ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Завершена последняя глава, за плечами 20 месяцев прилежного труда, плод которого представляется на суд читателя. Задуманная как мемуарное свидетельство о времени и о себе в нем книга превратилась в «суд» над тем и другим. Потребовав интенсивной внутренней работы, она послужила своеобразным испытанием на способность «без гнева и пристрастия» отнестись к прожитому и пережитому, понять смысл и внутреннюю связь событий.

Я как бы заново, из сегодняшнего далека вглядывался в пролетевшие годы, заново взвешивал ценности, которые исповедовал, заново всматривался в людей, с которыми сталкивала судьба. К тому же время добавило еще один оценочный критерий — юдоль после- перестроечной России. На этом фоне особенно отчетливо вырисовываются и пороки, и достоинства прошлого.

Книга естественно и правомерно получилась очень недоброй к прошлому. Дочь, которой я дал прочесть рукопись, интересуясь реакцией молодых, даже несколько удивила: «Не знаю, что ты имел в виду, но для меня это — обвинение прошлому. Была тюрьма, жизнь человека, обставленная всевозможными ограничениями на каждом шагу. Человек, его судьба зависели от произвола других людей, часто ничтожных и гораздо ниже по своим возможностям».

Но я никак не хотел — и надеюсь, мне это удалось — походить на антикоммунистических кликуш «последнего правительственного распоряжения», на злобствующих истериков или быстроногих мальчиков из разнообразных редакций (воодушевленных твердой валютой, но не обремененных ни мыслями, ни знаниями), которые поносят всю послеоктябрьскую эпоху. О чем бы ни писали, они считают уместным и выгодным (что верно!) бросить в него шматок грязи. Даже если речь идет о прохудившейся где-то, десяток лет не чиненной канализации, они обязательно свяжут это с пробелами «канализационного дела» в советское время, а может быть, и напрямую с «язвами» марксизма.

Впрочем, мода эта явно увядает. Нынешнее положение России помогает вспомнить, что в нашем «вчера» были не только оторванная от народа отжившая система и окостеневшая идеология, не только насильственная коллективизация и ГУЛАГ. Были и победа в Великой войне, и превращение страны в мировую державу, и солидарность с народами, добивавшимися свободы, и ростки интернациональной дружбы, и первые всходы коллективистской морали. И мне отвратительны люди, которые с наслаждением пинают свой народ, именуя его то «стадом», то «совками» — и только потому, что он поверил тем, кто провозглашал идею социального равенства и справедливости, величайшую из созданных человечеством идей. И дело тут не только в порядочности. Без достойного отношения к собственной истории общество не вправе ни уважать себя само, ни претендовать на то, чтобы его уважали в мире. Глумиться над прошлым куда проще, чем извлекать из него уроки. К тому же это чревато новыми тяжелыми ошибками и разрушительными последствиями.

В центре автобиографической книги, естественно, оказались мои коллеги и я — представители той генерации «аппаратчиков», которых разбудил и трансформировал XX съезд. Порой я адресую им — назовем их, весьма условно, «пятидесятниками», хотя «созрели» они заметно позже, в 60-е и 70-е годы, — и нелицеприятные слова. Они были внутри системы, ее обслуживали и не могут вполне отделить себя от того, что делалось и происходило. Этого не отменяет неоспоримый факт, что они стали там чужеродным элементом и с системой были практически несовместимы их реформаторские чаяния.

Верно, однако, и то, о чем говорил Э. Шеварднадзе, кумир российских либералов: «Если бы не произошла революция в умах коммунистов, не было бы ни перестройки, ни демократизации в России».

Реформаторским мечтаниям «пятидесятников» не суждено было осуществиться. Они думали о социализме с «демократическим, человеческим и нравственным лицом». Они хотели для своего народа свободной и достойной жизни, избавления от унижающего отставания в условиях бытия от богатых стран. Они стремились к укреплению мощи и влияния Советского Союза, его превращению в притягательный пример.

Но жизнь пошла другим путем. Советский Союз лежит в руинах, а Россия низведена до положения державы не первого ранга. В стране воцарился «грабительский капитализм» (определение известного американского миллиардера Сороса), опирающийся на коррумпированные государственные структуры, финансовую олигархию, связанную с криминальным миром.

Даже если оставить в стороне споры о траектории развития России — заводит ли она в тупик или, напротив, выводит из тьмы туннеля — несомненно, что цена, государственная, экономическая, социальная, демографическая, культурная и нравственная, которую мы платим за расставание с прошлым, за перестроечный и послеперестроечный периоды, чудовищна. Мы получили общество, которое отравлено двойным ядом — непреодоленного прошлого и полукриминального настоящего, общество с «латино-американскими» контрастами, общество, где деньги являются мерилом всего — ума, таланта, успеха, морали, где господствует отвращение к политике и политикам, где люди принижены и пассивны, где уголовная репутация высших сановников — банальное, будничное дело.

Значит ли это, что «пятидесятники» были неправы изначально и жили во власти утопий? Думаю, что нет. Ведь еще «отнюдь не вечер» российской судьбы. Более того, я убежден, что идея социальной справедливости — ванька-встанька мировой истории — еще зазвучит в России в полный голос. И первые свидетельства этого уже есть.

В книге много говорится о внешней политике — нашей и американской. Неверно, что советская политика целиком опиралась на мифы. Существовали и империализм, и колониализм, которые сейчас пытаются украсить, ставя в кавычки, и американцы жгли напалмом вьетнамцев, и утюжили тяжелой артиллерией арабов. И мерзости одной, советской, стороны не могут быть индульгенцией для другой.

Неискаженный пристрастием взгляд в прошлое показывает, что в советской политике — при всех ее минусах — было немало и здравого. Об этом свидетельствуют и нынешние шаги российской дипломатии, которая, нащупывая фарватер самостоятельного курса, в ряде регионов фактически идет по ее следам.

Разумеется, Россия находится в принципиально ином положении, чем Советский Союз, — не только в идеологическом отношении, но и в смысле своего потенциала. Ей, очевидно, на длительное время не пристало увлекаться миражами глобальной политики и лучшее на что она может сегодня реально претендовать — это быть великой «трансконтинентальной», евроазиатской державой. Но из советского внешнеполитического наследства в первые послеперестроечные годы было бездумно растрачено и многое, что можно и нужно было сохранить. Сказалось подстегиваемое идеологическим зудом желание сделать «все наоборот», «сжечь все корабли» прошлого, послушно следовать за политикой США и поспешно отречься от испытанных друзей.

Между тем Россия в силу своей и географической, и цивилизационной специфики обязана вести многополюсную политику, не допуская опасной гипертрофии ни на одном из направлений. Россия жизненно заинтересована в тесном, всестороннем и открытом сотрудничестве с Западом. Но оно не должно перерастать в глобальное военно-стратегическое партнерство — сегодня неизбежно неравноправное.

По своему географическому и геополитическому положению Россия принципиально отличается от Западной Европы и США. Она входит своими массивами в глубины Азии, граничит на протяжении тысяч километров с мусульманским миром. Это навязывает ее политике некоторые перманентные ограничения и императивы. Однако именно эти регионы плюс Африку имеют в конечном счете в виду влиятельные круги Запада, когда замышляют создание своего рода крепости, призванной отгородить «золотой миллиард» (богатые страны) от безбрежного моря бедняков планеты. Идея, чреватая серьезными катаклизмами: проблему (а она, несомненно, тут есть) менее всего можно решать силовым способом.

Как бы то ни было, России особенно опасно участвовать в подобного рода комбинациях, постепенно соскальзывать к любезно предоставляемой ей роли заслона от мусульман, позволить вовлечь себя в противостояние с Востоком (Югом). Она и так уже с потенциально опасными для себя последствиями противостояла или противостоит исламистам в Афганистане, Чечне и Таджикистане в то время, как США ищут взаимопонимания с ними в Боснии, Алжире и других странах.

Тема отношений с мусульманским миром — одна из важнейших для судеб России в следующем веке. Если будущее исламского фундаментализма достаточно сомнительно, то расширение воздействия ислама и его политического влияния неизбежно, в частности потому, что он воспринимается как элемент национального сознания и возрождения. И первостепенная российская забота — избежать столкновения с ним.

Если Россия хочет оставаться азиатской державой не только в географическом смысле (не говоря уже о ее целостности), сохранить свое присутствие в Средней и Центральной Азии, Москве предстоит найти modus vivendi с влиятельными мусульманскими силами. Более того, России необходимо искать пути сотрудничества с этим миром, а возможно, и стать важным связующим звеном между ним и Западом. Для этого в ее арсенале есть солидные исторические и политические, цивилизационные и демографические предпосылки.

Фундаментальный вопрос для России — о ее месте в евроазиатском пространстве: сумеет ли она сохранить достойное политическое положение здесь и добиться на перспективу, чтобы бывшие советские республики строили свой экономические связи с преимущественной ориентацией на Москву, или будущее за евразийской стратегией Запада, и особенно США (примерно по Бжезинскому), и за евразийской дипломатией (по Хасимото)? Иначе говоря, кто будет очагом интеграционного притяжения для постсоветских государств этого региона?

Много говорится сейчас относительно интеграции России в международные политические и экономические структуры, и это, действительно, желанная и важная цель. Но не менее важны условия, на которых предлагается или происходит эта интеграция. И особенно существенно «держать в уме» то, что сегодня эти структуры в своем большинстве, хоть и называются «мировыми», выступают как «мировое сообщество», на деле являются американо-европейскими, главным образом американскими. Но в следующем веке, на который Россия уже сейчас не может не настраиваться, положение изменится, и, возможно, главный «фокус» XXI века будет состоять в том, как без острых конфликтов превратить все такие структуры в «зеркало» мировых интересов. Какую роль в этом может и призвана сыграть Россия — еще один из вопросов, который ставит перед нею следующее столетие.

Еще одна стержневая проблема российской внешней политики и, даже больше, российской самоидентификации — ее отношение к американской гегемонии (не столько даже к нынешней, сколько к опасным претензиям США надолго закрепить и нарастить ее). Эта проблема шире российско-американских отношений — она касается будущего миропорядка и места в ней России. Отсюда прямая обязанность России помочь тенденции к многополюсности стать преобладающей в развитии международной жизни, тем более что именно в этом направлении роет «крот истории». Заодно предстоит определить содержание самой формулы многополюсности — это переходная форма демократизации международных отношений или же лишь более или менее устойчивая комбинация региональных и зональных гегемоний?

Взгляд в прошлое показывает и то, что в холодной войне Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом двигали не только идеологические мотивы, но и межгосударственное соперничество. Разные геополитические интересы и противоречия между ними во многом сохраняются и теперь, хоть и в радикально преобразованном виде.

США занимают уникальное место в современном мире. Это не только единственная оставшаяся супердержава, но и единственное (если не говорить о мусульманской зоне) оставшееся мессианское государство, которое не только считает свой образ жизни благом для всего мира, но и стремится распространить его повсюду.

США немало делали и делают во имя победы демократии — разумеется, своей модели — в различных странах. Их заслуги в этом смысле бесспорны. Но идея демократии очень уютно и пластично сожительствует с другой, пожалуй, главной идеей внешней политики США — о мировом их лидерстве, подчинена этой идее, эффективно на нее работает.

Соединенные Штаты искренне заинтересованы в том, чтобы Россия превратилась в демократическую страну. Но не меньше, если не больше, они заинтересованы в том, чтобы Россия стала региональной державой, чтобы в постсоветском пространстве не было чрезмерного российского влияния, чтобы она оставалась вне натовской Европы. Москва должна последовательно добиваться равноправного положения. Без этого у нее не может быть собственной внешней политик ни на одном направлении. Без этого модные заявления том, Россия «обречена» быть великой державой, которые и так звучат, скорее как молитва, как заклинание, теряют всякий смысл.

Разумеется, невозможно проводить самостоятельную политику, когда пребываешь на поводке МВФ, где Вашингтон играет господствующую роль, и живешь от одного до другого его транша. Но отрадно, что российская дипломатия тем не менее обнаруживает теперь стремление к этому.

И последнее. Не только исторические талмуды, но и собственный опыт привел меня к выводу, который может показаться странным политика и политики — это чаще всего бремя для народов, иногда очень тяжелое. Своими невзгодами и страданиями, даже кровью они оплачивают корысть и амбиции политических деятелей, их ошибки и игры, наконец, их профнепригодность. Особенно это верно в отношении Советского Союза и нынешней России, чей политический класс обнаружил свою несостоятельность.

Россиянам остается уповать на следующую, новую генерацию политиков — не тех, кто пришел из советских лет, и не тех, кто выпрыгнул на политическую авансцену в послеперестроечные годы. На политиков, взращенных демократией и неусыпно ею контролируемых. На демократов без кавычек, интеллектуально раскрепощенных и отважных, внутренне свободных, ценящих человеческое достоинство и любящих Россию честной нержавеющей любовью. И только реальная демократия способна «уберечь» политику от политиков, а их — от самих себя.

14 января 1997 г.