый смысл.

Когда я помогала Аиде Михайловне мыть посуду на кухне, я не выдержала и спросила:

— Как вы не боитесь быть с человеком, который читает ваши мысли?

— А у меня не бывает плохих мыслей, — спокойно ответила она.

Хотелось спросить еще об Ираиде Михайловне и о здоровье самой Аиды Михайловны, но я решила, что, быть может, сейчас не время. Уже стемнело, пора было и честь знать. Поблагодарив за радушие и праздник, я уехала домой.